реальному единству мира. Когда Эйнштейн стремился написать уравнения, 
выражающие 
законы бытия и ковариантные (т.е. сохраняющие свою справедливость) при 
различных 
смещениях в пространстве и времени, он искал максимальное "внутреннее 
совершенство" теории, но по существу оно означало максимальное соответствие 
между теорией и объективным единством, детерминированностью мира, сохранением 
физических соотношений, закономерной связью, охватывающей всю бесконечную 
Вселенную.

Критерии "внешнего оправдания" и "внутреннего совершенства" были применены 
(задолго до того, как они получили эти названия и даже были осознаны в сколько-
нибудь четкой форме) к классической механике как основе физики.

Характеризуя состояние физики в те годы, когда он учился, Эйнштейн пишет:

"Несмотря на то, что в отдельных областях она процветала, в принципиальных 
вещах 
господствовал догматический застой. В начале (если такое было) бог создал 
ньютоновы законы движения вместе с необходимыми массами и силами. Этим все и 
исчерпывается; остальное должно получиться дедуктивным путем, в результате 
разработки надлежащих математических методов" [1].

1 Эйнштейн, 4, 265.


Речь идет отнюдь не о догматической концепции сводимости всех закономерностей 
мира к законам ньютоновой механики. XIX столетие разрушило эту концепцию. В 
теории тепла, в теории электричества и света были найдены специфические 
закономерности, и никто уже

80

всерьез не думал о лапласовском всеведущем существе, знающем положения и 
скорости всех частиц во Вселенной, как об идеале познания природы. 
Догматической 
была другая мысль. Большинство естествоиспытателей было абсолютно уверено в 
возможности вывести всю сумму физических знаний из ньютоновых законов и не 
прийти при этом к каким-либо серьезным противоречиям. Эта мысль о ньютоновой 
механике как о раз навсегда данной основе физики не была поколеблена теориями 
XIX в. В конце столетия уже знали, что в сложных проблемах физики простая схема 

перемещения частиц не дает подлинного истолкования фактов. Поведение большого 
ансамбля движущихся молекул требует для своего объяснения таких чуждых механике 

понятий, как вероятность состояний, необратимый переход от менее вероятных 
состояний к более вероятным и т.д. Но это нисколько не колеблет убеждения, что 
все сложные формы движения в последнем счете связаны с перемещением тех или 
иных 
тел, целиком и с абсолютной точностью подчиняющихся законам Ньютона.

Таким образом, когда Эйнштейн говорит о механике как основе физики, он имеет в 
виду отнюдь не тот механицизм, который появился в XVII в., достиг наибольшего 
преобладания в науке в следующем столетии и был разбит великими открытиями XIX 
столетия. Схема сведения всех закономерностей мира к механике была уже 
достаточно старомодной в конце столетия, и Эйнштейн имел в виду более широкое и 

общее понятие "механики как основы физики", имел в виду, что за кулисами 
сложных 
закономерностей бытия, не заслоняя их и но вытесняя из картины мира, стоят 
ньютоновы законы перемещения и взаимодействия частиц.

Электродинамика нанесла этой точке зрения удар, заставивший в конце концов 
усомниться не только в применимости механического объяснения явлений к 
электромагнитным процессам, но и в точности самих законов механики, 
установленных Ньютоном и подтвержденных развитием всей практики и всей науки в 
течение двух столетий. На этом мы остановимся немного позже. Сейчас коснемся 
двух идей Ньютона, критика которых была предпосылкой пересмотра ньютоновых 
законов как основы физики. Первая идея - абсолютное время. Ньютон говорил о 
едином потоке времени, охватывающем все ми-

81 ,

роздание. Мы можем говорить о событиях, происходящих одновременно в одно и то 
же 
мгновение во всем бесконечном пространстве. Это представление об одном и том же 

мгновении, наступающем во всем мире, о последовательности таких общих для всего 

мира мгновений - абсолютном времени, протекающем во всем миро, об