выполнении совета Шиллера: "В целом живи!"

Здесь нет нужды разбирать проблему отчуждения в целом. Среди большого числа 
определений этого понятия одним из наиболее общих может служить определенно, 
исходящее из спинозовского causa libera - свободного выявления природы объекта 
без внешнего принудительного импульса. Если поведение индивидуального объекта 
ни 
в коей мере не является спонтанным и определяется лишь внешними импульсами, 
бытие объекта является отчужденным, некомплектным, иллюзорным.

В этой главе и в непосредственно предшествовавших ей уже говорилось, что 
парменидова концепция бытия ведет к негативной версии бессмертия, а 
противоположная, диалектическая копцепция (ее можно было бы для соблюдения 
исторической перспективы назвать гераклитовой) ведет к позитивной трактовке 
бессмертия, к понятию бессмертия подлинной жизни. Эйнштейн в своем творчестве 
демонстрировал именно эту версию бессмертия. Творчество Эйнштейна не было 
безличным чертежом, оно включа-

334

ло много личного, оно обладало почерком, манерой, своим собственным 
эмоциональным подтекстом. Поэтому в памяти человечества сохранится не только 
содержание физических концепций Эйнштейна, но и его жизнь, особенности психики, 

ее эмоциональное содержание, эпизоды жизни, даже наружность. Бессмертие 
Эйнштейна - это не только бессмертие идей, это бессмертие человека.

Здесь мы должны вернуться к первой части книги, к основной характеристике жизни 

Эйнштейна. Жизни - в самом прямом, физиологическом, психофизическом смысле. 
Даже 
в геронтологическом: речь идет о старости Эйнштейна. В начале пашей эры Лонгин, 

автор трактата "О прекрасном", писал об "Одиссее", что в ней нет напряженности 
"Илиады"; вторая поэма Гомера, созданная им, по мнению Лонгина, в старости, 
похожа на заходящее солнце, которое уже не пылает, но сохраняет свою 
исполинскую 
величину. "Я имею в виду, - прибавляет Лонгин, - старость, по старость Гомера!"

Всё, что говорилось в этой книге (и будет сказано дальше, в особой главе) о 
поисках единой теории поля и вообще о принстонском периоде жизни Эйнштейна, 
показывает, что его старость, в отличие от гипотетической старости Гомера, 
означала не только исполинский объем и широту поднятых проблем, но колоссальное 

напряжение мысли. Старость Эйнштейна - это не угасание, а рост интеллектуальных 

сил.

Может быть, индивидуальная эволюция интеллектуальных сил Эйнштейна указывает на 

некоторое общее изменение характера старости у людей? Может быть, не исключено, 

в качестве общего правила, необратимое до самой смерти увеличение широты, 
напряженности и продуктивности мысли?

Такой прогноз и, более того, такая цель переустройства жизни людей являются, 
по-
видимому, реальными в связи с социальной гармонией и с практическим воплощением 

поисков космической гармонии, с применением неклассической науки. Изменение 
характера труда при таком применении требует неограниченного возрастания 
глубины 
и радикальности научно-технических сдвигов, которые становятся главным 
содержанием труда. Трудовой, творческий и жизненный опыт - привилегия старости 
- 
становится в современном производстве не залогом сохранения старых методов, а 
залогом радикальной реконструкции.