остаться при своем - я не желаю отказываться ни от человеческого общения, ни
от природы, ни от себя самого и собственных фантазий. Я убежден, что все это
даровано  мне  как величайшее  чудо. Природу, душу и жизнь я воспринимаю как
некое развитие божества - к чему  же большему стоит стремиться? Высший смысл
бытия  для  меня заключается в том,  что оно есть, а не в том,  чтобы его не
было.
     Я  не признаю освобождения r tout prix (любой ценой. - фр.)  и не  
могу
избавить себя от того, чем не владею, чего не делал или не испытывал.
     Подлинное освобождение приходит лишь тогда, когда ты сделаешь для этого
все  возможное,  пожертвуешь  всем,  что у  тебя  есть, и завершишь  то, что
определил для себя. А  если я ухожу  от  проблем,  лишая  себя  сочувствия и
соучастия, то  уничтожаю соответствующую часть  своей  души. Конечно, вполне
возможно, что моя доля сочувствия и соучастия достается мне  слишком дорогой
ценой и  я имею все основания отказаться  от нее.  Но и в  этом случае можно
говорить  лишь  о  собственной  "non  possumus"  (неспособности.  -  лат.
) и
смириться с потерей чего-то, быть может,  существенного, со своим неумением,
в конце концов, справиться с некой задачей. Именно так осознание собственной
непригодности заменяет отсутствие реального действия.
     Человек,  не  перегоревший в  аду  собственных  страстей,  не  может их
победить.  И  они  прячутся  рядом,  в  соседнем  доме,   чего  он  даже  не
предполагает. А пламя в любой момент может перекинуться и сжечь дом, который
он  считает  своим.  То,  от  чего  мы уходим,  уклоняемся,  якобы  забывая,
находится в опасной близости  от нас. И в конечном счете оно вернется, но  с
удвоенной силой.

     В Кхаджурахе  (Орисса) я встретился с одним индусом,  который предложил
проводить  меня  в храм  и  показать  большую  храмовую  пещеру.  Всю пагоду
заполняли  особого  рода  обсценные  скульптуры.  Мы  долго  обсуждали  этот
необычный факт, причем мой провожатый видел в скульптурах средство духовного
совершенствования. Я возражал, указывая на группу молодых крестьян, которые,
открыв  рты,  уставились  на  это  великолепие:  вряд  ли этих молодых людей
интересует сейчас духовное совершенствование  или  что-либо  подобное,  куда
более вероятно, что их мысли в этот момент заняты исключительно сексуальными
фантазиями. На что индус ответил: "Вот это и  есть главное. Разве смогут они
когда-нибудь достигнуть духовного совершенства, если не исполнят свою карму?
Эти обеденные фигуры здесь именно для того, чтобы  напомнить людям о  дхарме
(добродетели) ибо, не осознавая ее, они могут забыть о ней".
     Мне подобное толкование показалось в высшей степени  странным, хотя мой
спутник  действительно  считал,  что  молодые  люди  могут  забыть  о  своей
сексуальности, и всерьез пытался убедить меня в том, что они бессознательны,
как  животные,  и  нуждаются  в поучениях. Для этой  цели,  по его словам, и
существует такого рода внешний декор, и, прежде чем ступить в пределы храма,
они  должны  вспомнить о  дхарме, иначе их сознание не пробудится  и  они не
придут к духовному совершенству.
     Когда  мы  вошли  в  ворота, индус  указал  на двух  "искусительниц"  -
скульптурные  изображения танцующих девушек с соблазнительным изгибом бедер,
они улыбались, приветствуя  входящих. "Вы  видите этих  танцующих девушек? -
спросил он. -  Смысл здесь тот же. Разумеется, я не имею  в виду ни меня, ни
вас,  кто  уже достиг  определенного уровня сознания,  мы - выше такого рода
вещей. Но эти крестьянские парни нуждаются в напоминании и предостережении".
     Когда  мы,  выйдя  из храма, стали  спускаться  по аллее  лингамов,  он
внезапно сказал мне: "Вы видите  эти  камни? Знаете ли, что они означают?  Я
открою вам великую  тайну".  Я  был удивлен:  мне казалось, что  фаллическое
содержание этих памятников ясно и  ребенку. Но  он  прошептал  мне на ухо  с
величайшей  серьезностью:  "Эти камни - интимная  часть  мужского  тела".  Я
ожидал,  что  он  сообщит  мне  что-либо  о  символах  великого  бога  Шивы.
Ошеломленный, я посмотрел на него, но он  лишь важно кивнул головой,  словно
говоря: "Да-да. это  правда. Вы же в своем европейском невежестве никогда бы
об этом не догадались!"
     Когда  эту  историю  услыхал Генрих Циммер,  он восторженно воскликнул:
"Наконец-то я узнаю что-то стоящее об Индии!"

     Ступа Санчи  вызвала во мне неожиданное и  сильное чувство: так бывает,
когда я вижу  нечто - вещь,  личность или идею, - что мне не вполне понятно.
Ступа стоит на  скалистом  холме,  к  вершине которого ведет  удобная тропа,
выложенная большими каменными плитами. Этот  храм -  реликварий  сферической
формы,  он напоминает две  гигантские  чаши для  риса,  поставленные одна на
другую, как предписывал сам Будда в Маха-Париниббана-Сутре.  Англичане очень
бережно отреставрировали ее. Самое большое из этих  строений окружено стеной
с четырьмя искусно украшенными воротами.  Вы  входите - и тропа поворачивает
налево, затем вкруговую - по  часовой  стрелке -  ведет вдоль ступы.  Четыре
статуи Будды  обращены  к четырем  сторонам  света.  Пройдя  один  круг,  вы
вступаете во второй - параллельный, но расположенный несколько выше. Широкая
панорама  долины,  сами  ступы,  руины  храма, покой и уединение, -  все это
растревожило  и  зачаровало  меня.  Я  на  время  покинул  своих  спутников,
погрузившись в атмосферу этого удивительного места.
     Где-то  вдали   послышались   ритмичные  удары  гонга,   они   медленно
приближались. Это оказалась группа  японских паломников. Они двигались  один