| |
неделимых частей движения нет, а есть только результат движения".
Быть может, Александр Афродисийский через четыреста лет после Эпикура и через
полтораста лет после Лукреция мог преувеличить определенность старой концепции.
Но это и показывает, что концепция не только сохранилась, но и эволюционировала
в сторону большей определенности.
Будет ли дальнейшая эволюция теории относительности возвратом к подобной
концепции дискретного движения? Возвратом - нет. Ответом на вопрос,
содержащийся
в фразе Александра Афродисийского, - весьма вероятно. В сущности, речь идет о
вопросе, который Эйнштейн задавал в 1949 г. в итоговой характеристике теории
относительности: как могут быть обоснованы микроструктурой мира утверждения
теории относительности о свойствах пространства и времени?
Если античная атомистика в лице эпикурейцев так отчетливо поставила проблему
бытия, отыскивая его ультрамикроскопический аспект, то почему же мы начинаем
анализ логических связей между Эйнштейном и древностью с Аристотеля? Ведь у
Аристотеля не было такого аспекта, ведь философ из Стагиры отказывался
прослеживать процессы природы от точки к точке и от мгновения к мгновению, для
него характерна интегральная схема мировой гармонии.
Но и у Эйнштейна атомистический аспект бытия, необходимость атомистического
обоснования "поведения масштабов и часов" была не каким-либо конкретным
представлением, а логическим выводом, причем негативным: без атомистического
обоснования теория относительности, по словам Эйнштейна, нелогична, в логически
замкнутой теории поведение масштабов и часов должно вытекать из более общих
уравнений, учитывающих атомистическую структуру тел [7].
410
Приводит ли логический анализ аристотелевой интегральной картины мира к
подобной
неудовлетворенности, к поискам чего-то дополняющего интегральную картину?
У Аристотеля нет какой-либо отчетливой декларации, которая бы соответствовала
подобной неудовлетворенности, подобным поискам. Напротив, он критикует
атомистические концепции. Но у Аристотеля, в основном фарватере его мысли, мы
встречаем мощную и резкую тенденцию перехода от логической и геометрической
схемы к физическому бытию, воздействующему на органы чувств, постижимому
эмпирически, отличающемуся своей реальностью от логических и геометрических
конструкций.
У Аристотеля логика еще не стала учением о бытии. Гегель говорил, что
естественноисторическое описание явлений мышления, не претендующее на анализ
соответствия мышления с истиной, является бессмертной заслугой Аристотеля, но
нужно идти дальше [8]. Дальше - к содержательной логике, анализирующей
истинность суждений. Ленин в конспекте "Науки логики" говорит, что соответствие
с истиной - это результаты и итоги истории мысли [9]. Для логико-геометрической
схемы Платона вопрос о такой истинности не существовал. У Аристотеля его
постоянное возвращение к проблеме реальности и чувственной постижимости бытия
было направлено по основной и сквозной линии всего развития науки. Это не
результат, не итог, не предпосылка развивающейся науки, это сама развивающаяся
наука, еще на ранних этапах, но уже пронизанная стремлением объединить
умозрение
с наблюдением. И как бы ни относился Эйнштейн к философии Аристотеля (а он
относился к сочинениям философа довольно скептически), его собственные
принстонские идеи близки к античному прообразу тяжелых и в известном смысле
безрезультатных (если брать слово "результаты" в традиционном смысле) поисков
единства "внутреннего совершенства" и "внешнего оправдания".
7 См.: Эйнштейн, 4, с. 280.
8 См.: Гегель. Соч., т. VI. М., 1939, с. 27.
9 См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 29, с. 156.
411
Обращаясь к Аристотелю, мы видим, что у самого догматизированного мыслителя
всех
времен и народов главным с современной точки зрения были именно поиски. Ленин
писал, что логика Аристотеля есть "запрос, искание, подход к логике Гегеля"
[10]. Иначе говоря, к содержательной логике, к логике, которая становится
квинтэссенцией науки. Такие поиски никогда не приводили и не приводят к
окончательным результатам, но если считать результатом науки ее динамику, ее
|
|
