знакомые с духом его творчества, угадывали черты его личности.

Много материалов о жизни Эйнштейна в Принстоне дают воспоминания Инфельда. Уже 
говорилось о его знакомстве с Эйнштейном, о встрече в Берлине. В 1936 г. 
Инфельд 
был доцентом Львовского университета. В это время над польскими университетами 
все тяжелее нависала туча реакции, и Инфельд чувствовал, что ему не удастся 
удержаться в университете. Он написал Эйнштейну и вскоре получил приглашение от 

Принстонского института; Инфельду была предоставлена небольшая стипендия, с тем 

чтобы он мог под руководством Эйнштейна вести исследовательскую работу по 
теоретической физике. Он приехал в Принстон и вскоре позвонил в дверь под 
номером 209 в Файн-холле, где помещался Институт математики и теоретической 
физики. Эйнштейн показался ему сильно постаревшим - прошло шестнадцать лет 
после 
предыдущей встречи. Но сверкающие, полные мысли глаза собеседника и сейчас 
поразили Инфельда. Его поразила также молниеносная манера, с которой Эйнштейн 
сразу начал излагать идею своих последних работ. Он не спрашивал Инфельда о том,
 
когда тот приехал,

254

как доехал и т.д. Но здесь ие было ни грана гелертерской черствости. Инфельд 
понимал это не только потому, что Эйнштейн с большой сердечностью помог ему в 
беде. Обаяние задушевной беседы охватило Инфельда и на этот раз. Но душа 
Эйнштейна была поглощена проблемами "надличного". Эйнштейн начал излагать 
результаты своих попыток построить единую теорию поля. В это время в комнату 
вошел Леви-Чивита - один из создателей математических приемов, примененных 
Эйнштейном в общей теории относительности. Леви-Чивите было тогда около 
шестидесяти лет. Этот маленький и тщедушный итальянский математик отказался 
принести присягу в верности фашистскому режиму и нашел убежище в Принстоне. 
Войдя в комнату, Леви-Чивита хотел сразу же уйти, чтобы не мешать беседе 
Эйнштейна с Инфель-дом. Больше жестами, чем словами (итальянская жестикуляция 
давалась ему лучше английской речи), он сообщил о своем намерении. Но Эйнштейн 
попросил его остаться и принять участие в беседе. Пока Эйнштейн кратко излагал 
содержание предшествующего разговора, Инфельд с трудом удерживался от смеха, 
вслушиваясь в англо-итальянскую речь Леви-Чивиты, которая была понятна только 
потому, что наполовину состояла из формул. Эйнштейн тоже плохо владел 
английским 
языком, но все же гораздо лучше своего собеседника. К тому же его фразы 
становились понятными благодаря спокойной и медлительной манере, выразительным 
интонациям и, главное, благодаря последовательности и прозрачной ясности 
содержания.

"Я внимательно наблюдал, - вспоминает Инфельд, - за спокойным Эйнштейном и 
маленьким, худым, живо жестикулирующим Леви-Чивитой в то время, как они 
указывали на формулы, написанные на доске, пользуясь языком, по их мнению, 
английским. Вся эта картина и вид Эйнштейна, то и дело подтягивающего брюки 
(без 
пояса и подтяжек), была столь великолепна и комична, что я, вероятно, никогда 
ее 
не забуду. Я старался сдержать смех, прибегая к самовнушению.

- Вот ты разговариваешь и обсуждаешь физические проблемы с самым прославленным 
физиком мира и смеешься, потому что он не носит подтяжек, - думал я. Внушение 
подействовало, и я удержался от смеха в тот момент, когда Эйнштейн заговорил о 
своем последнем, еще не опубликованном труде о гравитационных волнах" [19].

255

Забавная картина, которую наблюдал Инфельд, представляет интерес для биографии 
Эйнштейна. В начале книги уже говорилось, что жизнеописание Эйнштейна не может 
быть летописью повседневных событий и перечнем житейских деталей, но оно не 
может быть и схематическим. Чисто личные детали подчеркивают сквозную для жизни 

Эйнштейна тенденцию ухода от повседневности. Отказ от подтяжек мог быть 
забавным, но не мог быть смешным. Он был трогательным, и если вызывал улыбку, 
то 
вместе с тем напоминал об интеллектуальной жизни, во имя которой Эйнштейн 
жертвовал респектабельностью. Когда впоследствии один из знакомых спросил 
Инфельда, почему Эйнштейн не стрижет волос, носит какую-то немыслимую куртку, 
не 
надевает носков, подтяжек, пояса, галстука, Инфельд объяснил это стремлением 
освободиться от повседневных забот.

"Ответ прост, и его легко можно вывести из одиночества Эйнштейна, из присущего 
ему стремления к ослаблению связей с внешним миром. Ограничивая свои 
потребности