подумал: истина куда сильнее меня, и мпе бы показалось смешным донкихотством 
защищать ее мечом, оседлав Росинанта..." [9]

Свойственная Кеплеру погруженность в поиски и созерцание истины была ближе 
Эйнштейну, чем пламенный общественный темперамент Галилея.

Эйнштейну принадлежит характеристика идей и личности Кеплера, пронизанная 
ощущением глубокой конгениальности. Эйнштейн читал письма Кеплера, и они 
произвели на него впечатление, не меньшее, чем классические работы, в которых 
сформулированы законы движения небесных тел.

"В письмах Кеплера, - говорит Эйнштейн, - мы имеем дело с человеком тонких 
чувств, всецело и страстно увлеченным поиском пути к более глубокому 
проникновению в сущность явлений природы, с человеком, который, несмотря на 
внутренние и внешние трудности, сумел достичь поставленной перед собой 
возвышенной цели" [10].

9 Seelig, 210-211.
10 Эйнштейн, 4, 324.


Возвышенная цель Кеплера была первым наброском "классического идеала" - она 
состояла в каузальной картине мироздания. В чем же состояли внешние и 
внутренние 
трудности?

Внешние трудности вытекали из несовместимости каузального объяснения с 
господствующими взглядами. Такая несовместимость по-иному окрашивала внутренний 

мир Кеплера, чем внутренний мир Галилея. Кеплер не был склонен ни к идейным 
компромиссам, пи к идейной борьбе. Эйнштейн пишет о Кеплере.

152


"Ни бедность, ни непонимание современниками, довлевшее над всей его жизнью и 
работой, не смогли сломить его духа. Кроме того, надо учесть, что ему 
приходилось иметь дело с областью знания, непосредственно задевавшей 
сторонников 
религиозных догм. Но он принадлежал к числу тех немногих людей, которые не 
могут 
не высказывать открыто своих убеждений по любому вопросу. В то же время он не 
был одним из тех, кто получает инстинктивное удовлетворение от борьбы с другими,
 
как это было, например, в случае Галилея, чей едкий сарказм и поныне доставляет 

удовольствие образованному читателю. Кеплер был правоверным протестантом и не 
делал секрета из того, что он согласен не со всеми установками церкви. Поэтому 
его считали своего рода умеренным еретиком и соответственно относились к нему.

Здесь будет уместно остановиться на тех внутренних трудностях, которые Кеплеру 
приходилось преодолевать и о которых я уже упоминал. Понять их не так легко, 
как 
трудности внешнего характера. Дело всей его жизни было, по-видимому, тем 
единственным делом, в котором ему удалось в значительной мере освободиться от 
тех интеллектуальных традиций, в обстановке которых он был рожден. Это были не 
только религиозные традиции, основанные на авторитете церкви, но и общие 
представления о природе, об ограниченных возможностях познания явлений в 
космосе 
и в человеческой жизни, а также идеи об относительной ценности мышления и опыта 

в науке.

Он должен был освобождаться от анимистической, телеологической манеры мышления 
в 
научном исследовании. Ему пришлось ясно осознать, что само по себе логико-
математическое теоретизирование, каким бы ярким оно ни было, не гарантирует 
истины и что в естественных на уках самая изящная логическая теория ничего не 
стоит без сравнения с наиболее точными экспериментами и наблюдениями. Без 
подобного философского подхода его труд был бы невозможен. Он не говорит об 
этом 
ясно, но внутренняя борьба находит свое отражение в его письмах" [11].

11 Эйнштейн, 4, 325-326.


Эйнштейну понятен уход Кеплера с поля общественной борьбы за новые научные идеи 

(при полном отказе от каких-либо компромиссов!), но Эйнштейн видит также, что у