и 
та же во всех системах отсчета, движущихся одна относительно другой без 
ускорения".

Мы можем прикрепить систему отсчета к кораблю и считать неподвижными стоящие на 

палубе предметы; можем прикрепить ее к берегу и зарегистрировать движение этих 
предметов с уплывающим кораблем; можем прикрепить систему отсчета к Земле, к 
Солнцу, к Сириусу, и каждый раз у нас получится другая картина покоящихся и 
движущихся тел во Вселенной. Но переход от одной системы отсчета к другой 
ничего 
не меняет в ходе внутренних процессов в теле. В одной системе тело неподвижно, 
в 
другой оно движется, по эти определения "неподвижно" и "движется" относительны, 

они имеют смысл только по отношению к некоторой системе отсчета; движение тела 
выражается в изменении расстояний от других тел - и только, а покой выражается 
в 
неизменности таких расстояний - и только. Внутренних различий, различий в ходе 
внутренних процессов нет, в том числе нет различий в скорости света.

Так была дискредитирована идея привилегированной абсолютной системы отсчета, 
убеждение, что в некоторой абсолютной системе отсчета при регистрации движения 
и 
при измерении скорости мы получаем "истинные" данные, а в других системах 
отсчета движение и покой представляют собой лишь кажущиеся состояния. Так была

118

завершена коперниканская революция, отнявшая у Земли ее абсолютную 
неподвижность, а у системы отсчета, в которой Земля неподвижна, - ее 
привилегированный характер. Когда Коперник и Галилей показали людям, что 
движение тел, каким оно представляется при наблюдении с Земли и при измерении в 

системе отсчета, привязанной к Земле, не имеет абсолютного характера, 
дальнейшее 
развитие идеи относительности уже не могло никого поразить. Но ликвидация 
последней линии укреплений, защищавших абсолютное движение, потребовала 
признания самой парадоксальной картины, какую только можно представить, - 
картины движения света с одной и той же скоростью в системах, которые сами 
движутся одна относительно другой.

Признание парадоксальности новой картины мира - исходный пункт анализа ее 
воздействия на характер научного мышления. Но парадоксальные утверждения 
Эйнштейна не вызвали бы такого широкого резонанса, если бы они не были так 
тесно 
логически и исторически связаны с "классическим идеалом" и с предыдущими 
переворотами в науке, освобождавшими ее от антропоцентрических абсолютов.

Убеждение, что человек, прохаживающийся по палубе корабля, движется с различной 

скоростью относительно этого корабля, относительно встречного корабля, 
относительно берега и т.д., было незыблемым. Весьма естественным казалось 
убеждение, что и свет распространяется с различной скоростью в движущихся одна 
по отношению к другой системах. Но без того чтобы разрушить это убеждение, 
нельзя было окончательно ликвидировать антропоцентрические призраки в науке и 
завершить освобождение науки от этих призраков, начатое в новое время 
Коперником 
и Галилеем. По сравнению с гелиоцентризмом новая революция против абсолютного 
движения принесла людям еще более парадоксальные представления. В XVI-XVII вв. 
движение приписали телу, которое до того считалось неподвижным, но само 
движение 
понимали так же, как и раньше. В этом отношении неевклидова геометрия с ее 
треугольниками, у которых сумма углов не равна двум прямым углам, с 
перпендикулярами к прямой, расходящимися по мере удаления от нее или 
сходящимися 
в некоторой точке, была более парадоксальной. Но здесь речь шла о 
геометрических 
теоремах, кото-

119

рые могли казаться и часто казались свободными творениями мысли, выводящей их 
логически непротиворечивым образом из произвольных, в том числе парадоксальных, 

допущений. "Безумие" теории Эйнштейна одного порядка с "безумием" неевклидовой 
геометрии. Даже сейчас трудно представить себе одну и ту же скорость по 
отношению к движущимся одна относительно другой системам. Не менее трудно было 
представить себе соотношения неевклидовой геометрии. Но здесь налицо очень 
существенное различие. Безумный монолог не вызывает удивления. Удивительной