непосредственных переживаний, по крайней мере для меня. Не мог же я выдумать
той  страшной  истории  с собором. Напротив, она была мне навязана, и чья-то
жестокая  воля принудила меня думать об этом. Но зато потом на меня снизошло
невыразимое ощущение благодати.
     Я сделал  вывод, что эти философы изначально опирались на шаткую основу
- на странное представление о Боге как о своего рода гипотезе, которую можно
обсуждать.  Мне  казалось в  высшей  степени  неудовлетворительным  то,  что
философы не  нашли никакого  объяснения  разрушительным  действиям  Бога.  А
именно  такие   действия,  на  мой   взгляд,  заслуживали  особого  внимания
философии, поскольку теология  с  этим явно не справлялась. И  как же я  был
разочарован,  когда  сообразил,  что  философы,  похоже,  об  этом  даже  не
подозревали.
     Я перешел к следующей интересующей меня статье - о дьяволе. Если, читал
я, допустить, что дьявол изначально зол, мы  впадем в явное противоречие, то
есть в  дуализм. Поэтому  нам  следует  предположить, что  он  первоначально
создан  добрым, но позже был  развращен своей гордыней. Однако, как  отмечал
автор  статьи  -  и я был доволен,  что  он  это заметил, -  данная гипотеза
предполагает,  что главное зло, которое она пытается объяснить, - собственно
гордыня.   В  остальном,  по  его  мнению,   происхождение  зла  "неясно   и
необъяснимо". Для  меня  это означало, он, как и теологи, не желает думать о
зле. Статья о зле и его происхождении выглядела столь же бесполезной.

     Здесь я попытался связно изложить идеи и  мысли, занимавшие меня, пусть
и с перерывами, в течение нескольких лет. Это были проявления моего скрытого
второго "я",  моего  "номера  2". Я пользовался отцовской библиотекой тайно,
без  разрешения.  Между  тем мое первое  "я"  открыто  читало Герштеккера  и
переводные  английские  романы.  Я увлекся  немецкой  литературой, в  первую
очередь классической, от которой школа  еще не  успела отвратить меня своими
скучными многословными  комментариями. Читал тогда  я  много и беспорядочно,
читал    сочинения    лирические    и    драматические,    исторические    и
естественнонаучные. Увлечение это было  не только приятным и полезным  - оно
давало мне своеобразную разрядку. Но увлечения моего  второго "я" все глубже
и глубже  погружали меня в депрессию. Не находя  ответов на свои  вопросы, я
окончательно  разочаровался.  Окружающие,  казалось,  интересовались  совсем
другими  вещами, я был совершенно  одинок с моими исканиями. Больше всего на
свете  мне  хотелось  поговорить с  кем-нибудь,  но  я  не  мог найти  точек
соприкосновения, обнаруживая лишь отчужденность, недоверие, некий страх, что
в конце концов лишало меня желания общаться. Это  угнетало еще сильнее. Я не
знал, как это понимать: почему никто  не переживает ничего подобного? Почему
об  этом нет  книг?  Неужели  я единственный, кому это  пришло в голову?  Но
мысль,  что я мог сойти с  ума,  меня никогда не посещала, поэтому светлая и
темная  стороны Бога казались  мне  вещами,  которым, несмотря  на  душевное
сопротивление, я должен был найти объяснение сам.
     Я ощущал свое вынужденное "отличие", и оно пугало  меня (означая не что
иное как изоляцию)  и приводило к очевидной  несправедливости:  меня  делали
козлом  отпущения куда чаще,  чем я  мог это  вынести. На уроках немецкого я
выглядел весьма посредственно: ни  грамматика, ни  синтаксис совершенно меня
не интересовали. Я  скучал  и  ленился.  Темы  сочинений  казались  мне  как
правило,  пустыми  и  глупыми,  а  собственные  работы  -  беспредметными  и
вымученными. Оценки я получал средние, что вполне устраивало: я  старался не
выделяться,  не  подчеркивать   свое  проклятое  "отличие".  Меня  тянуло  к
мальчикам из бедных семей, которые, как и я, вышли из ничтожества, но многие
из них были тупыми и  невежественными, а это уже  раздражало. Притягивало же
меня то, что  эти одноклассники в  своей простоте не  замечали во мне ничего
особенного. А я  из-за своего  "отличия"  уже  начал бояться  сам себя:  мне
казалось, что есть во мне нечто такое, чего я сам в себе не знаю, из-за чего
меня не любят учителя и избегают товарищи.
     Тогда же произошла история, которая меня доканала. Мы  наконец получили
тему для сочинения, которая показалась мне интересной. Я писал добросовестно
и с увлечением и, как мне  казалось, мог рассчитывать  на  успех  - получить
один из высших  баллов, не самый  высший, конечно, это бы меня  выделило, но
близкий к нему.
     Наш учитель  имел обыкновение  начинать  обсуждение сочинений с лучших.
Сперва он прочел  сочинение первого ученика, это было в порядке вещей. Затем
последовали другие, а я все ждал и ждал, когда же прозвучит мое имя. Меня не
называли. "Этого не может быть, - думал я, - неужели мое сочинение настолько
плохое, ведь он уже перешел к откровенно слабым работам. В чем же дело?" Или
я снова оказался "вне конкурса" и обнаружил свое проклятое "отличие"?
     В  конце концов,  когда  все сочинения были  прочитаны, учитель  сделал
паузу  и произнес:  "У  меня  есть  еще  одно сочинение -  Юнга. Оно намного
превосходит  другие, и  я должен  был  бы  отдать  ему  первое место. Но,  к
сожалению, это обман. Откуда ты списал его? Скажи начистоту!"
     В  ужасе и негодовании я  вскочил  с  криком: "Я  не списал ни  единого
слова! Я же потратил столько сил, я старался написать хорошее сочинение". Но
учитель  был  неумолим: "Ты лжешь. Ты не мог  написать такое сочинение.  Это
маловероятно. Итак - откуда ты его списал?"
     Напрасно я клялся в невиновности, учитель стоял на своем. "Значит, так,
- сказал  он, - если я найду, откуда ты его списал, тебя исключат из школы".
И  отвернулся. Мои  одноклассники бросали на меня  странные взгляды,  и я  с
ужасом  понял,  что они  думают: "Ах,  вот  оно что". И  снова  передо  мной