Нет Бога... Нет Бога...
     Примерно такой вихрь мыслей пронесся у меня в голове, мгновенно разметав в 
клочки и 
очистив мой разум от всего того мусора суеверий и религиозности, которым меня 
напичкали в 
семье и в духовных школах...
     
     ...Мне нечего было больше делать в иешиботе, где меня пытались научить 
служить 
несуществующему Богу... Я не мог вернуться и домой к обманувшему меня отцу. И я 
поступил 
так, как нередко поступали юноши в моем возрасте, разочаровавшиеся во всем, что 
было для 
них святого в жизни: обрезал ножницами длинные полы своей одежды и решил бежать.
 Но для 
этого нужны были деньги, а где их взять? И тогда я совершил одно за другим 
сразу три 
преступления.
     Сломав кружку, в которую верующие евреи опускали свои трудовые деньги "на 
Палестину", и твердя про себя извечные слова всех обиженных и угнетенных: "Вот 
вам за 
это!..", я пересыпал себе в карман все ее содержимое: раз Бога нет, значит, 
теперь все можно... 
К счастью, оказалось, что это не так, что есть и помимо угрозы божьего 
наказания мотивы, 
удерживающие человека от дурных поступков. Но в те годы я еще не знал, что 
обманывать, 
совершать непорядочные поступки - это, прежде всего, терять уважение к самому 
себе. Я 
присел на холодных ступеньках молельного дома и пересчитал украденные деньги. 
Оказалось, 
как сейчас помню, восемнадцать грошей, которые составляли девять копеек. И вот 
с этим 
"капиталом", с опустошенной душой и сердцем я отправился навстречу 
неизвестности.
     Пошел на ближайшую станцию железной дороги. По дороге очень захотелось 
есть - путь 
был неблизкий. Накопал на чужом поле картошки (второе преступление за одну 
ночь!). Разжег 
костер, испек ее в золе. Для меня и теперь нет лучшего лакомства, чем печеный 
картофель - 
рассыпчатый, пахнущий дымом, с неизбежной добавкой солоноватой золы...
     Вошел в полупустой вагон первого попавшегося поезда. Оказалось, что он шел 
в Берлин. 
Залез под скамейку, ибо билета У меня не было (третье преступление!), и заснул 
безмятежным 
сном праведника.
     Но этим не исчерпывались события столь памятной для меня ночи.
     Случилось то, что неизбежно должно было случиться, и чего я больше всего 
боялся: в 
дверь вагона вошел кондуктор. Поезд приближался к Познани. Кондуктор осторожно 
будил 
заснувших пассажиров, тряся их за плечо, и проверял билеты. Так небыстро, но 
неизбежно он 
приближался ко мне. По временам он наклонялся и заглядывал под скамейки. Вагон 
был плохо 
освещен - огрызками свечей в двух стеклянных фонарях на его концах. Под 
скамейками 
лежали мешки и узлы пассажиров. И поэтому он заметил меня, только когда 
заглянул 
непосредственно под мою скамейку.
     - Молодой человек, - у меня в ушах и сегодня еще звучит его голос, - ваш 
билет!..
     Нервы мои были напряжены до предела. Я протянул руку и схватил какую-то 
валявшуюся 
на полу бумажку - кажется, обрывок газеты... Наши взгляды встретились. Всей 
силой страсти 
и ума мне захотелось, чтобы он принял эту грязную бумажку за билет... Он взял 
ее, как-то 
странно повертел в руках. Я даже сжался, напрягся, сжигаемый неистовым желанием.
 Наконец 
он сунул ее в тяжелые челюсти компостера и щелкнул ими... Протянув мне назад 
"билет", он 
еще раз посветил мне в лицо своим кондукторским фонарем со свечкой. Он был, 
видимо, в 
полном недоумении: этот маленький худощавый мальчик с бледным лицом, имея билет,
 
зачем-то забрался под скамейку... И подобревшим голосом сказал:
     - Зачем же вы с билетом - и под лавкой едете?.. Есть же места... Через два 
часа будем в