недостижимой сказочной страной с пылающими снежными вершинами.
     Воспоминание  более  позднее.  Мать взяла меня  с  собой в Тюргау,  она
собиралась  навестить друзей,  живущих  в замке на Боденском озере. Меня  не
могли  оттащить от  воды. Волны,  оставляемые  пароходом, выплескивались  на
берег, солнце сверкало  на воде, и видно было  ребристое песчаное дно. Озеро
казалось огромным, и водная гладь доставляла мне неизъяснимое наслаждение. В
эти минуты я вдруг четко осознал, что должен жить возле какого-нибудь озера;
без воды, подумал я, жить вообще невозможно.
     Вот еще одно воспоминание. Чужие люди,  суматоха, шум. Служанка вбегает
с криком: "Рыбаки нашли труп - приплыл через водопады, они хотят занести его
в прачечную".  Мой отец отвечает:  "Да, да,  конечно".  Мне  почему-то очень
захотелось  увидеть мертвое тело. Мать  удерживает меня  и строго  запрещает
выходить  в сад, но, как только мужчины уходят, я незаметно проникаю в сад и
бегу  к прачечной, но  дверь туда  заперта. Я  обхожу дом сзади и  смотрю на
спускающийся по  склону желоб, откуда тонкой струйкой вытекают кровь и вода.
Мне это кажется  необыкновенно  интересным. Тогда  мне было года четыре,  не
больше.
     Другая  картина. Я  не могу уснуть, мечусь,  дрожу. Отец берет  меня на
руки. Он ходит взад-вперед, напевая  старые студенческие песни. Одну я помню
особенно хорошо, она мне очень  нравилась  и всегда  меня  успокаивала. "Все
молчит, все поникло...", - начало было примерно такое. Даже сегодня я помню,
как звучал в ночной тишине его голос.
     ...У меня  была экзема, как  позже  я узнал от  матери.  Вокруг смутные
намеки на неблагополучный  брак  моих  родителей. Моя  болезнь в 1878  году,
очевидно,  была  вызвана  их  временным  расставанием.  Мать  тогда  провела
несколько месяцев в больнице в Базеле, и, болезнь ее, по-видимому, тоже была
связана с семейными неурядицами. Меня взяла к себе незамужняя тетка, которая
была почти на двадцать лет старше  матери. Я помню, что был очень обеспокоен
отсутствием  матери.  С  тех   пор  я  всегда  чувствовал  недоверие,  когда
кто-нибудь  при  мне  произносил  слово  "любовь". Чувство,  которое  у меня
ассоциировалось    со   словом   "женщина",   было   чувством   естественной
незащищенности.  С другой  стороны,  слово "отец"  означало  надежность и  -
слабость.  Это  был  подсознательный  импульс,  с  которого все  начиналось.
Позднее  мои   ранние  впечатления  откорректировались:  я  доверял  друзьям
мужчинам - и был разочарован, не доверял женщинам - и не обманулся.
     Пока матери  не было, за  мной приглядывала и наша служанка. До сих пор
помню,  как  она  берет меня  и кладет  мою голову себе на плечо. У нее были
черные волосы  и  смуглая кожа, и она совершенно не походила на  мою мать. Я
даже сейчас  вижу  линию ее волос,  шею и  родинки на  ней, ее  ухо. Все это
казалось  мне  тогда  очень странным и вместе с тем знакомым. Как будто  она
принадлежала не  моей  семье,  а  только  мне,  как  будто  она была связана
каким-то образом  с другими таинственными вещами, которых я не понимал. Этот
тип девушки потом стал частью моего духовного существа, моей анимы. Ощущение
странности, которое  от нее  исходило,  и  чувство,  что  я знал ее  всегда,
воплощали для меня с тех пор некую женственную суть.
     С тех времен, когда родители жили раздельно, во мне сохранился еще один
образ:  молодая, хорошенькая, очень обаятельная девушка с синими  глазами  и
светлыми  волосами. Ясным светлым осенним днем  она ведет  меня вдоль Рейна,
ниже водопада, под золотистыми кленами и каштанами вблизи замка Верц. Солнце
светит  сквозь  листву,  и  на  земле  лежат  желтые  листья.   Эта  девушка
впоследствии стала матерью моей жены. Она восхищалась моим отцом. Второй раз
я увидел ее, когда мне исполнился двадцать один год.
     Это мои воспоминания о "внешних" событиях. То же, что последует  теперь
-  гораздо  более сильные,  хотя  не  вполне ясные  образы. Было  падение  с
лестницы, например,  и другое падение - на острый угол плиты. Я помню боль и
кровь, врача, зашивающего рану у меня  на  голове, -  шрам от  нее оставался
заметным, даже когда я учился в старших классах гимназии. Мать рассказывала,
как однажды я переходил  мост над рейнскими водопадами, ведущий в Нойгаузен.
Служанка схватила  меня как  раз  вовремя,  я  уже просунул  одну  ногу  под
ограждение   и  вот-вот  готов   был  соскользнуть   вниз.   Это  указывает,
по-видимому,  на  бессознательное  желание  совершить  самоубийство  или  на
неизбежное сопротивление жизни в этом мире.
     В то время меня тревожили  смутные ночные страхи. Иногда  я слышал, как
кто-то  ходит по дому. Здесь постоянно был слышен несмолкаемый  шум 
рейнских
водопадов, и приближаться к  ним было опасно. Тонули люди, их  тела выносило
на скалистые уступы. Неподалеку на кладбище церковный сторож неутомимо копал
ямы, выбрасывая груды  свежей коричневой земли.  Торжественного  вида  люди,
одетые  в  длинные  черные  одеяния  и  необычно  высокие  шляпы,  обутые  в
сверкающие  черные ботинки, проносили черный гроб.  Мой отец был там в своем
священническом   облачении,  он  говорил  что-то  звучным  голосом.  Женщины
плакали. Мне объяснили, что  кто-то похоронен  в  этой яме. Некоторые  люди,
которых я видел раньше, внезапно исчезали. Потом говорили, что их похоронили
и что Иисус Христос взял их к себе.
     Моя мать  научила  меня молитве,  которую я  должен был  читать  каждый
вечер. Я рад был это делать, потому что молитва успокаивала меня перед лицом
смутных образов ночи.

     Распростри крылья,
     Милосердный Иисусе,