осколки лезвия. Ножом пользовались, когда пили кофе, и затем спрятали  сюда.
С тех пор к буфету никто не подходил.
     На следующий день я отнес разломанный нож к одному из лучших литейщиков
города. Он осмотрел  изломы  в  лупу  и покачал головой:  "Этот нож в полном
порядке, в  стали нет  никаких дефектов. Кто-то  умышленно отламывал от него
кусок за  куском. Это можно сделать,  если  зажать лезвие в  щели выдвижного
ящика или сбросить  его  с большой  высоты на камень. Хорошая сталь не может
просто так расколоться. Кто-то подшутил над вами".
     Мать и сестра были в тот момент в комнате, внезапный треск  их напугал,
"номер 2" моей матери с напряжением всматривался в меня,  а мне снова нечего
было  сказать.  Совершенно растерянный, я  не  находил  никакого  объяснения
случившемуся, и  злился на себя, тем  более что был  буквально потрясен всем
этим.
     Почему  и  каким образом  раскололся  стол и  разломалось лезвие  ножа?
Предположить здесь обыкновенную  случайность  было бы слишком легкомысленно.
Это казалось  столь же невероятным,  как если бы вдруг Рейн  потек  вспять -
просто так, по прихоти случая. Все остальные возможности исключались ео ipso
(в силу этого. - лат.). Так что же это было?
     Через  несколько недель я  узнал,  что  кое-кто из наших  родственников
увлекается столоверчением,  у них есть медиум - пятнадцатилетняя девушка. По
слухам,  она впадает в транс  и  якобы общается с духами. Услышав об этом, я
вспомнил  о последних событиях в нашем  доме и  подумал, что это может иметь
какое-то  отношение к "медиуму". Так я  стал регулярно  - каждую  субботу  -
бывать   на  спиритических  сеансах.  Духи   общались  с  нами   посредством
"постукивания"  по  столу  и стенам.  То, что  стол  двигался независимо  от
медиума,  показалось  мне  сомнительным.  Вскоре я  обнаружил,  что  условия
эксперимента  слишком  ограниченны,  поэтому  принял  как  очевидность  лишь
самовозникновение  звуков  и сосредоточился на содержании сообщений медиума.
(Результаты  наблюдений были  представлены  в моей  докторской диссертации.)
Сеансы наши продолжались года два, мы все  устали. И однажды я  заметил, как
медиум   пытается  имитировать   спиритический  феномен,  т.   е.   попросту
мошенничает.  После  этого  я  перестал ходить туда, о  чем  сейчас сожалею,
потому  что на  этом примере понял, как формируется "номер 2", как  входит в
детское сознание alter ego и как оно растворяется в нем. Девушка-медиум была
"акселераткой".  Я видел ее  еще раз, когда ей было 24, и мне она показалась
человеком  чрезвычайно  независимым  и  зрелым.  В  26  лет  она  умерла  от
туберкулеза. После ее смерти  ее  родные  рассказали мне,  что  в  последние
месяцы  жизни  характер ее стал быстро  меняться: перед концом  она впала  в
состояние, аналогичное состоянию двухлетнего ребенка. Тогда она и заснула  в
последний раз.
     В целом все это  явилось для меня важным опытом, благодаря которому  от
юношеского своего  философствования я перешел к психологическому  объяснению
духовных феноменов,  обнаружив  нечто  объективное  в  области  человеческой
психики. И все же эти опыты были такого свойства, что я не представлял, кому
бы мог рассказать все обстоятельства дела. Поэтому мне снова пришлось забыть
на  время о предмете моих размышлений. Диссертация моя появилась лишь спустя
два года.

     В клинике,  где я  работал,  место  старого Иммермана занял Фридрих фон
Мюллер. В нем я нашел человека, близкого мне по складу  ума. Мюллер  умел  с
необыкновенной  проницательностью  ухватить  суть проблемы  и  формулировать
вопросы так, что они уже  наполовину содержали в себе  решение. Он, со своей
стороны, похоже, симпатизировал мне, потому что после окончания университета
предложил переехать с  ним в Мюнхен в качестве его  ассистента. Я уже  готов
был  принять  его предложение  и стал  бы терапевтом, если  бы не  произошло
событие, не оставившее у меня  никаких  сомнений относительно выбора будущей
специальности.
     Я, конечно, слушал лекции по  психиатрии и практиковался в  клинике, но
тогдашний наш преподаватель ничего из себя не  представлял. А воспоминания о
том, как подействовало на моего отца пребывание в психиатрической лечебнице,
менее  всего  располагали  специализироваться  в  данной  области.  Поэтому,
готовясь к государственному  экзамену, учебник  по  психиатрии  я  раскрыл в
последнюю  очередь. Я  ничего от  него  не  ожидал и  до сих пор помню, как,
открывая пособие  Краффта-Эбинга, я подумал: "Ну-ну, посмотрим,  что ценного
скажут нам психиатры". Лекции и клинические  занятия не произвели на меня ни
малейшего  впечатления,  а от  демонстрации  клинических случаев у  меня  не
осталось ничего, кроме скуки и отвращения.
     Я начал с  предисловия, рассчитывая узнать, на что опираются психиатры,
чем  они  вообще  оправдывают  существование  своего   предмета.  Чтобы  мое
высокомерное  отношение к психиатрии не вызвало упреков, я  должен пояснить,
что  медики  в   то  время,  как   правило,   относились  к   психиатрии   с
пренебрежением.  Никто  не   имел  о  ней  реального   представления,  и  не
существовало такой психологии, которая бы рассматривала человека  как единое
целое, не было  еще  описаний разного рода  болезненных отклонений,  так что
нельзя было судить о патологии вообще. Директор клиники был  обычно заперт в
одном  помещении  со  своими  больными,  сама  же лечебница,  отрезанная  от
внешнего мира,  размещалась  где-нибудь на окраине  города,  как своего рода
лепрозорий.  Никому  не  было до  этих  людей  дела.  Врачи -  как  правило,
дилетанты - знали  мало  и  испытывали  по отношению к своим  больным те  же
чувства, что простые  смертные. Душевное заболевание считалось безнадежным и