стороной руки".

Английский язык Эйнштейна показался Коэну вполне удовлетворительным - Эйнштейн 
прожил в Америке уже двадцать лет. Сильное впечатление произвел на собеседника 
контраст между тихой речью и очень громким, отражавшимся от стен смехом 
Эйнштейна.

Разговор был посвящен в основном истории науки, но коснулся и собственно 
философских вопросов. Эйнштейн говорил о коренной противоположности между его 
позициями и позициями Маха и рассказал сравнительно подробно о свидании с Махом 

в Вене и происходившем у них споре, главным образом относившемся к 
существованию 
молекул и атомов. Были упомянуты и философские увлечения следующего поколения 
физиков. "Они - плохие философы", - сказал Эйнштейн и в качестве примера привел 

"логический позитивизм". Это направление, как уже говорилось в начале книги, 
поддерживал "венский кружок" (Филипп Франк, Шлик, Карнап, Нейрат и др.). В 
отличие от Маха они допускали в науке непосредственно не связанные с ощущениями 

логические конструкции, но в основном гносеологическом вопросе следовали за 
Махом и отрицали стоящую за наблюдениями вызывающую ощущения объективную 
реальность. Эйнштейн, как можно думать, считал несущественным характер различий 

между "логическим позитивизмом" и ортодоксальным махизмом, как и другие 
различия 
между отдельными направлениями позитивизма.

Наибольшее внимание в беседе было посвящено творчеству Ньютона. Коэн отметил 
одну особенность историко-научных экскурсов Эйнштейна, которую можно поставить 
в 
связь с самыми основными чертами его отношения к науке.

Эйнштейн говорил об исторической интуиции в отношении научного творчества.

"С точки зрения Эйнштейна, - передает смысл его слов Коэн, - есть внутренняя, 
или интуитивная, и внешняя, или документальная, история. Последняя объективнее, 

а первая интереснее".

290

Иллюстрируя значение исторической интуиции, Эйнштейн попытался вскрыть цепь 
логических и неосознанных, чисто психологических мотивов, толкающих Ньютона к 
идее эфира от идеи действия на расстоянии через пустоту. Этот ряд можно 
интуитивно угадывать, по догадка остается недокументированной; Эйнштейн говорил,
 
что и сам он не может часто рассказать о том, как он пришел к той или иной идее.
 
Историк, быть может, лучше разберется в ходе мысли ученого, чем сам ученый.

Предметом исторической интуиции в историко-физических конструкциях служит по 
преимуществу физическая интуиция. Она, как мы знаем (об этом говорилось в связи 

с "Эволюцией физики"), приводит к представлениям, которые предваряют, а иногда 
интерпретируют строгие математические соотношения, сталкиваются друг с другом, 
образуют "драму идей".

Самое важное для Эйнштейна - это сохранение в науке таких идей и их коллизий. 
Даже в том случае, когда исторические эпизоды "драмы идей" не приводят к 
эпическим результатам, не выливаются в бесспорные, исторически инвариантные 
формы, не увенчиваются эпилогами, все равно они продолжают жить в науке.

С этого, собственно, и начался разговор Эйнштейна с Коэном на историко-научные 
темы. Он коснулся частых в истории науки случаев, когда, казалось бы, решенная 
проблема вновь всплывает в новом аспекте.

"Эйнштейн высказал мысль, что это, быть может, характерно для физики и что 
некоторые проблемы - из числа основных - могут навсегда остаться с нами".

Речь идет именно не о решениях, а о проблемах, коллизиях, столкновениях, 
противоречиях, о том, что превращает историю науки в драму идей. Сохранение 
проблемы, несмотря на ее решение в данную эпоху, свидетельствует о приближенном,
 
временном, относительном характере решения. Оно вносит в картину мира 
позитивное, исторически инвариантное содержание, но не снимает проблему, а 
углубляет и модернизирует ее, подготовляет ее возвращение в науку.

Чтобы судить о состоянии движения частицы, нужно знать не только ее положение в