звук  в  жертву", и сыграл  великолепную мелодию с потрясающим мастерством и
артистизмом. Я наблюдал сзади, как он стоял перед маленькими светильниками у
входа в  мандатам. Барабан - это своего рода чревовещатель, и "молитва" - не
совсем  молитва,  а "очистительная" мантра, медитация или самовыражение. Она
не имеет никакого отношения  к почитанию несуществующего  Будды -  это некая
духовная акция, совершаемая человеком во имя спасения себя самого.

     Приближалась весна, - время  возвращения домой. Впечатления переполняли
меня, я даже не испытывал желания сойти с корабля и осмотреть Бомбей. Вместо
этого,  засел за мой латинский трактат по  алхимии. Но Индия оставила во мне
неизгладимый след: она  открыла некий  путь без начала и конца,  бесконечный
мир - другой мир, несоизмеримый ни с чем, что я знал и к чему привык.


        ¶Равенна и Рим§

     Когда  я впервые посетил  Равенну  в 1914 году, гробница Галлы Плацидии
уже  тогда   произвела  на  меня  глубокое   впечатление  -  казалось,   она
удивительным  образом притягивала меня. 20  лет спустя я  снова испытал  это
необыкновенное чувство. Я пошел туда с одной знакомой  дамой, и по выходе мы
сразу попали в баптистерий.
     Первое, что меня потрясло, это мягкий голубой свет, который заливал все
помещение.  Но я не  воспринимал его как некое  чудо, не пытался понять, где
его источник, почему-то это не имело  для меня  значения. Тем не менее я был
удивлен,  что  на  месте  окон, которые я  еще  помнил, теперь располагались
четыре огромные необычайно красивые мозаичные фрески. Но я решил, что просто
забыл  о  них, и  даже слегка  огорчился, что  память  моя  оказалась  столь
ненадежной. Мозаика на южной стене представляла крещение в Иордане, вторая -
на  северной  -  переход  детей  Израилевых  через   Красное  море;  третья,
восточная, в  моей памяти не сохранилась. Возможно,  она изображала Неемана,
очищающегося  от проказы в Иордане -  этот сюжет я хорошо знал по библейским
гравюрам Мериана. Но самой необычной  оказалась последняя, четвертая мозаика
на  западной  стене баптистерия.  На  ней  был Христос,  протягивающий  руку
тонущему  Петру. Мы стояли  перед ней  минут  двадцать  и спорили о таинстве
крещения, об  изначальном обряде  инициации, который  таил  в себе  реальную
возможность  смерти.  Инициация  действительно  представляла  опасность  для
жизни, включая в себе архетипическую идею о смерти и возрождении. И крещение
изначально было реальным "утоплением", когда  возможно  было по меньшей мере
захлебнуться.
     Сюжет  о  тонущем  Петре  сохранился  в  моей  памяти  с  поразительной
отчетливостью. Я и сегодня представляю его до последней мелочи: синеву моря,
отдельные мозаичные  камни с  надписями у губ Петра и Христа (я  пытался  их
расшифровать). Покинув баптистерий,  я  сразу  же  заглянул в  лавку,  чтобы
купить фотографии мозаики,  но  их  не  оказалось.  Времени  было  мало, и я
отложил покупку, полагая, что смогу заказать открытки в Цюрихе.
     Уже  будучи  дома,  я  попросил одного  знакомого, который  собирался в
Равенну, привезти мне эти открытки. Но ему не удалось их найти, и не мудрено
- он обнаружил, что описанной мной мозаики нет вообще. И не было.
     Между тем я уже успел рассказать об исходных представлениях о  крещении
как инициации на одном из моих семинаров и, естественно, упомянул те мозаики
из  баптистерия. Я отлично помню  их по  сей  день.  Моя спутница еще  долго
отказывалась  верить,  что  того,  что  она   "видела  своими  глазами",  не
существует.
     Мы  знаем,  как  трудно   определить,  в  какой  степени  два  человека
одновременно видят  одно и  то  же.  Но в этом  случае я мог с  уверенностью
утверждать: мы видели мозаику, по крайней мере в главных чертах.

     Случай в Равенне - одно из самых невероятных событий в моей жизни. Едва
ли  он  поддается объяснению.  По-видимому, некоторый свет в  данном  случае
прольет  один сюжет из  средневековой хроники об императрице Галле Плацидии.
Зимой, когда она плыла из Константинополя  в Равенну,  разразилась  страшная
буря. Тогда она дала  обет, что, если спасется, построит церковь,  на стенах
которой будут изображены  сюжеты об опасностях  моря.  Императрица исполнила
обещание,  выстроив базилику Сен-Джованни  в Равенне и украсив ее мозаиками.
Позже базилика вместе с  мозаиками сгорела, но  в Милане, в  Амбросиане, все
еще хранится рисунок, изображающий Галлу Плацидию в лодке.
     Образ Галлы Плацидии  необыкновенно взволновал  меня, я часто спрашивал
себя,  как  получилось, что  такая утонченная и образованная женщина связала
свою  жизнь с  каким-то  царем варваров.  Мне показалось, что ее гробница  -
единственная память о ней - поможет мне постигнуть ее характер и судьбу. Она
в каком-то смысле сделалась частью моего существа - историческим воплощением
моей  анимы. При такой  проекции появляется  некий  бессознательный элемент,
который заставляет забыть о времени и испытать чудо видения. И в этот момент
оно почти не отличается от действительности.
     Аниме  человека  присущ   исторический  характер.   Как  персонификация
бессознательного, она восходит к временам историческим и доисторическим, она
включает в себя знание  о прошлом,  своего рода предысторию. Анима - это вся
жизнь,  все, что  было  и  будет.  Рядом  с  ней я  чувствую  себя варваром,
существом без истории - явившимся ниоткуда, лишенным "до" и "после".
     В  том  своем  диалоге с  анимой я фактически уже переживал  опасности,