будущее 
светило. Эта вера отчетливо проявилась и в его проникнутых теплотой к простым 
людям 
книгах. Вспомните хотя бы его роман "Блуждающие звезды"... Конечно, с его 
новеллами, 
романами и пьесами я познакомился значительно позднее. Но и сейчас еще, когда я 
открываю 
иные страницы его книг, меня охватывают впечатления раннего детства. Вот к этим 
волшебным 
страницам одного из самых любимых моих писателей я и отсылаю своего читателя, 
который 
захочет представить жизнь еврейского местечка, в котором я появился на свет и 
прожил первые 
годы своей жизни.
     От этих первых лет не так уж много осталось у меня в памяти. Маленький 
деревянный 
домик, в котором жила наша семья - отец, мать и мы, четыре брата. Сад, в 
котором целыми 
днями возился с деревьями и кустами отец и который нам не принадлежал. Но все 
же именно 
этот сад, арендуемый отцом, был единственным источником нашего существования. 
Помню 
пьянящий аромат яблок, собранных для продажи... Помню лицо отца, ласковый 
взгляд матери, 
детские игры с братьями. Жизнь сложилась потом нелегкой, мне, как и многим моим 

современникам, довелось немало пережить, и превратности судьбы оказались такими,
 что от 
детства в памяти не осталось ничего, кроме отдельных разрозненных воспоминаний.
     Отец, братья, все родственники погибли в Майданеке, в варшавском гетто в 
годы, когда 
фашизм объявил войну человечеству. Мать, к счастью, умерла раньше от разрыва 
сердца. И у 
меня не осталось даже фотокарточки от тех лет жизни... Ни отца... ни матери... 
ни братьев...
     Вся семья - тон этому задавали отец и мать - была очень набожной, 
фанатически 
религиозной. Все предписания религии исполнялись неукоснительно. Бог в 
представлениях 
моих родителей был суровым, требовательным, не спускавшим ни малейших 
провинностей. Но 
честным и справедливым.
     Отец не баловал нас, детей, лаской и нежностью. Я помню ласковые руки 
матери и 
жесткую, беспощадную руку отца. Он не стеснялся задать любому из нас самую 
беспощадную 
трепку. Во всяком случае, к нему нельзя было прийти пожаловаться на то, что 
тебя обидели. За 
это он бил беспощадно, обиженный был для него вдвойне и втройне виноватым за то,
 что 
позволил себя обидеть. Это была бесчеловечная мораль, рассчитанная на то, чтобы 
вырастить 
из нас зверят, способных удержаться в жестком и беспощадном мире.
     Позже мне рассказывали, что в самом раннем детстве я страдал лунатизмом. 
Якобы мать 
однажды увидела, как я во сне встал с кровати, подошел к окну, в которое ярко 
светила луна, и, 
открыв его, попытался влезть на подоконник... Излечили меня - опять же по 
рассказам - 
корытом с холодной водой, которое в течение некоторого времени ставили у моей 
кровати. 
Вставая, я попадал ногой в холодную воду и просыпался... Какова доля правды в 
этом 
сообщении, установить не берусь, но я дал обещание ни о чем не умалчивать. 
Может быть, 
какой-нибудь на первый взгляд совсем малозначащий эпизод окажется для 
кого-нибудь из 
специалистов, прочитающих эту книгу, наиболее интересным и важным.
     Когда мне исполнилось шесть лет, меня отдали в хедер. Это слово немного 
говорит 
современному читателю. Но ведь шестьдесят лег назад три четверти населения 
царской России 
были вообще неграмотными. И люди ниже среднего достатка, какими были мои 
родители, да 
еще в бедном еврейском местечке, могли учить своих детей только в хедере - 
школе, 
организуемой раввином при синагоге. Основным предметом, преподаваемым там, был 
талмуд, 
молитвы из которого страница за страницей мы учили наизусть...
     У меня была отличная память, и в этом довольно-таки бессмысленном занятии