упорядоченности, закономерности, причинной обусловленности мира вытекает 
стремление к разумному устройству общества. Из страстных поисков мировой 
гармонии вырастает "страстный интерес к социальной справедливости и чувство 
социальной ответственности". Но этот интерес и это чувство меньше всего 
удовлетворяются повседневным общением и повседневной помощью людям. Уже в 
двадцатые годы тяга к одиночеству, о которой говорил сам Эйнштейн и которую 
отмечали все знавшие его, сочеталась с большой социальной активностью Эйнштейна.


4 Comment je vois lo monde, 9-10.

243

Переплетение научных и общественных интересов, широкое понимание или хотя бы 
ощущение новой социальной функции науки было в кругах ученых делом будущего, 
впрочем, недалекого. И в этих вопросах, как и в собственно физических, Эйнштейн 

в двадцатые и тридцатые годы как бы общался с физиками середины столетия, 
интересовавшимися в гораздо большей степени, чем раньше, проблемами, 
занимавшими 
Эйнштейна уже в двадцатые годы.

"Общество" Принстона - наиболее респектабельные и добропорядочные представители 

академической среды - так же мало привлекало Эйнштейна, как и соответствующая 
элита европейских университетских городов. Даже меньше. Эйнштейн писал королеве 

Елизавете:

"Принстон - замечательное местечко, забавный и церемонный поселок маленьких 
полубогов на ходулях. Игнорируя некоторые условности, я смог создать для себя 
атмосферу, позволяющую работать и избегать того, что отвлекает от работы. Люди, 

составляющие здесь то, что называется обществом, пользуются меньшей свободой, 
чем их европейские двойники. Впрочем, они, как мне кажется, не чувствуют 
ограничений, потому что их обычный образ жизни уже с детства приводит к 
подавлению индивидуальности" [5].

5 Michelmore, 196-197.


Вообще принстонский период жизни Эйнштейна характеризуется резким сужением 
непосредственных связей с "ближними" и таким же резким расширением связей с 
"дальними" - со средой, далеко стоявшей от профессиональных интересов Эйнштейна.
 
В тридцатые, сороковые и пятидесятые годы Эйнштейн стоит в стороне от того, что 

интересует подавляющее большинство физиков. Он занимается весьма сложными 
математическими построениями, но они подчинены одной задаче, колоссальной по 
общности и трудности. Эйнштейн пытается построить единую теорию поля, где все 
взаимодействия частиц и само их существование вытекает из единых законов. 
Выполнение этого замысла не встречало одобрения физиков, вовсе не было понятно 
непосвященным и в целом не удовлетворяло и самого Эйнштейна. Но замысел вызывал 

интерес у многих. При всей сложности сменявших друг друга конкретных вариантов 
решения задачи все время

244

сохранялась общая схема: мир един, мир рационален, мир подчинен единым законам 
бытия. У Эйнштейна эта схема была связана с обобщением колоссальных по объему 
физических и математических построений. Но это не мешало широким кругам 
угадывать величие замысла.

Ощущение этой очень широкой аудитории, не воспринимающей деталей и специальных 
вопросов, но тянущейся к идее гармонии мироздания, это ощущение становилось у 
Эйнштейна все интенсивнее.

Напротив, "ближних" в прямом смысле у Эйнштейна становилось все меньше. В этом 
отношении Эйнштейн чувствовал себя очень одиноким.

Никто и ничто не могло заменить ему Эльзы. Вскоре после приезда в Принстон 
Эльза 
должна была вернуться в Европу: в Париже умирала ее старшая дочь Ильза.

После ее смерти Эльза сразу постарела до неузнаваемости, она не расставалась с 
пеплом дочери, увезла его в Принстон. Ее сопровождала Марго. У Эльзы появились 
патологические изменения в глазах.

Это оказалось симптомом тяжелого поражения сердца и почек. Эльзу уложили в