понимать других и определить свои отношения с миром. "Номер 2" вообще не был
характером,  он  был своего  рода vita  peracta  (прожитой жизнью. -  лат.
),
рожденный,  живущий,  умерший  -   все  едино,  этакое  тотальное  обозрение
человеческой природы, притом довольно безжалостное, ни к чему не способный и
ничего  не желающий,  существующий исключительно  при  темном посредничестве
"номера 1". В тот момент, когда верх брал "номер 2", "номер 1" растворялся в
нем, и наоборот, "номер 1" рассматривал "номер 2" как мрачное царство своего
подсознания. "Номер  2" сам себе казался камнем, однажды заброшенным на край
света и бесшумно упавшим в ночную бездну. Но в  нем самом царил свет, как  в
просторных залах  королевского  дворца,  высокие  окна  которого обращены  к
залитому солнцем миру. Здесь присутствуют смысл и связь, в противоположность
бессвязной случайности жизни "номера 1", который никак не соприкасается даже
с тем,  что его непосредственно окружает. "Номер  2" же, напротив, чувствует
свое  тайное  соответствие средневековью -  эпохе,  дух которой, Фауст,  так
преследовал Гете. Значит, он  тоже  знал о "номере  2",  и  это служило  мне
утешением. Фауст - и об этом я догадывался даже с некоторым испугом - значил
для  меня больше,  нежели мое  любимое Евангелие  от  Иоанна. В нем  была та
жизнь, которой я сочувствовал. А Христос "от Иоанна" был мне чужд, хотя и не
в  той  мере, как чудесный  Исцелитель из  Синопсиса.  Фауст является  живым
соответствием "номера  2", я  видел  в  нем  ответ  Гете на  вопросы  своего
времени.  И  это  знание  о Фаусте  укрепило  мою  уверенность в собственной
принадлежности  человеческому  обществу.  Теперь  я  казался  себе  одиноким
чудаком  или  злой шуткой  жестокой  природы,  ведь  моим крестным  отцом  и
поручителем был сам Гете.
     Надо  заметить, однако,  что мои мысли о Фаусте этим  и ограничивались.
Несмотря на все свое сочувствие Фаусту, я не принимал гетевскую  развязку, а
его легкомысленное отношение к Мефистофелю лично задевало меня,  равно как и
гнусная  заносчивость  Фауста.  Но  тяжелее  всего мне  было  примириться  с
убийством Филемона и Бавкиды.

     Именно тогда я увидел незабываемый  сон, который одновременно и испугал
меня, и ободрил. В нем я оказался в незнакомом месте и медленно шел вперед в
густом тумане навстречу сильному, почти ураганному ветру. В  руках я  держал
маленький  огонек,  который в любую минуту мог  погаснуть. И все зависело от
того, сохраню ли я его жизнь. Вдруг  я почувствовал, что кто-то идет за мной
и,  оглянувшись, увидел огромную черную  фигуру. Она  следовала  за мной  по
пятам. И в тот же миг, несмотря на охвативший меня ужас, я понял, что должен
идти  и  вопреки  всем опасностям  пронести,  спасти  мой  маленький огонек.
Проснувшись, я сообразил, что  этот "брокенский призрак"  -  всего  лишь моя
собственная тень  на  облаке, созданная  игрой  света того  огонька.  Еще  я
осознал, что этот огонек - единственный  свет, которым я обладал, - был моим
сознанием, моим единственным  сокровищем. И  хоть в сравнении  с силами тьмы
огонь мал и слаб, все же это - свет, мой единственный свет.
     Этот  сон явился  для меня  озарением: теперь я знал, что "номер 1" был
носителем света, а "номер 2" следовал за ним  как  тень. И моей задачей было
сохранить  свет,  не оглядываясь  на  vita peracta - на то, что  закрыто для
света.  Я  должен идти вперед, пробиваться  сквозь отбрасывающий меня  назад
ветер,  идти в неизмеримую  тьму мира, где нет ничего,  где  мне видны  лишь
внешние очертания, зримые и обманчивые, того, что невидимо и скрыто.  Я, мой
"номер  1",  должен  учиться, зарабатывать  деньги,  должен  жить,  побеждая
трудности, заблуждаться и терпеть поражения.  Буря, обрушившаяся на меня,  -
это время, непрестанно уходящее и непрестанно настигающее  меня. Это  мощный
водоворот, который втягивает  все сущее,  избежать его, да и то лишь на миг,
сможет лишь тот, кто неудержимо стремится вперед. Прошлое чудовищно реально,
и оно пожирает каждого, кто не сумеет откупиться правильным ответом.
     Итак, в моих представлениях о мире произошел поворот на 90  градусов: я
узнал,  что мой  путь  проходит вовне,  а,  вырываясь  наружу, он попадает в
ограниченность  и  потемки  трехмерности.  Наверное,  таким  же образом Адам
когда-то покинул рай, который стал для него фантомом,  а свет  открылся там,
где в поте лица своего он будет распахивать каменистое поле.
     В  то время я  спрашивал  себя:  откуда берутся  такие сны? Раньше  мне
казалось,  что их  посылает  Бог  - somnia a  Deo missa.  Но теперь, когда я
приобщился ко всякого  рода научным построениям,  у меня появились сомнения.
Если предположить, что, например, мое  понимание развивалось и формировалось
медленно,  а во сне неожиданно наступил прорыв? Похоже, это было именно так.
Вопрос лишь в том, почему это произошло и почему проникло в сознание? Ведь я
же ничего  не предпринимал  сознательно, дабы  навязать такой порядок вещей,
напротив, мои симпатии были всецело на другой стороне. Выходит, в самом деле
существует  нечто - за кулисами - некий  разум, т.е., нечто  более разумное,
чем я сам. Я  и  помыслить не мог, что в свете сознания внутренний мир будет
выглядеть как гигантская тень. И еще я понял многое, чего не понимал раньше,
-  почему на лицах людей  при  упоминании  мной о явлениях внутреннего  мира
появляется холодная тень замешательства и отчужденности.
     Итак, следует забыть о "номере 2", но ни в коем  случае не отказываться
от него и не считать, что он не существует. Это исказило бы мое "я" и, более
того,  лишило бы меня возможности объяснить происхождение сновидений. "Номер
2", несомненно, был каким-то  образом связан с возникновением  сновидений, я
был готов даже принять  его за тот самый Высший разум, который внушал их. Но
я  чувствовал, что  все более становлюсь  "номером 1",  т.е.  лишь  частью -