В  октябре,   когда  я   путешествовал  в  одиночестве,  меня  посетило
неожиданное видение  -  чудовищный поток,  накрывший  все северные земли. Он
простирался  от Англии до России, от  Северного моря до подножий Альп. Когда
же он приблизился  к  Швейцарии, я  увидел,  что горы растут, становятся все
выше и  выше, как бы  защищая от него нашу страну. Передо  мной развернулась
картина  ужасной катастрофы: я видел могучие желтые  волны, несущие какие-то
обломки и бесчисленнее трупы, потом это море  превратилось в кровь.  Видение
длилось  около  часа. Я был потрясен,  мной овладели дурнота и стыд  за  мою
слабость.
     Спустя  две недели  видение - более кровавое  и страшное - повторилось.
Тогда же я услышал,  как  некий внутренний голос произнес: "Смотри,  вот что
произойдет!"
     Помнится,  что  зимой  кто-то  поинтересовался,  каков  мой прогноз  на
ближайшее  будущее. Я  ответил,  что у  меня нет  прогнозов, но что я  видел
потоки крови. Это видение не давало мне покоя.
     Задавая себе вопрос, не является  ли мое видение предвестником грядущих
революционных событий, я все же не  мог представить себе  ничего подобного и
решил, что это  касается только меня, что мне угрожает психоз. Мысль о войне
даже не приходила мне в голову.
     Вскоре после этого,  весной и ранним летом 1914 года, мне трижды снился
один и тот же сон - что в разгар лета  вдруг  наступает арктический холод  и
вся  земля  покрывается льдом. Я  видел  замерзшую и совершенно обезлюдевшую
Лотарингию с ее каналами, заледеневшие реки и озера, закоченевшие и погибшие
растения. Этот сон я видел в  апреле и мае, и в последний раз - в июне  1914
года.
     Гибельный  вселенский  холод  я  увидел  и  в   моем  третьем  сне,  но
заканчивался  этот  сон  неожиданным  образом. Перед моими глазами  возникло
дерево, цветущее, но бесплодное. ("Мое древо жизни", -  подумал я.) И вот на
морозе  его  листья  вдруг  превратились  в  сладкий  виноград,  исполненный
целительного сока. Я нарвал ягод и отдал их каким-то людям, которые, похоже,
ожидал и этого.
     В   конце  июля  1914  года   я  получил  приглашение  от   Британского
медицинского  общества  приехать  на конгресс в  Абердин, там  я должен  был
выступить с докладом "О значении бессознательного в психопатологии". Все это
время  меня  преследовало  ожидание  надвигающейся  катастрофы: я  знал, что
такого  рода сны  и видения посланы  судьбой. Мое тогдашнее  состояние,  мои
страхи заставили увидеть нечто фатальное в том, что сейчас я должен говорить
о значении бессознательного.
     Первого  августа  разразилась   мировая  война.  Передо  мной  возникла
проблема:  я просто обязан был разобраться, что же произошло и насколько мое
состояние было обусловлено неким коллективным духом. Прежде всего нужно было
понять  самого себя. И  я начал с того, что составил перечень всех фантазий,
которые приходили мне в голову, пока я строил свои домики.
     Поток фантазии был  непрерывным, и я пытался делать все возможное чтобы
не  заблудиться,  чтобы  каким-то  образом  разобраться  во  всем   этом.  Я
чувствовал себя совершенно беспомощным, уже не  веря, что смогу справиться с
этим  мощным потоком чужеродных  образов. Постоянное напряжение не  спадало,
иногда казалось, будто на меня обрушивались каменные глыбы. Одна буря шла за
другой. В состоянии ли я чисто  физически  вынести то, что  погубило других,
что надломило Ницше,  а в свое  время -  и Гельдерлина. Но во  мне поселился
некий демон, с  самого начала внушавший, что  я  должен добраться до  смысла
своих  фантазий.  Я  испытал ощущение, что некая  высшая  воля  направляла и
поддерживала меня в этом разрушительном потоке бессознательного. И она же  в
итоге  дала мне силы выстоять. [Рассказывая об  этом,  Юнг  пришел в сильное
волнение. "Froh dem  Tode entronnen zu sein" (Счастлив избежавший смерти), -
повторял он строки из "Одиссеи", которые выбрал в качестве эпиграфа к данной
главе. - ред.]
     Возбуждение  зачастую доходило до  такой  степени,  что я вынужден  был
прибегать к йоге, дабы как-то обуздать свои чувства. Моей целью было узнать,
что  же  со мной происходит. И как только мне удавалось успокоиться, я снова
обращался к своему подсознанию. Вновь ощутив себя самим  собой, я давал волю
всем  звучавшим во мне образам и голосам. Индус  же занимается йогой с целью
прямо противоположной,  стремясь полностью освободиться от психической жизни
во всем ее непредсказуемом многообразии.
     Когда  мне  удавалось перевести  чувства в образы, то  есть найти в них
какие-то скрытые картины, я достигал покоя и равновесия. Если бы я не  сумел
объяснить  себе  собственные чувства, они  захлестнули бы  меня и в конечном
счете разрушили  бы  мою нервную систему. Возможно,  на какое-то время мне и
удалось  бы отвлечься, но это лишь  усугубило  бы мой неизбежный невроз.  По
своему  опыту я знал, как полезно, с терапевтической точки зрения, объяснять
эмоции, находить скрытые за ними образы и картины.
     Я старался записывать  свои фантазии  так подробно, насколько  это было
возможно,  стараясь выявить  их  психологические  источники. Но  адекватного
отображения не  получалось: мой  язык был слишком  беспомощным.  Поначалу  я
писал  языком  темным  и  архаическим,  -  архетипы выглядели патетичными  и
высокопарными, что меня раздражало.  (Мне это действовало на нервы, как если
бы  кто-то  скреб ногтем по штукатурке или ножом по тарелке.) Но я  не знал,
каким языком  пользовалось мое бессознательное, и у  меня  не было выбора: я
записывал то, что слышал. Создавалось впечатление, будто мои уши слышат его,
мой язык произносит; наконец, я слышал собственный шепот -  я повторял вслед