движений. Теория относительности но своему содержанию отражает природу, ее 
объективные законы и в этом смысле совершенно независима от развития общества. 
Но теория относительности, как и каждая научная теория, отражает объективные 
законы природы в определенном приближении, и мера этого приближения в каждый 
период, форма, в которой была высказана теория, ее социальный и культурный 
эффект - все, что характеризует пауку как исторический процесс, - все это 
получает объяснение в связи с характеристикой времени. Связи тут могут быть 
очень отдаленными, косвенными и неявными. Когда Энгельс проводил цепь 
исторических причин и следствий от механики Ньютона к французской революции, 
речь шла о неясных и отдаленных, но несомненных исторических связях. Когда 
мыслители XIX в. увидели "алгебру революции" в тяжелых периодах официального 
королевско-прусского философа, связь была неявной, но исторически более близкой.
 
В начало XX в. исторический процесс приобрел слишком стремительный темп, чтобы 
связь науки и революции могла быть столь отдаленной и косвенной, как раньше. 
Революция бушевала, и теперь связи научных теорий с революционными идеями не 
могли оставаться неявными. Лишь в специальных проблемах мыслители могли 
приходить к существенным для революции выводам, сами того не зная и не 
привлекая 
внимания борющихся общественных сил. Широкие эпохальные обобщения не могли 
таить 
свои идейные выводы, эти выводы если не становились ясными, то интуитивно 
угадывались и самими учеными, и широкими кругами. Они угадывались и врагами 
революции. После экспедиции Эддингтона и роста популярности теории 
относительности один профессор Колумбийского университета писал:

188

"В течение прошедших лет весь мир находился в состоянии беспокойства 
умственного 
и физического. По всей вероятности, война, большевистская революция были 
видимым 
результатом глубокого умственного расстройства. Это беспокойство проявилось в 
стремлении отбросить испытанные методы государственного руководства в угоду 
радикальным и непроверенным экспериментам. Это же чувство беспокойства 
вторглось 
и в науку. Многие хотели бы заставить нас отбросить испытанные теории и взамен 
построить основу современного научного и механического развития во имя 
спекулятивной методологии в фантастических представлений о Вселенной" [3].

Вскоре началась прямая травля теории относительности, главным образом в 
Германии. Первоначально немецкие националисты поднимали на щит новую теорию как 

проявление "чисто германской" интеллектуальной мощи. В это же время англичане 
часто избегали напоминать, что теория относительности появилась в Германии. 
Если 
бы астрономические наблюдения дали иной результат, говорил Эйнштейн, все было 
бы 
иначе. В статье, напечатанной 28 ноября 1919 г. в "Таймсе", Эйнштейн писал:

"Вот пример относительности для развлечения читателей. Сейчас в Германии меня 
называют немецким ученым, а в Англии я представлен как швейцарский еврей. 
Случись мне стать bete noire, произошло бы обратное; я бы оказался швейцарским 
евреем для Германии и немецким ученым для Англии" [4].

3 Frank, 143.
4 Comment je vois le monde, 214.


Но вскоре Эйнштейн действительно стал bete noire и, соответственно, - 
швейцарским евреем в Германии, несмотря на подтверждение теории относительности.
 
Да и сама теория перестала тешить национальное тщеславие. В Германии 
происходило 
небывалое обострение классовой борьбы. Началась деятельность "Консула" и других 

террористических организаций. В это время в националистической газете "Der 
Turmer" появилась статья "Большевистская физика". В ней говорилось: 
"...Поскольку профессор Эйнштейн признан новым Коперником, многие преподаватели 

университетов стали его поклонниками. Говоря без обиняков, мы имеем здесь дело 
с 
низкой научной сплетней, столь характерной для картины, которую представляет 
современный период, самый трагичный из всех политических периодов. В конечном 
счете незачем обвинять рабочих .за то, что они следуют за Марксом, если 
германские профессора следуют за измышлениями Эйнштейна" [5].

5 Frank, 160.