Вернемся, однако, к очерку А. В. Луначарского. Рассказанная в нем история была 
поводом для литературного портрета, в котором передана не только наружность 
Эйнштейна, но и то особенное состояние духа (Луначарский называет его 
"величайшей симпатией, смешанной с некоторым благоговением"), которое 
появлялось 
у всех, сталкивавшихся с Эйнштейном.

"Глаза у Эйнштейна близорукие, рассеянные. Кажется, что уже давно и раз 
навсегда 
больше половины его взоров обратились куда-то внутрь. Кажется, что значительная 

часть зрения Эйнштейна постоянно занята вместе с его мыслью каким-то 
начертанием 
исчислений. Глаза поэтому полны абстрактной думой и кажутся даже немного 
грустными. Между тем в общежитии Эйнштейн чрезвычайно веселый человек. Он любит 

пошутить... он смеется добродушным, совершенно детским смехом. При этом на 
мгновение глаза его делаются совершенно детскими. Его необыкновенная простота 
создает обаяние, и так и хочется как-то приласкать его, пожать ему руку, 
похлопать по плечу - и сделать это, конечно, с огромным уважением. Получается 
какое-то чувство нежного участия, признания большой беззащитной простоты и 
вместе с тем чувство беспредельного уважения".

206

Луначарский пишет и об Эльзе Эйнштейн.

"Она - женщина не первой молодости, густо седая, но обворожительная, все еще 
прекрасная красотой нравственной, больше даже, чем красотой физической. Она вся 

- любовь к своему великому мужу, она вся готова отдаться защите его от грубых 
прикосновений жизни и предоставлению ему того великого покоя, где зреют его 
мировые идеи. Она проникнута сознанием великого значения его как мыслителя и 
самым нежным чувством подруги, супруги и матери к нему как к 
привлекательнейшему 
и своеобразному взрослому ребенку".

Двадцатые годы были переломными в жизни Эйнштейна. Он наблюдал тяжелую картину 
роста националистических реваншистских настроений. В научном творчестве 
блестящие успехи общей теории относительности сменились очень тяжелыми, 
сложными, подчас мучительными поисками единой теории поля. Общая теория 
относительности развивалась, ее аппарат совершенствовался. Но центр тяжести 
научных интересов Эйнштейна лежал теперь в иной области.

Сразу же после появления общей теории относительности была поставлена в порядок 

дня проблема единой теории поля. Мы можем отождествить тяготение с искривлением 

пространства. Нельзя ли найти другие геометрические свойства пространства, с 
которыми можно отождествить иные силовые поля, помимо гравитационных? Нельзя ли 

таким путем свести к единым геометрическим соотношениям все силовые поля и 
объединить их в единое поле, выражающееся в некоторых геометрических свойствах 
пространства? Из иных полей, помимо гравитационного, тогда было известно только 

электромагнитное поле. Предпринимались попытки его геометризировать, т.е. 
представить в виде изменения геометрических свойств пространства. В этом и 
состояла задача построения единой теории поля.

В 1918 г. Герман Вейль предложил геометризировать наряду с теорией тяготения и 
теорию электромагнитного поля. Эйнштейн отождествил тяготение с искривлением 
пространства-времени, иными словами, он предположил, что пространство-время, в 
котором действуют гравитаци-

207

онные поля, подчинено не геометрии Евклида, а геометрии Римана. В геометрии 
Римана вектор, обойдя замкнутый контур, меняет свое направление. В этом и 
выражается кривизна пространства. Но в геометрии Римана такой изменивший свое 
направление вектор сохраняет первоначальную длину. В геометрии Вейля этот 
вектор 
уже не сохраняет свою первоначальную длину. Изменение направления вектора 
отождествляется с гравитационным полем, изменение его длины - с 
электромагнитным 
полем.

Таким образом, единая геометрическая схема, единое представление о 
геометрических свойствах пространства-времени позволяет найти и уравнения