| |
"Для тех, кто привык смотреть в корень вещей, Галилей открыл неразрешимую
мировую загадку и бесконечно простирающуюся во времени и пространстве науку,
безграничность которой должна была повлечь за собой чувство горечи и осознание
человеческого одиночества" [1].
1 Олъшки Л. История научной литературы на новых языках, т. 3. М. - Л., 1933, с.
82.
415
Но это проекция в прошлое гораздо более поздних настроений. Для Галилея
бесконечность познания была источником живого и радостного оптимизма. Он писал,
что экстенсивно, по объему сведений, мы всегда обладаем знанием, несопоставимым
с тем, что предстоит познать, но интенсивно мы познаем природу с абсолютной
достоверностью. Игнорирование интенсивной достоверности знания может
действительно привести и многих приводило к пессимизму в отношении науки, а
затем и к отрицанию ценности науки; а это открывало двери различным формам
реакции против разума и науки. Обо всем этом речь впереди.
У Эйнштейна, как и у Галилея, бесконечность познания была источником
оптимистического мировоззрения. Дело не сводится к представлению об отдельных
частных твердо установленных истинах. И Галилей, и Эйнштейн были уверены, что
наука нашла достоверный принцип, охватывающий всю природу. Галилей писал, что
математика раскрывает в явлениях их необходимость, "...а высшей степени
достоверности не существует". Эйнштейн видел в принципе причинности нечто
отнюдь
не априорное и в то же время не содержавшееся только в явлениях, он видел в
причинности объективное ratio мира. Для Эйнштейна познаваемость этого ratio
совсем не тривиальная познаваемость, из которой исходит догматическая философия.
Для последней познаваемость мира означает абсолютно точное соответствие между
объективной реальностью и научными представлениями, абсолютизированными данным
догматическим направлением. Для Эйнштейна познаваемость закономерности,
управляющей миром, - это нечто весьма нетривиальное, существующее вопреки
неисчерпаемости мира, вопреки парадоксам и загадкам, которые он задает
исследователю, вопреки относительности, ограниченности и неточности каждой
конкретной ступени развивающегося знания. В познаваемости мира для Эйнштейна
заключено даже нечто парадоксальное: мир неисчерпаем, сведения о нем ограничены
в каждый данный момент, и, несмотря на это, мир познаваем. Таков действительный
смысл изречения Эйнштейна "самое непонятное в мире - это то, что он понятен".
Познаваемость мира, его понятность представляется "непонятной", сложной
проблемой, потому что ее решением служат не какие-либо словесно-логические
конструкции, а история науки и история техники. Они разъясняют, каким образом
человек познает и понимает мир во всей его сложности.
416
Рационализм Декарта (если иметь в виду его физику) был ярко онтологическим.
Именно поэтому он и положил начало новой эпохе в науке, культуре, в характере
мышления. Разум нанес удар авторитету, потому что он устранил из мира бога,
объяснив всю совокупность известных фактов законами движения и взаимодействия
тел. При этом, по мнению Декарта, картина мира, логически сконструированная на
основе небольшого числа исходных постулатов, является однозначным, абсолютно
точным и в этом смысле окончательным отображением реального мира.
В физике Декарта исходная реальность - природа, в которой нет ничего, кроме
движущейся материи. С точки зрения картезианской физики, действенность разума и
претензии разума на суверенитет обосновываются его способностью создать картину,
адекватную действительности.
В философии Спинозы картезианская физика победила метафизику Декарта. Она стала
монистической философией, она уже не ограничена какими-либо чуждыми ей
конструкциями. Существует только одна протяженная субстанция. Спиноза называет
ее природой и в то же время сохраняет для нее наименование "бог": Deus sive
natuга. Для естествознания XVII в. это словоупотребление было чисто внешним
привеском к атеистическому мировоззрению. Общественно-философская мысль
следующего столетия уже не могла мириться с подобным привеском и начала
называть
вещи их именами. Впрочем, уже в XVII в. поняли, что философия Спинозы разбивает
|
|
