Поначалу меня заинтересовали негативные аспекты анимы Я испытывал страх
перед  ней, как от присутствия чего-то незримого. Затем, взглянув на себя со
стороны,  я подумал, что все мои записи и наблюдения  над собой  есть не что
иное, как письма, посылаемые ей, - т.е. той  части моего "я",  чей взгляд на
вещи отличался от моего - сознательного - взгляда. Это  самому  мне казалось
необычным и неожиданным. Разговоры с самим собой походили на беседы пациента
с  психоаналитиком,  причем  здесь  в  роли  моего пациента  выступал  некий
женственный  призрак.  Каждый  вечер, записывая свои  фантазии,  я думал  об
одном: если не запишу, моя анима не запомнит их. Была и другая причина можно
назвать и другую причину  добросовестности: в записанном уже трудно что-либо
исказить или  перепутать.  Между  тем, что  сказано,  и  тем, что  записано,
существует огромная разница. В "письмах" я, насколько это возможно, старался
быть честным, следуя известному античному постулату: "Отдай все, что имеешь,
и тогда обретешь то, что желаешь".
     Постепенно я  научился отличать свои собственные  мысли  от  того,  что
говорила  моя  анима.   Когда   она  пыталась   приписать  мне  какую-нибудь
банальность,  я внушал себе: "Да, раньше я действительно  так  думал,  но  я
вовсе  не обязан думать  так  сейчас и  думать  так всегда. Это унизительно.
Зачем мне это?"
     В  чем  же  заключается  главное различие?  -  В умении отстраниться от
бессознательных  элементов и как-то их  персонифицировать.  Тогда наладить с
ними  сознательную  связь будет  сравнительно легко. Только так можно лишить
бессознательное той власти, которую оно приобретает над нами. Это проще, чем
кажется  на  первый  взгляд,  поскольку  бессознательное  по  сути  всегда в
известной степени  автономно и обладает некоторой  внутренней  целостностью.
Хотим мы или  не хотим,  но присутствие некой самостоятельной единицы внутри
нас  приходится  признавать.  Но  сам  факт  такой автономии  позволяет  нам
управлять бессознательными процессами.
     Пациентка, голос которой говорил во мне, действительно умела  заставить
мужчину подчиняться ей. Она, например, смогла убедить одного моего коллегу в
том,  что  он  непризнанный и  непонятый художник. Он  поверил, и  ни к чему
хорошему это не привело. Почему такое стало возможным?  Потому, что  коллега
жаждал признания -  не  водном, так в другом. Здесь и крылась  опасность: он
оказался беззащитным перед  лживыми заверениями собственной анимы,  ведь  ее
слова зачастую звучат так завлекающе и убедительно.
     Если  бы только я согласился воспринимать мои  бессознательные фантазии
как искусство, я стал  бы  смотреть  на них другими  глазами - как  смотрят,
например, кинофильмы. Это, конечно, не сделало бы их более убедительными, не
поставило  бы меня перед некой  моральной проблемой. Но анима могла  внушить
мне, что я - непризнанный художник и что моя так называемая "художественная"
натура дает мне  право уйти от  реальности. Если бы я пошел  за  голосом, то
однажды  неизбежно  услышал  бы:   "По-твоему,   эта   ерунда,   которой  ты
занимаешься, - искусство? Ни в малейшей  степени!" Эта двойственность анимы,
это бессознательное  внушение  могут  в конце  концов привести к  разрушению
самих оснований человеческой личности. Но решающим в конечном итоге является
все же сознание. Именно оно должно определиться по отношению ко всякого рода
бессознательным проявлениям.
     Тем не менее анима обладает и некоторыми положительными свойствами. Она
является посредником между сознанием и бессознательным, и в этом мне видится
ее преимущество.  Я всегда  призывал ее на помощь, когда чувствовал, что мое
душевное  равновесие  нарушено, что в моем  подсознании что-то происходит. В
этот  момент  я  задавал ей вопрос: "Что  с тобой?  Что ты  видишь?  Дай мне
знать". После некоторого сопротивления анима, как правило, являла мне образ,
вполне  зримый,  и тогда  беспокойство  и  подавленность исчезали.  Вся  моя
эмоциональная   энергия  обращалась  в  любопытство,  сосредоточивалась   на
содержании  образа. Потом,  обсуждая  с  анимой эти образы,  я понимал,  что
должен объяснить их себе, как в свое время сну.
     Сегодня я уже не испытываю нужды в этих беседах, поскольку не переживаю
ничего подобного.  Но  если бы все  повторилось, я поступил  бы  именно так.
Сегодня  я  способен  воспринимать  подобные идеи непосредственно, поскольку
вижу бессознательное  таким, как есть, и  понимаю его.  Я знаю, как  следует
обращаться с  этими образами, и, когда  они являются мне в сновидениях, могу
сам, без анимы-посредника найти нужное объяснение.
     Записи моих тогдашних фантазий я назвал "Черной  книгой", которую позже
переименовал в "Красную книгу" и сопроводил ее рисунками.  ["Черная книга" -
это  маленький томик  в черном кожаном переплете.  "Красная книга" -  своего
рода  фолиант  в  сафьяновом переплете, напоминающий по  форме средневековые
рукописи; и шрифт, и  язык стилизованы в нем под готику. - ред.] В нее 
вошла
большая  часть  моих рисунков  с  изображением  мандалы. В "Красной книге" я
попытался облечь мои фантазии в определенную эстетическую форму, но до конца
эту работу  не довел. Я  понял, что  не нахожу пока  нужных  слов  и  должен
выразить это как-то иначе. Поэтому в какой-то момент мне пришлось отказаться
от эстетизации, обратившись лишь к  смыслу. Я видел, что фантазиям требуется
некоторое твердое основание, что мне самому необходимо спуститься на землю -
вернуться в реальный мир. Но обрести основание в реальном мире я мог, только
научно  осмыслив  его.  Я  поставил перед  собой цель  осмыслить  данный мне
бессознательным материал. И отныне это стало смыслом всей моей жизни.
     Некоторую  эстетизацию  в "Красной  книге" я допускал еще и потому, что
бесконечная череда бессознательных видений и образов ужасно раздражала меня,