Эйнштейн благоговел перед природой, где нет места богу, где царит объективное 
ratio причинной связи, он благоговел перед вечной природой, в которой 
растворяется индивидуум, при постижении которой он теряет черты страха и 
эгоизма. "Мне достаточно, - продолжает Эйнштейн, - испытывать ощущение вечной 
тайны жизни, осознавать и интуитивно постигать чудесную структуру всего сущего 
и 
активно бороться, чтобы схватить пусть даже самую малую крупинку разума, 
который 
проявляется в природе" [12]. Соловин в письме к Эйнштейну протестовал против 
сближения этого ощущения с "религией". Эйнштейн отвечал:

"Я хорошо понимаю Вашу антипатию к термину "религия", когда он относится к 
эмоциональному, психологическому ощущению, столь отчетливо выраженному у 
Спинозы. Но у меня нет лучшего термина, чтобы обозначить чувство уверенности в 
разумной основе действительности и в ее принципиальной доступности 
человеческому 
разуму. Там, где этого чувства нет, наука вырождается в бездушный эмпиризм. Мне 

наплевать на то, что духовенство наживает на этом капитал. Против такой наживы 
все равно нет лекарства" [13].

11 Ibid., 13.
12 Ibid.
13 Lettres a Solovine, 103.


Характерная концовка! Эйнштейн был далек от общественных движений, борющихся за 

социальные идеалы под знаменем воинствующего свободомыслия, и не видел реальных 

путей к преодолению религии. Отсюда - известная безучастность к терминологии, 
существенной для размежевания идейных позиций. У Эйнштейна в центре внимания 
иная сторона дела. Она состоит в признании гармонии и познаваемости бытия и в 
признании парадоксальности и неожиданности его закономерностей. В одном из 
последующих писем Соловину Эйнштейн возвращается к проблеме "чуда" и "вечной 
тайны" в природе. По его словам, он должен внести ясность в этот вопрос, "дабы 
Вы не подумали, что я, ослабленный годами, стал добычен священников".

423

Эйнштейн заостряет идею упорядоченного и познаваемого объективного мира против 
представления о его хаотичпости и о субъективном характере его закономерностей. 

Можно было бы ожидать, говорит Эйнштейн, что мы вносим сами порядок в мир, 
порядок, аналогичный алфавитной расстановке слов в лексиконе. Этому 
представлению противостоит, например, закон тяготепия Ньютона, соответствующий 
объективному каузальному порядку природы. Позпание все больше углубляется в 
этот 
порядок, и его существование "...и есть "чудо", которое все больше укрепляется 
с 
развитием наших знаний". Оно разбивает, продолжает Эйнштейн, позитивизм и 
догматическое представление о мире, лишенном "чудес"" [14].

14 См.: Lettres a Solovine, 115.


Ошибочность сближения ощущения такого "чуда" с религиозностью даже в чисто 
психологическом плане очевидна. Не менее очевидна логическая несовместимость 
такого сближения с подлинным смыслом идей Эйнштейна. Пафос науки, ее 
эмоциональная сторона, ее романтика вытекают из естественной закономерности 
процессов природы и познаваемости этих процессов; они исключают то ощущение 
некаузальной целесообразности бытия, которое лежит в основе всякой 
религиозности, в том числе даже и не связанной с идеей личного бога.

Четкость идейного водораздела между ощущением каузальной гармонии бытия и 
религиозным ощущением некаузальной "премудрости" мироздания смазывалась у 
Эйнштейна только непоследовательной терминологией. По существу же он не уступал 

ни одной пяди каузально объяснимого мира. Это видно но только из многочисленных 

высказываний, но - что гораздо важнее - из отношения Эйнштейна к современным 
физическим теориям.

Эйнштейн говорил, что его бог - это бог Спинозы. Поэтому для выяснения 
действительной позиции Эйнштейна по отношению к религии нужно вернуться к 
оценке 
смысла понятия "бог" у Спинозы.

Уже в XVII в. понимали, что Спиноза не оставил от бога ничего, кроме названия,