содержательность. Интуицию питало то обстоятельство, что Эйнштейн чувствовал 
себя в своей стихии в мире понятий и образов экспериментальной физики. Зеркала, 

отражающие свет, контуры, по которым пробегает ток, жесткие стержни, 
соединяющие 
движущиеся части приборов, - все эти образы и понятия обрастали у Эйнштейна 
множеством зрительных и моторных ассоциаций, были живыми, подвижными, готовыми 
к 
новым сочетаниям.

Гений Эйнштейна выражался в способности связывать, сочетать, иногда 
отождествлять понятия, далеко отстоящие одно от другого. В мозгу мыслителя 
каждое понятие (на предшествующей стадии - образ) окружено облаком виртуальных 
связей или полем сил, которые захватывают другие понятия, иногда реконструируют 

их, связывают с данным понятием, вызывают порождения новых понятий и 
аннигиляцию 
некоторых старых. Колоссальная мощность такого облака, напряженность такого 
поля, радиус действия таких сил - признаки гения.

В конце концов экспериментальная интуиция Эйнштейна стала математической 
интуицией. Мы встречаемся в его работах с поразительно изящными (т.е. 
приводящими к большому числу выводов без дополнительных допущений) и мощными 
приемами. В основе выбора этих математических приемов лежит, как мы увидим, 
выявление закономерностей, допускающих экспериментальную проверку. Но это 
появилось позже, когда физическая интуиция уже привела Эйнштейна к новому по 
сравнению с классической физикой разделению понятий

61

на формальные и физически содержательные, допускающие в принципе сопоставление 
с 
наблюдениями. До этого, в Цюрихе, у Эйнштейна не было критериев для выбора той 
или иной математической дисциплины или проблемы.

"Я видел, - пишет Эйнштейн, - что математика делится на множество специальных 
областей, и каждая из них может занять всю отпущенную нам короткую жизнь. И я 
увидел себя в положении Буриданова осла, который не может решить, какую же ему 
взять охапку сена. Дело было, очевидно, в том, что моя интуиция в области 
математики была недостаточно сильна, чтобы уверенно отличить основное и важное 
от остальной учености, без которой еще можно обойтись. Кроме того, и интерес к 
исследованию природы, несомненно, был сильнее; мне, как студенту, не было еще 
ясно, что доступ к более глубоким принципиальным проблемам в физике требует 
тончайших математических методов. Это стало выясняться лишь постепенно, после 
многих лет самостоятельной научной работы. Конечно, и физика была разделена на 
специальные области, и каждая из них могла поглотить короткую трудовую жизнь, 
так и не удовлетворив жажды более глубокого познания. Огромное количество 
недостаточно увязанных эмпирических фактов действовало и здесь подавляюще. Но 
здесь я скоро научился выискивать то, что может повести в глубину, и 
отбрасывать 
все остальное, все то, что перегружает ум и отвлекает от существенного" [4].

4 Эйнштейн, 4, 264.


Существенным, с точки зрения Эйнштейна, было то, что может послужить материалом 

или орудием для построения адекватной картины реального мира. В математике 
подобного критерия у него еще не было. Но уже было неясное, но глубокое 
представление о том, что в стройной системе геометрических теорем выражается 
упорядоченность мироздания. Первоначально это представление было элементарным: 
Эйнштейн думал, что геометрические объекты - псевдонимы реальных тел, что они 
по 
своей природе не отличаются от последних. Эйнштейну показалась удивительной 
("чудом") возможность чисто логического получения достоверных сведений о 
наблюдаемых предметах. Позже он понял, что такая возможность исключена.

62


"Хотя это выглядело так, будто путем чистого размышления можно получить 
достоверные сведения о наблюдаемых предметах, но такое "чудо" было основано на 
ошибках. Все же тому, кто испытывает это "чудо" в первый раз, кажется 
удивительным самый факт, что человек способен достигнуть такой степени 
надежности и чистоты в отвлеченном мышлении, какую нам впервые показали греки в 

геометрии" [5].

5 Эйнштейн, 4, 262.