физической и математической подготовкой, ровно ничего не понял и не мог 
вставить 
в беседу ни одного слова. Минут через сорок Эйнштейн обнаружил, что ведет 
беседу 
с самим собой, а визит затянулся дольше, чем было положено. Он быстро 
ретировался.

Подобные случаи, разумеется, не нарушали душевного мира Эйнштейна. С 
отсутствием 
интереса и понимания он сталкивался и в профессионально близкой среде. Что его 
тревожило - так это люди, которые казались созданными для выполнения любых 
намерений агрессивного государства. Эйнштейн помнил по Мюнхену этих 
верноподданных империи. Теперь, по его признанию, он пугался "холодных 
блондинов, чуждых понимания и не допускающих сомнений". Приближались события, 
позволившие "холодным блондинам" выйти на авансцену. Через полгода после 
приезда 
Эйнштейна в Берлин началась война.

В "Mein Weltbild" Эйнштейн написал о своем отношении к войне и милитаризму.

"Я глубоко презираю тех, кто может с удовольствием маршировать в строю под 
музыку, эти люди получили мозги по ошибке - им хватило бы и спинного мозга. 
Нужно, чтобы исчез этот позор цивилизации. Командный героизм, пути оглупления, 
отвратительный дух национализма - как я ненавижу все это. Какой гнусной и 
презренной представляется мне война. Я бы скорее дал разрезать себя на куски, 
чем участвовать в таком подлом деле. Вопреки всему я верю в человечество и 
убеждеп: все эти призраки исчезли бы давно, если бы школа и пресса не извращали 

здравый смысл народов в интересах политического и делового мира" [4].

167

В июле 1914 г. улицы Берлина заполнились марширующими шеренгами, а тротуары - 
толпами восторженных поклонников кайзера и армии. Эйнштейн вскоре узнал о 
проявлениях шовинизма и в других странах. В августе он писал Эренфесту:

"В обезумевшей Европе творится нечто невероятное. Такое время показывает, к 
какой жалкой породе животных мы принадлежим. Я тихо продолжаю мирные 
исследования и размышления, но охвачен жалостью и отвращением" [5].

В начале декабря - новое письмо Эренфесту, полное гнева и возросшего отвращения 

к националистическому вырождению и войне. "Международная катастрофа тяжелым 
грузом легла на меня как на интернационалиста. Живешь в "великую эпоху" и с 
трудом примиряешься с фактом своей принадлежности к отвратительной 
разновидности 
животных, гордящейся своей якобы свободной волей".

Одновременно - письмо Лоренцу о поддержке коп-тактов между учеными воюющих 
стран. В конце письма строки: "Если контакты будут сорваны, это будет означать, 

что людям необходима идиотская фикция, побуждающая их к взаимной ненависти. В 
свое время это была религия, теперь - государство" [6].

4 Comment je vois le monde, 12.
5 Einstein on peace. Ed. by Otto Nathan and Heinz Norden. Pref. by Bertran 
Russel. Simon Schuster. New York, 19G0, p. 36-37. Далее обозначается: Einstein 
on peace, с указанием страницы.
6 Einstein on peace, 11.


С началом войны сторонники революционного интернационализма ушли в подполье. 
Эйнштейн ощущал какой-то тягостный кошмар. В окружающей его академической среде 

внезапно раскрылись черты зоологического шовинизма. Люди, которые еще недавно 
казались ему безобидными филистерами с мирными наклонностями и искренним 
уважением к мировой культуре, теперь упивались звуками военного марша, криками 
об уничтожении России, Франции, Англии, с восторгом сообщали друг другу о 
гибели 
тысяч людей. Тупые и злобные статьи и брошюры об исторической миссии Германии 
вытеснили


168

с их столов Лессинга и Шиллера. Оствальд говорил о подчинении Европы империи 
Гогенцоллернов как о величайшей задаче мировой истории и подписал обращение 
немецких ученых, проникнутое отвратительным пангерманизмом. Другие - и среди 
них 
Планк - ходили растерянные и повторяли с чужого голоса разговоры о "законных