же убедительностью, возможно вообразить, какова польза, которую получают 
ученики, когда в утренние часы его голос раздается без перерыву. И ведь не было 
другого человека, настолько заботящегося о форме выражения, не считая поэтов, 
ночь напролет перемарывающих какой-нибудь сонет, чтобы утром вновь найти его 
непригодным. Странно, что находятся люди, недовольные подобной старательностью.

– Мы живописцы, а не ткачи; зачем отягощать себя излишними сведениями? – ворчал 
ученик, которого недовольство скорее объясняется его скверным характером. 
Другой, безоговорочно преданный Мастеру, протестовал:

– Ты был бы прав, если бы умение Мастера уступало его познаниям. Но посмотри на 
драпировку, нарисованную за самое короткое время с одного разу и с таким 
совершенством, что другому недостанет педели для этого. Однако, скажу тебе, – 
добавлял он, огорчаясь, – я не всегда могу видеть связь между божественной 
легкостью выполнения и всей этой премудростью.

Третий ученик тем временем помалкивал и улыбался; этому не больше четырнадцати 
или пятнадцати лет, и он миловиден, как ангел.

Когда, круто изменив ход рассуждения, Мастер, подобно лютому зверю, набросился 
на живописцев, одевающих фигуры в одежды своего века, хотя бы действие 
происходило при наших праотцах, трудно сообразить, была ли тому какая причина 
или никакой причины, а чистый произвол, игра воображения с памятью. Так или 
иначе, если он принимался уничтожать и высмеивать какую-нибудь вещь, или обычай,
 или дурную привычку, то как собака, которая, когда треплет старую обувь или 
другой хлам, приходит в наибольшую ярость и распаляется от того, что 
воображаемый ее противник не сопротивляется и молчит, Мастер до тех пор не 
прекращал издевательства, покуда вещь эта не оказывалась полностью уничтоженной 
или обстоятельства не вынуждали его умолкнуть внезапно.

– Я теперь вспоминаю, что в дни моего детства видел людей, у которых края одежд 
от головы до пят и по бокам изрезаны зубцами. И это казалось такой прекрасной 
выдумкой, что изрезывали зубцами и эти зубцы, и носили такого рода капюшоны, и 
башмаки, и изрезанные зубцами петушиные гребни, выступающие из швов. В другое 
время начали разрастаться рукава, и они были так велики, что каждый оказывался 
больше всего костюма; потом начали обнажать шею до такой степени, что материя 
не могла поддерживаться плечами; потом стали так удлинять одежды, что руки были 
все время нагружены материей, чтобы не наступить на нее ногами. Потом одежды 
стали такими короткими, что покрывали фигуру только до бедер и локтей, и были 
столь узки, что причиняли огромные мучения и некоторые из них лопались, а 
ступни ног были так затянуты, что пальцы ложились один на другой и покрывались 
мозолями.

Тут надо сказать, что, как нередко бывает, Мастер сам отличается странностями, 
которые жестоко высмеивает, находя у других. Недаром оборачиваются прохожие, с 
удивлением смотря ему вслед, когда он путешествует в сильно укороченном платье 
красного цвета, тогда как в Милане предпочитают длинные темные одежды, 
приличные городу с развитою промышленностью и торговлей. Впрочем, если в Милане 
принято также белье черного цвета, для стирки удобнейшее, а в Тоскане, напротив,
 принято белое, – как доказать, что пристойнее? К тому же все, что касается 
приличия и пристойности, относится исключительно к горожанам, но не к 
обитателям и служащим Замка, где придерживаются другого обычая и не стесняются 
причудливости покроя или какого бы ни было цвета платья.

Плавная речь Мастера внезапно была прервана появлением в дверях мастерской 
человека с алебардою, вставшего на пороге широко и твердо, едва помещаясь под 
притолокою, и все увидели его башмаки, настолько же длинные и узкие, как обувь, 
которую высмеивал Мастер; и рукава камзола у этого с алебардою казались 
надутыми воздухом, подобно хлопушкам, произрастающим в поле как бы нарочно ради 
детской забавы, а штаны были скроены из кусков коричневой, синей и желтой 
материи. Сверх того, одежда пришельца во многих местах была взамен пуговиц 
перевязана тесемками, что придавало ей сходство с наволочкою; невозможно было 
удержаться от смеха, увидав подобное чучело.

Человек с алебардою внезапно громко вскричал, сообщая, что флорентиец Леонардо 
тотчас с ним вместе отправится в Замок для аудиенции.




4


Мускулы, приводящие в движение губы рта, более многочисленны у человека, чем у 
какого-либо другого животного. И этот порядок вещей ему необходим для многих 
действий, в которых губы беспрерывно упражняются, как, например, для 
произношения четырех букв алфавита – k, f, m, p, для того чтобы свистеть, 
смеяться, плакать и при тому подобных действиях, затем для необычных гримас, 
которые проделываются шутами при передразнивании лиц.