гравитационного поля, и уравнения электромагнитною поля.

Эйнштейн был восхищен стройностью и виртуозностью геометрического решения. Но 
только геометрического. О физической содержательности схемы Вейля, о 
действительном подчинении закономерностей бытия этой схеме, о возможности 
экспериментально решить вопрос о геометрической структуре мира, обо всем этом 
нельзя было говорить. Между тем для Эйнштейна важно было не геометрическое, а 
физическое, "внутреннее совершенство" теории. В июне 1918 г. в письме Вейлю 
Эйнштейн со столь характерной для его писем иронической терминологией 
обращается 
к Вейлю:

"Можно ли обвинять господа бога в непоследовательности, если он упустил 
указанную Вами возможность сделать физический мир гармоничным?". Если бы бог 
воспользовался этой возможностью, продолжает Эйнштейн, то явился бы "Вейль-П", 
который обратился бы к нему с иными упреками. "Но поскольку господь бог задолго 

до появления теоретической физики понял, что не может приспособиться к 
суждениям 
всего света, он предпочитает делать то, что ему хочется" [26].

Речь идет о неоднозначности геометрических схем, об отсутствии exprimentum 
crucis, который может им придать физическую однозначность.

Эйнштейн выдвинул ряд других геометрических схем, каждая из которых 
первоначально представлялась ему способной обрести физическую однозначность, а 
потом оказывалась далекой от такого подтверждения. Вейль впоследствии отказался 

от развития своей схемы, а Эйнштейн продолжал подобные попытки. Вейль вспоминал 

свои споры с Эйнштейном, начатые в 1918 г., и сближал позднейшие построения 
Эйнштейна со своими первоначальными концепциями.

208

"Эйнштейн был с самого начала против них, и мы вели многочисленные дискуссии. Я 

надеялся опровергнуть его конкретные возражения. Наконец Эйнштейн сказал мне: 
"Ну, Вейль, оставим это. Умозрительно, без указывающего путь наглядного 
физического принципа физику нельзя конструировать". Сейчас мы поменялись ролями.
 
Эйнштейн думает, что между идеей и опытом здесь глубокая пропасть и нужно 
действовать математическими умозрительными конструкциями. Их, конечно, придется 

развить и сопоставить с наблюдениями. Такой путь ведет к успеху. Но я смотрю 
теперь на дело иначе. Моя вера в логический путь утрачена, и я теперь надеюсь 
на 
другое: связь с экспериментальной квантовой физикой приведет к результату. 
Такая 
связь особенно необходима потому, что теперь вопрос уже не сводится к единству 
гравитационного и электромагнитного полей. Мы уже знаем о волновом поле 
электронов, мы можем узнать о других полях, связанных с иными элементарными 
частицами. Все это должно быть включено в единую теорию поля" [27].

26 Seelig, 278-279.
27 Seelig, 274-275.


Все дело в том, однако, что конструирование геометрических схем без физической 
расшифровки, с переносом такой расшифровки на будущее не могло удовлетворить 
Эйнштейна. Он с поразительным упорством воздвигал новые бастионы и с не менее 
поразительным самоотречением разрушал их, чтобы перейти к еще более новым. Он 
ждал физической однозначности. Геометрические конструкции были душами, которые 
ищут воплощения. Эти поиски были мучительными для Эйнштейна. В его сознании они 

переплетались с впечатлениями общественной дисгармонии. С этой стороны 
интересны 
строки письма Эйнштейна, отправленного Эренфесту в апреле 1920 г.:

"В общей теории относительности я не достиг продвижения: электрическое поле по-
прежнему ни с чем не связано. Связь не получается. И ничего у меня не выходит в 

понимании электронов. Мой ум потерял гибкость или действительно спасительная 
идея очень далека? Я с восторгом читаю "Братьев Карамазовых". Это самая 
поразитель-

209

ная книга из всех, которые попадали мне в руки... Что касается внешних событий,