страданий,  несовершенства  и зла. Ответов не было; я закрыл книгу. В ней не
нашлось ничего, кроме красивых и пустых слов, и, что  гораздо  хуже, за всей
этой глупостью стояла  единственная цель  -  скрыть правду. Я  был не просто
разочарован, я был возмущен!
     Но где-то и когда-то существовали же люди, которые, как и я, стремились
доискаться правды,  которые мыслили  разумно, не  желая  обманывать  себя  и
других, не  закрывая глаза на горькую реальность.  И тогда моя мать (вернее,
ее  "номер 2") вдруг сказала: "Ты как-нибудь должен прочесть "Фауста" Гете".
У нас имелось  превосходно изданное собрание  сочинений  Гете, и я нашел там
"Фауста" - на  мои  раны будто  пролили бальзам. "Вот наконец-то человек,  -
думал я, - который принял дьявола всерьез, который заключил кровавый договор
с  тем, кто своей властью расстроил  совершенный Божественный замысел". Я не
одобрял Фауста, на  мой взгляд, ему  не следовало  быть  столь забывчивым  и
легковерным. Он  должен  был проявить  большую  рассудительность  и  большую
нравственность.  Какая  непростительная инфантильность  -  так легкомысленно
проиграть  свою  душу!  Фауст  оказался   откровенным  пустозвоном.  У  меня
сложилось  впечатление,  что центр  драмы и  ее  смысл  главным образом были
связаны с Мефистофелем.  Я не слишком огорчился  бы, отправься душа Фауста в
ад. Он этого заслуживал. Но сюжет об "обманутом дьяволе" в конце меня просто
возмутил - Мефистофель был кем  угодно, но только не  простаком,  и странно,
чтобы его провели глупцы. Мефистофель казался  мне обманутым совсем в другом
смысле:  он  не  получил  обещанного  потому, что  Фауст,  этот  ветреный  и
бесхарактерный  тип,  попал  на  небеса со  своими непомерными  претензиями.
Думаю, там его ребячество  обнаружилось в первый же день; по-моему, он вовсе
не  заслуживал  посвящения  в  великие  тайны,  его стоило  прежде  испытать
очистительным  огнем.  Но главным  действующим лицом  был  для меня не он, а
Мефистофель, я смутно чувствовал его связь с тем, чего не понимал в  матери.
В любом  случае Мефистофель и заключительное Посвящение  навсегда остались в
моем сознании как прикосновение к чему-то таинственному и чудесному.
     Наконец я уверился в том, что были и есть люди, которые смотрели в лицо
злу, видели его власть, более  того -  его тайную роль в избавлении человека
от мрака и  страданий. В этом смысле моим пророком и стал Гете. Но  простить
ему то,  как  он  отделался  от Мефистофеля, я не  мог  -  каким-то  трюком,
каким-то  tour  de  passe-passe  (фокусом. - фр.),  так  легкомысленно,  
так
по-богословски. Это было слишком  безответственно,  и я досадовал,  что Гете
тоже оказался из тех обманщиков, кто с помощью словесных  ухищрений пытается
представить зло безвредным.
     Для себя я  сделал вывод, что Фауст  был  философом,  хотя и не слишком
глубоким,  и  что,  несмотря  на отход от  философии,  он,  очевидно,  успел
приобрести некую восприимчивость к истине. До  этого я практически ничего не
слышал о философии, и  теперь у меня  появилась новая надежда.  Может  быть,
рассуждал я, есть философы,  которые  пытались  разрешить  те  же  вопросы и
которые помогут мне.
     В библиотеке  отца философов не нашлось - все они были на плохом счету,
поскольку  пытались  думать; мне  пришлось  довольствоваться  "Универсальным
философским словарем" Круга (2-е изд. 1832 г.). Я отыскал статью о Боге. Она
начиналась  с  этимологии  слова  "Бог",  которое  -  и  это  представлялось
неоспоримым  -  происходит  от  слова "благо"  и  означает  нечто  высшее  и
совершенное. Существование Бога недоказуемо, говорилось далее, но может быть
Доказана имманентность идеи Бога. Таковая  присуща человеку изначально, если
не  в  видимых  проявлениях,  то,  во   всяком   случае,   скрыто.   И  наши
"интеллектуальные силы" должны  были  "развиться до  определенной  степени",
прежде чем смогли породить столь возвышенную идею.
     Объяснение буквально поразило меня. "Да что такое  с этими философами?"
- спрашивал я  себя. Очень похоже, что они  судят  о  Боге  с  чужих слов. С
теологами  иначе:  те  по  крайней  мере  уверены,  что  Бог  есть,  хотя  и
высказываются о Нем самым противоречивым образом.  Но и Круг выражался столь
завуалированно   лишь   затем,  чтобы   скрыть  настоящую   убежденность   в
существовании Бога. Почему не сказать об этом прямо? Зачем он  притворяется,
будто и в самом  деле думает, что мы "порождаем" идею Бога  и, чтобы сделать
это, должны  достичь определенного  Уровня развития? Такие идеи, насколько я
знал, есть даже у нагих  дикарей в джунглях. А  ведь они не философы, они не
собираются специально для того, чтобы "породить идею Бога".  Я  тоже никогда
не  "порождал" никакой "идеи  Бога". Разумеется, существование Бога не может
быть доказано, - как, скажем, моль,  поедающая австралийскую шерсть, докажет
другой  моли,  что Австралия существует? Существование  Бога  не  зависит от
наших  доказательств. Как  пришел я  к  этому определению?  На сей счет  мне
довелось услышать массу  объяснений,  но я ничему не  мог верить,  ничто  не
убеждало  меня. В действительности,  это  никоим образом не было моей идеей.
Это  не выглядело так, как если бы  сначала  я воображал  что-то,  потом это
что-то  обдумывал  и затем наконец  верил в  это.  Так, например, история  о
Христе  всегда казалась мне подозрительной. По-настоящему я никогда в нее не
верил, хотя мысли об Иисусе внушались мне с куда большей настойчивостью, чем
мысли  о Боге. Почему  же  я стал  воспринимать  Бога  как нечто само  собой
разумеющееся?  Почему философы  стараются  внушить другим,  будто  Бог - это
"идея", своего рода произвольное допущение, которое можно "породить" или "не
породить", - когда  совершенно ясно,  что  Он существует так же реально, как
кирпич, что падает вам на голову?
     Неожиданно мне открылось, что Бог - это одно из наиболее существенных и