людей.

Однако эта уверенность, в свою очередь, не устраняла трагедии, не позволяла 
Эйнштейну забыть о том, что произошло вчера в Хиросиме и может произойти завтра 

в другом городе. Она не освобождала Эйнштейна от ощущения моральной 
ответственности за пути использования науки. Всю свою жизнь Эйнштейн не мог 
примириться с общественными противоречиями, забыть о них хотя бы на минуту, 
опуститься до социального и этического равнодушия и житейских компромиссов.

В мае 1946 г. Эйнштейн говорил о трагедии атомной бомбы с Ильей Эренбургом. 
Приведем прежде всего отрывок из воспоминаний Эренбурга.

"Эйнштейну, когда я его увидел, было за шестьдесят лет; очень длинные седые 
волосы старили его, придавали ему что-то от музыканта прошлого века или от 
отшельника. Был он без пиджака, в свитере, и вечная ручка была засунута за 
высокий воротник, прямо под подбородком. Записную книжку он вынимал из брючного 

кармана. Черты лица были острыми, резко обрисованными, а глаза изумительно 
молодыми, то печальными, то внимательными, сосредоточенными, и вдруг они 
начинали смеяться задорно, скажу, не страшась слова, по-мальчишески. В первую 
минуту он показался мне глубоким стариком, но стоило ему заговорить, быстро 
спуститься в сад, стоило его глазам весело поиздеваться, как это первое 
впечатление исчезло. Он был молод той молодостью, которую не могут погасить 
годы, он сам ее выразил брошенной мимоходом фразой: "Живу и недоумеваю, все 
время хочу понять..."" [9]

9 Эренбург И. Собр. соч., т. 9. М., 1967, с. 520.


Эренбург записал некоторые замечания Эйнштейна, в том числе относившиеся к 
атомной бомбе. Эйнштейну казалось особенно страшным, что у многих людей в 
Америке разрушение Хиросимы и Нагасаки не ассоциировалось с тревогой за 
моральные идеалы и культурные ценности, накопленные за тысячелетия, прошедшие 
после появления человека на Земле. Такая потеря памяти казалась Эйнштейну 
величайшей угрозой для цивилизации. Он говорил Эренбургу:

278

"В Центральной Африке существовало небольшое племя - говорю "существовало" 
потому, что читал о нем давно. Люди этого племени давали детям имена Гора, 
Пальма, Заря, Ястреб. Когда человек умирал, его имя становилось запретным 
(табу), и приходилось подыскивать новые слова для горы или ястреба. Понятно, 
что 
у этого племени не было ни истории, ни традиций, ни легенд, следовательно, оно 
не могло развиваться - чуть ли не каждый год приходилось начинать все сначала. 
Многие американцы напоминают людей этого племени... Я прочитал в журнале 
"Ньюйоркер" потрясающий репортаж о Хиросиме. Я заказал по телефону сто 
экземпляров журнала и роздал моим студентам. Один потом, поблагодарив меня, в 
восторге сказал: "Бомба чудесная!.." Конечно, есть и другие. Но все это очень 
тяжело..."

Далее Эйнштейн упомянул об отказе от логики, от разума, от рационализма как о 
фатальной опасности.

Речь идет не об неизбежной эволюции логики, о ее парадоксализации, об изменении 

самого разума (его "углублении в самого себя"), об эволюции рационализма. Речь 
идет о логике в целом, которой угрожают алогические прорицания. "Дважды два - 
четыре" противостоит фразе, приведенной в романе Германа Гессе "Игра в бисер": 
"Сколько будет дважды два, должны решить не ученые, а господин генерал..." Речь 

идет о рационализме, противостоящем иррационализму и деспотизму.

Трагедия Эйнштейна и трагедия неклассической науки состоит в разрыве между 
рационалистическим духом науки и иррациональным характером ее применения. 
Философские выводы науки, ее эмоциональный аккомпанемент, ее моральные 
эквиваленты обосновывают претензии разума на суверенитет, неклассическая наука 
направлена против иррационализма и неизбежно переходит от идеала космической 
гармонии к моральной и социальной гармонии. Но использование выводов науки, 
особенно тогда, когда эти выводы кристаллизуются в определенную рецептуру и как 

бы отделяются от ищущего разума, пронизанного спинозовским amor intellectualis, 

могут быть использованы в интересах воинствующего иррационализма, тянущего 
историю вспять от идеалов общественной гармонии. Поэтому для Эйнштейна борьба 
против атомной угрозы была частью общей борьбы против общественной неправды.

279