случае  она  подразумевала  бы,  что  не  Иисус или  некий  иезуит  пожирали
маленьких детей,  но  представшее чудище, во  втором же - людоед вообще  был
символом,  так что  мрачный  "Her Jesus", иезуит  и  образ  моего  сна  были
идентичны.
     Абстрактный  фаллический  смысл  подтверждается единичностью предмета и
его  вертикальным  положением  на троне. Яма на лугу  - это  могила, сама же
могила  - подземный храм, чей зеленый  занавес  символизировал луг,  другими
словами,   тайну  земли  с   ее  зеленым   травяным  покровом.   Ковер   был
кроваво-красным. А что сказать о своде? Возможно ли, чтобы я  уже побывал  в
Муноте,  цитадели  Шафгаузена?   Маловероятно   -  никто   не  возьмет  туда
трехлетнего ребенка. Так что вряд ли это было  воспоминанием. Кроме  того, я
не  знаю, откуда  взялась  анатомическая правильность  образа. Интерпретация
самой  верхней его части как глаза с источником света  указывает на значение
соответствующего греческого слова "фалос" - светящийся, яркий.
     Во  всяком случае,  образ  из  сна,  похоже, был  полезным  богом,  имя
которого "поминать" не следует,  и таким оставался в  период моей молодости,
возникая всякий  раз,  когда кто-нибудь  эмфатично  говорил о Господе.  "Her
Jesus"  так никогда и  не стал для  меня вполне  реальным, никогда -  вполне
приемлемым,  никогда  -  любимым, потому  что снова  и снова  я думал о  его
подземных свойствах,  пугающее открытие которых  было дано  мне,  хоть  я не
искал его. "Переодетый"  иезуит  отбрасывал  тень  на христианскую доктрину,
которой меня учили.  Часто  она  казалась мне торжественным шествием  масок,
своего  рода  похоронами, на которых люди в  траурных одеждах придают  своим
лицам  серьезное  или  печальное  выражение, но  в следующий  момент  тайком
посмеиваются и вовсе  не  чувствуют себя расстроенными. Иисус  казался мне в
каком-то  смысле  богом смерти, полезным,  правда,  тем,  что отгонял ночные
страхи, но вместе с тем  это  был  жутковатый,  распятый на  кресте кровавый
труп. Любовь  и  доброта его,  о которых  так  много говорили, казались  мне
сомнительными  в первую очередь потому, что люди,  чаще  всего говорившие  о
"возлюбленном  Господе  нашем, Иисусе",  носили  черную  одежду  и глянцевые
черные ботинки, напоминавшие о похоронах. Все они, как мой отец, как  восемь
моих дядей,  - все они  были священниками. Многие  годы они вызывали у  меня
страх, не говоря уже о появлявшихся иногда католических священниках, похожих
на ужасного иезуита,  так  встревожившего  однажды  моего  отца.  Вплоть  до
конфирмации, я прилагал все усилия, чтобы заставить себя относиться к Христу
как положено, но мне так и не удалось преодолеть свое тайное недоверие.
     Испытываемый  любым  ребенком  страх  перед  "черным  человеком" не был
основной  нотой в  моем чувстве, важнее было само  узнавание, пронзившее мой
мозг, - это иезуит.  Важна была и особая символическая обстановка моего сна,
и его поразительная интерпретация - это людоед. Не великан-людоед из детских
сказок,  а настоящий людоед,  сидящий  под  землей на  золотом троне. В моем
детском воображении на золотых тронах обычно сидели короли, а совсем далеко,
на  самом  прекрасном  высоком  и ослепительно сверкающем  троне,  где-то  в
голубом  небе  сидели Бог и  Иисус  в  белых  одеяниях,  увенчанные золотыми
коронами. Но от того же Иисуса произошел  "иезуит" в черной женской одежде и
широкой черной  шляпе. Так что,  как ни  посмотришь, именно оттуда  исходила
опасность.
     В сновидении я спустился под землю и увидел нечто совершенно необычное,
нечто непохожее на человека и принадлежащее подземному миру, оно  неподвижно
сидело  на золотом  троне, смотрело вверх и  кормилось  человеческим  мясом.
Пятьдесят лет  спустя  я  наткнулся  на  отрывок  из  работы  о  религиозных
ритуалах. Он касался идеи каннибализма, лежащей в  основе евхаристии. Только
тогда мне стало ясно,  какой далеко недетской, какой усложненной была мысль,
начавшая прорываться в мое сознание в тех двух  случаях. Кто говорил во мне?
Чей  ум изобрел это?  Какой высший разум  работал тогда? Я знаю, что всякий,
инстинктивно уходящий от правды в таких вопросах, будет разглагольствовать о
"черном    человеке",    "людоеде",    "случайности"   и    "ретроспективной
интерпретации" - разглагольствовать для того, чтобы закрыть нечто, неприятно
тревожное, нечто,  что может  нарушить привычную картину детского неведения.
Да,  эти добродушные,  деловитые, здравомыслящие люди всегда  напоминают мне
тех оптимистичных головастиков, которые в солнечный день плещутся в луже, на
самом  мелком  месте,  собравшись  вместе  и   дружелюбно  помахивая  своими
хвостиками. Они  суетятся,  совершенно не осознавая,  что на следующее  утро
лужа высохнет и все для них кончится.
     Кто  тогда  говорил со  мной?  Кто  посвящал меня  в  проблемы,  далеко
превосходившие  мое  разумение? Кто  совместил  высокое и  низкое и  заложил
основу того, что станет главной страстью второй половины моей жизни? Кто  же
еще,  кроме  далекого  гостя,  явившегося оттуда,  из области,  где сходятся
высокое и низкое?
     Этот сон посвятил меня в тайны земли. Это было своего рода захоронением
в землю, и  прошли многие  годы, прежде чем  я снова вышел наружу. Сегодня я
знаю,  что  это  случилось затем,  чтобы  внести  как  можно больше  света в
окружавшую  меня темноту. Это посвящение  в  царство  тьмы.  В  этот  момент
бессознательно началась моя интеллектуальная жизнь.
     В 1879 году мы переехали в Кляйн-Хенинген близ  Базеля. Самого переезда
я  не помню,  но помню, что произошло несколько лет спустя. Как-то  вечером,
когда я уже был  в постели, отец подхватил меня на руки и вынес на  западное
крыльцо. Это было после извержения Кракатау в 1883 году.
     В другой раз отец позвал меня, чтобы показать ярко светившуюся комету в
восточной части неба.