Ошибка состояла в следующем. Эйнштейну показалось, что ряд геометрических 
теорем 
не требует доказательства, поскольку эти теоремы сводятся к очевидным 
положениям. Из этих очевидных положений можно вывести другие, уже не очевидные 
и 
таким образом получить достоверные сведения о реальных телах без каких-либо 
наблюдений, чисто логически. Но "очевидность" теорем была основана на том, что 
фигурирующим в них понятиям приписываются те же связи, которые наблюдаются в 
природе между реальными телами. Если длина отрезка - это твердый стержень, то 
все геометрические утверждения, относящиеся к длине отрезка, будут очевидными - 

пока им соответствуют физические свойства стержня. Мы считаем длину отрезка 
неизменной при его переносе и склонны рассматривать это утверждение как 
очевидное, потому что бессознательно сопоставляем геометрические понятия с их 
физическими прообразами. Но у геометрического понятия может появиться новый 
физический прообраз. Так и получилось, когда Эйнштейн пришел к теории 
относительности.

Мы уже знаем, что, согласно Эйнштейну, развитие науки - это не только бегство 
от 
"чуда", но и бегство от "очевидности". Наука лишает геометрические построения 
"очевидности", когда эксперимент обнаруживает неточность наблюдений, 
придававших 
геометрическим построениям, казалось, непоколебимую физическую содержательность.
 
Это бегство от очевидности. Но наука каждый раз устанавливает соответствие 
между 
новыми наблюдениями и цепями логических конструкций. Первые при этом перестают 
быть чудом, а вторые обретают физический смысл, который нельзя обрести чисто 
логическим путем.

63

Соотношение между геометрией и реальностью представляет собой одну из сторон 
соотношения между логическими и эмпирическими элементами науки. Такому 
соотношению посвящены многочисленные эпистемологические выступления Эйнштейна. 
Они очень тесно связаны с собственно физическими работами. Иногда построения, 
относящиеся к науке в целом, кажутся лишь несколько обобщенным изложением 
теории 
относительности. Иногда физические работы кажутся примерами эпистемологических 
схем. Представление о стихийном творчестве без сознательных и продуманных 
гносеологических позиций падает так же быстро, как и представление об априорном 

характере общих концепций Эйнштейна, при первом же столкновении с 
действительной 
структурой его научного наследства.

Остановимся на лекции Эйнштейна "О методе теоретической физики" [6].

6 Эйнштейи, 4, 181-186.


Она начинается несколько неожиданным предупреждением: о методе, которым 
пользуются физики, следует судить не по их заявлениям, а по плодам их работы. 
"Тому, кто в этой области что-то открывает, плоды его воображения кажутся столь 

необходимыми и естественными, что он считает их не мысленными образами, а 
заданной реальностью. И ему хотелось бы, чтобы и другие считали их таковыми".

Тем не менее Эйнштейн хочет изложить не результаты исследований, а метод, 
которым с большей или меньшей осознанностью пользуются творцы физических теорий.
 
Задача состоит в сопоставлении теоретических основ науки и данных опыта. "Дело 
идет о вечной противоположности двух неразделимых элементов нашей области 
знания: эмпирии и рассуждения".

Классическим образцом чисто рациональной науки, уловившей реальные соотношения, 

остается античная философия. Это великое торжество разума, которое никогда не 
потеряет своего ореола.

64

"Мы почитаем древнюю Грецию как колыбель западной науки. Там впервые было 
создано чудо мысли - логическая система, теоремы которой вытекали друг из друга 

с такой точностью, что каждое из доказанных ею предложений было абсолютно 
несомненным: я говорю о геометрии Евклида. Этот замечательный триумф мышления 
придал человеческому интеллекту уверенность в себе, необходимую для последующей