за бессознательным.
     С самого начала я расценивал свой диалог с  бессознательным как научный
эксперимент,  который проводил  сам и в  результатах  которого был  жизненно
заинтересован.  Сегодня можно сказать, что это был  эксперимент,  который  я
поставил на  себе.  Одна  из самых больших  сложностей  была связана с моими
собственными негативными реакциями.  Я позволил  чувствам овладеть мной. Я -
зачастую  против  воли  -  записывал  фантазии,   ошеломлявшие   меня  своей
абсурдностью.  Ведь  когда не  понимаешь  их  смысла, они кажутся чудовищной
смесью высокого и смешного. Это дорого мне обошлось, но это,  на мой взгляд,
было предназначено мне судьбой. Ценой невероятных усилий мне удалось наконец
выбраться из лабиринта моих фантазий.
     К  этим  фантазиям,  которые  так  волновали  меня  и,  можно  сказать,
управляли мной, я испытывал не только непреодолимое отвращение, они вызывали
у меня неописуемый ужас. Больше всего я опасался потерять контроль над собой
и сделаться  добычей своего бессознательного. Как психиатру мне было слишком
хорошо известно,  что это значит. И  все  же я  пошел на риск, позволяя этим
образам завладеть мной, и главным образом потому, что, не испытав все сам, я
не решился бы поставить  в подобную ситуацию пациента. Отговорки вроде  той,
что де  рядом  с пациентом кроме всего прочего находится еще некий помощник,
были для меня неприемлемы. Я был убежден, что этим так называемым помощником
являюсь я сам, что у  меня нет собственного знания, а есть лишь сомнительной
ценности  теоретические предрассудки. Мысль  о том, что  весь риск  от  этих
опасных  экспериментов  связан  не  столько со мной лично,  сколько  с моими
пациентами, в критических ситуациях существенно поддерживала меня.

     Это случилось в один из адвентов 1913  года (12 декабря). В этот день я
решился на исключительный  шаг.  Сидя  за письменным столом,  я погрузился в
привычные уже сомнения, когда вдруг все оборвалось, будто земля в буквальном
смысле  разверзлась у  меня  под ногами,  будто  я  провалился  в  ее темные
глубины. Меня охватил панический страх, но внезапно и на не такой уж большой
глубине  я ощутил под ногами какую-то вязкую  массу.  Мне сразу стало легче,
хотя  вокруг  была  кромешная тьма.  Потом, когда  глаза привыкли,  я  начал
понимать, что это  не тьма, а как бы  сумерки. Передо мной  у входа в темную
пещеру  стоял  карлик, сухой и темный  как мумия. Я протиснулся мимо  него в
узкий проход и побрел по  колено в ледяной воде к другому концу  пещеры, где
на каменной стене светился красный кристалл. Я приподнял камень и увидел под
ним  щель.  Сначала  я  ничего  не  мог  различить,  заглянув  в  нее,   но,
присмотревшись, обнаружил воду, а  в ней - труп молодого белокурого человека
с окровавленной головой. Он проплыл  мимо меня, за  ним следом плыл огромный
черный  скарабей. Затем из воды поднялось ослепительно красное солнце.  Свет
бил в  глаза, и я хотел засунуть  камень  обратно в отверстие, но не успел -
поток  хлынул наружу.  Это была кровь!  Она била  густой и упругой струей. К
горлу у меня подступила тошнота. Поток крови казался нескончаемым. Потом все
прекратилось так же внезапно, как и началось.
     Это видение привело меня в глубокое смятение. Я догадался, конечно, что
piece de resistance (основным блюдом.  - фр.) был некий солярный 
героический
миф, драма смерти и возрождения, которое символизировал египетский скарабей.
Все должно было завершиться рассветом  - наступлением нового  дня, но вместо
этого хлынул  кошмарный поток  крови, очевидная аномалия. Вспомнив  кровавый
поток, виденный осенью, я отказался от попыток объяснить это.
     Шесть дней спустя (18 декабря 1913 года) мне приснился сон.
     Я  оказался где-то в горах с незнакомым  темнокожим юношей, по-видимому
дикарем. Солнце еще не взошло, но на востоке уже  посветлело и звезд не было
видно. Внезапно раздался звук трубы - это был рог Зигфрида, и я знал, что мы
должны  убить  его.  У нас  было  оружие,  мы  затаились в  засаде, в  узкой
расселине за скалой.
     И  вот  на краю  обрыва  в первых  лучах  восходящего  солнца  появился
Зигфрид.  На колеснице из костей мертвецов он  стремительно  мчался  вниз по
крутому склону. Как только он появился из-за поворота, мы выстрелили -  и он
упал лицом вниз - навстречу смерти.
     Мучимый раскаянием и отвращением к себе -  ведь  я погубил нечто  столь
величественное  и прекрасное,  -  я  бросился бежать. Мною двигал страх, что
убийство  раскроется. И  тут обрушился  ливень, и я понял, что  он уничтожит
следы преступления.  Итак, я спасен,  и  жизнь продолжается.  Но невыносимое
чувство вины осталось.
     Проснувшись, я стал раздумывать, что бы это значило, но понять не смог.
Я попытался заснуть снова, но  услышал некий голос:  "Ты  должен понять это,
должен  объяснить  это  прямо сейчас!"  Волнение  мое  усиливалось,  наконец
наступил  ужасный момент, когда  голос произнес: "Если ты не разгадаешь сон,
тебе  придется застрелиться!" В ящике  ночного столика  я  держал заряженный
револьвер, и мне стало страшно. Лихорадочно перебирая в уме все  детали сна,
я вдруг понял его смысл. Он был о  событиях, происходивших  в мире. Зигфрид,
думалось мне, является воплощением всего того, чего хотела достичь Германия,
- навязать миру свою волю, свой героический идеал  - "Воля  пролагает путь".
Таков  был  и  мой  идеал.  Сейчас  он  рушился.  Сон  ясно  показывал,  что
героическая установка более не допустима, - и Зигфрид должен быть убит.
     Мое  преступление  причинило  мне такую сильную боль, будто я  убил  не
Зигфрида,  а  себя  самого, фактически  отождествляя  себя с ним, героем.  Я
страдал, как страдают люди, жертвуя идеалами.  Сон означал  мой сознательный