необходимо было убедиться, чего я стою, необходимо  было быть добросовестным
перед самим собой. Регулярно  я вставал в  пять утра, чтобы  позаниматься, а
иногда работал с трех до семи - до ухода в школу.
     То, что меня сломило и, собственно, привело к кризису, - это стремление
к одиночеству, восторг от ощущения, что я один. Природа  представлялась  мне
полной чудес, и  меня влекло к  ней. Каждый  камень, каждое растение, каждая
вещь  казались  мне  живыми  и  удивительными.  Я уходил  в  природу,  к  ее
основаниям - все дальше и дальше от человеческого мира.

     Приблизительно тогда  же со мной произошло еще  одно важное событие.  Я
шел в школу из Кляйн-Хенингена, где мы жили, в Базель, как вдруг в  какой-то
момент  меня охватило чувство, будто я только что  вышел из густого облака и
теперь  наконец  стал  самим собой! Как  будто стена тумана осталась за моей
спиной, и там, за этой стеной, еще  не существовало  моего "я".  Теперь же я
знал, что оно  есть. До  этого  я тоже  существовал, но все,  что случалось,
случалось  с тем  "я". Раньше  со  мной  что-то делали, теперь это  я  
делал
что-то.  Переживание было очень важным и новым:  я  обладал  властью. Как ни
странно, в этот миг, как и в те  месяцы, что длился мой обморочный невроз, я
ни разу не вспомнил о своем сокровище на чердаке. Иначе я, наверное, заметил
бы аналогию между чувством власти и  чувством обладания сокровищем. Но этого
не произошло, - все мысли о человечке в пенале исчезли.
     Кажется   тогда   же  я   получил   приглашение  провести  каникулы  на
Фирвальдштеттском озере, в  доме одного нашего знакомого. Дом стоял у самого
озера,  рядом был  лодочный причал и  весельная лодка.  Сыну  хозяина  и мне
разрешили ею  пользоваться,  строго предупредив, чтобы  мы были осторожны. К
несчастью, я уже тогда знал, что  править  вайдлингом  (лодка  типа гондолы)
нужно  стоя. Дома  у нас была  маленькая плоскодонка, и  в  старой канаве мы
пробовали разные штуки. Поэтому первое, что я сделал, - это стал на корме во
весь рост и  веслом оттолкнулся  от берега. Для осторожного хозяина это было
уж  слишком, он свистком подозвал нас к себе и здорово  меня отругал. Я  был
крайне огорчен,  признавая,  что сделал  именно  то,  чего меня  просили  не
делать, а значит, заслужил выговор. И тем не менее меня охватила ярость: как
этот толстый,  невежественный  и грубый человек  посмел оскорблять меня. 
Мое
"я"  ощущало  себя  взрослым  человеком,  обладающим  чувством  собственного
достоинства, человеком уважаемым и  почтенным. Но контраст с реальностью был
столь  очевиден,  что  в  какой-то  момент  я  остановил  себя: "А  кто  ты,
собственно, такой?  Реагируешь так, будто ты бог весть какая персона! И ведь
сам  понимаешь, что он совершенно прав. Тебе едва двенадцать, ты школьник, а
он отец семейства, богатый, влиятельный человек, у него два дома и множество
отличных лошадей".
     В  голове у меня была каша: во  мне как бы сошлись два человека: один -
школьник,  который не  успевает  по математике  и далеко не  уверен в  себе,
второй - важная  персона - человек, которым  нельзя  пренебрегать, столь  же
уважаемый  и  влиятельный,  как  хозяин  дома.  Этот  "второй"  был  пожилым
человеком,  он  жил в  восемнадцатом  веке, носил туфли с пряжками  и  белый
парик, ездил в наемном экипаже с высокими колесами, оборудованном козлами на
пружинах с кожаными ремнями.
     В восемнадцатом веке я чуть позже побывал благодаря  необычному случаю.
Однажды мимо нашего дома в Кляйн-Хенингене проехала старинная зеленая карета
из Шварцвальда. Она выглядела так, будто в самом деле прикатила из прошлого.
Увидев ее, я  подумал: это  именно то, что нужно! Это  из "моего" времени. Я
будто узнавал ее -  ну  точно  такая же,  как те,  на которых я ездил. Потом
возникло  своего рода  santiment ecoeurant (отвратительное чувство.  - фр.
),
как  будто кто-то украл ее у меня, обманул  - отнял любимое прошлое.  Карета
осталась от  тех времен! Не могу описать, что  происходило со  мной или  что
меня так сильно волновало: тоска, ностальгия или чувство узнавания: "Все так
и было! Именно так!"
     Затем   произошло  еще  одно  событие,  опять  уводившее  меня   в  мой
восемнадцатый  век.  В  доме одной  из  моих  теток  я  обнаружил  старинную
статуэтку: две терракотовые фигурки - старый доктор Штукельбергер (личность,
хорошо  известная в Базеле в конце восемнадцатого века) и его пациентка -  с
высунутым  языком  и  закрытыми  глазами.  Легенда  такова:  однажды  старый
Штукельбергер  шел  по мосту, когда к нему подскочила эта изрядно  надоевшая
доктору дама и стала взахлеб излагать свои жалобы. Старик сказал: "Да, да, в
самом  деле с вами что-то не так. Высуньте-ка  язык и закройте глаза", после
чего быстро исчез. Назойливая дама так и осталась стоять  с высунутым языком
-  всем  на посмешище. Так вот, у  старого  доктора  были туфли с  пряжками,
которые  я странным  образом признал за свои, будучи  твердо уверенным,  что
именно  такие  туфли я  носил. Я  даже заявил  об этом,  чем привел  всех  в
замешательство.  Я  почему-то помнил эти  туфли  у себя на  ногах  и  не мог
объяснить,  откуда  взялась  эта  безумная  убежденность.  Каким  образом  я
очутился  в  восемнадцатом веке? Кстати в те дни  я часто путал даты, писал:
1786 вместо 1886, и всякий раз с чувством необъяснимой ностальгии.
     После  случая с  лодкой и последовавшего  за  ним  вполне  заслуженного
наказания  я стал  обдумывать эти разрозненные  впечатления, и они связались
воедино: во мне две личности, два разных человека, живущих в разное время. Я
пребывал в  крайнем замешательстве, мой мозг не справлялся с этим. Наконец я