Объясняя такую аберрацию научной мысли, Эйнштейн снова ссылается на свой 
исходный тезис: понятия сами по себе, логически не следуют из опыта. Этот тезис 

был обычным выводом из историко-научных экскурсов Эйнштейна.

В одном из писем Соловину Эйнштейн высказал этот тезис чрезвычайно прозрачным 
образом и при этом пошел далеко вперед по сравнению со всеми предыдущими 
формулировками [9].

9 См.: Lettres a Solovine, 129.


"Строго говоря, - пишет Эйнштейн, - нельзя сводить геометрию к "твердым" телам, 

которые ведь не существуют. Твердые тола нельзя считать бесконечно делимыми. 
Это 
нужно учитывать".

Здесь Эйнштейн констатирует, что тела, состоящие из атомов, не могут быть 
точным 
прообразом геометрических фигур: вершины их углов не совпадают с точками, грани 

- с плоскостями и т.д., а с позиций волновой теории света луч по может быть 
прообразом прямой. Отсюда уже вытекает соблазн считать геометрические понятия 
условными или априорными, независимыми от результатов физического эксперимента 
и 
поэтому незыблемыми. Но Эйнштейн прибавляет еще одно соображение. Оно относится 

к измерению пространственных расстояний и, в частности, к определению положений 

тел. Мы пользуемся для этого линейками и совмещаем материальные точки, 
расстояние между которыми требуется определить, с другими точками, расстояние 
между которыми уже определено. Но если это материальные точки, то нельзя 
абсолютно игнорировать воздействие линейки на измеряемое тело. Подобное 
обстоятельство, как можно думать, имел в виду Эйнштейн в строках, которые 
следуют за приведенными:

"Аналогичным образом нельзя утверждать, что тела, с помощью которых мы измеряем 

предметы, не воздействуют на эти предметы. Подобное утверждение не является 
строгим и само по себе не оправданно".

Это замечание придется потом вспомнить в связи с эйнштейновской позицией в 
отношении квантовой механики. За ним следует вывод:

69

"Поистине никогда и ни при каких условиях понятия не могут быть логическими 
производными ощущений. Но дидактические и эвристические цели делают такое 
представление неизбежным. Мораль: если вовсе не грешить против разума, нельзя 
вообще ни к чему прийти. Иначе говоря, нельзя построить дом или мост, если не 
пользоваться строительными лесами, которые, конечно, не являются частью 
сооружения".

Вывод, несколько неожиданный для последователя великих рационалистов XVII-XVIII 

вв. Они были твердо убеждены: грешить против разума - значит грешить против 
истины. Все дело в том, что Эйнштейн был не столько последователем, сколько 
преемником Декарта и Спинозы. Он знал этих мыслителей, но он также знал Гёте с 
его "теория, друг мой, сера, но зелено вечное дерево жизни". Эйнштейн знал, что 

непосредственные впечатления бытия преображаются в абстрактные понятия теории 
сложным путем, включающим игнорирование некоторых сторон реальности. Высшее 
выражение "безгрешного" рационализма - всеведущее существо Лапласа, знающее 
положения и скорости всех частиц Вселенной, для рационалистов XVII в. было 
будущим их концепции, а для рационалистов XIX-XX вв.- прошлым.

Как бы то ни было, в XIX в. с его установившимися атомистическими 
представлениями о веществе и волновыми представлениями о свете природа уже не 
была прикладной геометрией. Отсюда сделали вывод, что геометрия - это не 
абстрактно выраженная природа, и дошли до априорности геометрии либо до ее 
условности.

Болезни роста излечиваются дальнейшим ростом. Иллюзии априорности и условности 
геометрии исчезли с дальнейшим развитием аксиоматизации и с дальнейшим 
развитием 
представлений о физических прообразах геометрии.

Прежде всего в геометрии выросли большие, разветвленные системы, которые