обязательным: классическая паука не ограничивала скорости тел, но бесконечная 
скорость тел в ней не фигурировала; напротив, казалось естественным, что тело, 
находящееся в данный момент в одном месте, не может быть в тот же момент в 
другом месте. Поэтому в "классическом идеале" паука рисует мир в четырехмерном 
аспекте: если речь идет о теле и характеризуется его положение, т.е. 
указываются 
три пространственные координаты, то вместе с ними указывается и время, когда 
тело достигло такого положения. Предполагается, что тело, вообще говоря, пе 
находится в покое и, во всяком случае, покоящееся тело не участвует в 
каких-либо 
событиях. Это классическое четырехмерное представление было нарушено понятием 
силы, распространяющейся с бесконечной скоростью. Постулат мгновенного 
дальнодействия не вытекал из более общих основ классической науки, противоречил 

ее "внутреннему совершенству", оставался произвольным дополнением к 
"классическому идеалу", нарушал естественную гармонию мироздания.

131

Восстановление гармонии было "надличным" стремлением Эйнштейна, определявшим 
всю 
его жизнь и все творчество. В данном случае задача была осложнена идеей эфира. 
Эфир, по выражению Планка, "дитя классической науки, зачатое во скорби", стал 
опорой понятия одновременности и распада четырехмерного "классического идеала" 
на самостоятельное время (его поток охватывает все пространство и не зависит от 

пространственных отсчетов) и самостоятельное пространство (в нем происходят 
события в течение непротяженного мгновения, в нулевое время). Мы видели, что 
регистрация событий, происшедших в одно и то же мгновение, может иметь место 
даже при конечной скорости сигналов, если существует неподвижный эфир как 
абсолютное тело отсчета для всех тел. Два сигнала из одного источника приходят 
в 
два пункта одновременно, если источник находится на равных расстояниях от этих 
двух пунктов и если сигналы передаются с одной и той же скоростью. Лучи света 
одновременно попадают на экраны, установленные на носу и на корме корабля, если 

они исходят из фонаря, зажженного посередине между носом и кормой. Если 
существует мировой эфир и движение корабля сказывается на скорости световых 
сигналов, то описанная синхронизация событий (попаданий света на экраны) 
возможна, пока корабль недвижен по отношению к эфиру. Представим себе другой 
корабль, который прошел рядом с первым в момент, когда зажегся фонарь. На 
втором 
корабле тоже есть экраны, но свет попал на них не одновременно, он должен был 
догонять экран на носу, а экран на корме шел навстречу свету (разумеется, если 
есть эфир, если второй корабль движется в эфире и если это движение сказывается 

в скорости световых сигналов на корабле). На первом корабле знают, что 
одновременность попаданий света имеет абсолютный характер, ведь их корабль 
неподвижен в эфире, неподвижен в абсолютном смысле. Пассажиры второго 
движущегося корабля не смогут с ними спорить, они знают, что неодновременное 
освещение их экранов объясняется движением корабля. Но если эфира нет и 
скорость 
света не зависит от движения, все

132

это меняется. Пассажиры второго корабля могут утверждать, что их корабль 
неподвижен (скорость сигналов действительно не обнаруживает движения) и что 
сигналы попадают па экраны в одно и то же время. Но пассажиры первого корабля 
имеют столько же оснований настаивать на неподвижности своего корабля и 
одновременности освещения своих экранов. Вместе с абсолютным движением теряет 
смысл и абсолютная одновременность. События, одновременные в одной системе 
отсчета, будут неодновременными в другой системе, и наоборот. Теория Эйнштейна 
покончила с фикцией единого потока времени, охватывающего всю Вселенную. 
Соответственно она покончила с фикцией чисто пространственных мгновенных 
процессов. Наступила эра четырехмерного, пространственно-временного 
представления о мире.

Математический аппарат такого представления был создан Германом Минковским в 
1908 г. Минковский в это время жил в Гёттингене. Здесь издавна, со времен 
Гаусса, существовала традиция крайней изощренности в строгости математической 
мысли и интереса к основаниям математики. Почти за столетие до описываемого 
времени здесь встретила сочувственное понимание геометрия Лобачевского, здесь 
Риман изложил своп соображения о многомерной геометрии и здесь же он построил 
свой вариант неевклидовой геометрии. В Гёттпнгене любили математические 
тонкости. Их любили все: даже физики погружались в математические построения, 
не 
преследовавшие цели разъяснения физической сущности явлений. Эйнштейн как-то 
пошутил: "Меня иногда удивляют гёттингенцы своим стремлением не столько помочь 
ясному представлению какой-либо вещи, сколько показать нам, прочим физикам,