воде разбивается в этом месте, а не в другом?" - спросил Эйнштейн. Несколько 
суховатый голос Марии Кюри окрасился тоном, который соответствовал 
созерцательному тону Эйнштейна. Разговор перешел на законы физики, речь шла 
теперь о формулах оптики..." [13].

13 Vallentin A. Le drame d'Albert Einstein. Paris, 1957, p. 104.


Антонина Валлентен рассказывает далее, как Эйнштейн в тяжелые для него дни 
разочарований в деятельности Комиссии интеллектуального сотрудничества убегал 
от 
ранящих впечатлений бытия в мир музыкальных образов.

Однажды Комиссия в полном составе беседовала в ресторане на берегу озера, 
стараясь не касаться разногласий. Чувствовалось, что эти разногласия иной 
природы, чем столкновения научных концепций.

Сквозь шум голосов и звон тарелок пробивались звуки ресторанной музыки. В 
сознании Эйнштейна они постепенно заслоняли и все, что происходило вокруг, и 
впечатления дня. Эйнштейн подошел к скрипачу, взял у него скрипку и заиграл.

197

"Его лицо преобразилось, на нем появилась улыбка, черты смягчились, казалось, 
он 
мечтал и не замечал окружающего. Во всяком случае Эйнштейн не думал, какое 
зрелище представляет он на эстраде перед прикованными к нему глазами 
присутствующих. Эйнштейн был один. Он смывал с себя горечь общения".

Потом, когда стало совсем поздно и Эйнштейну напомнили об этом, он вернул 
скрипку со слабой извиняющейся улыбкой и ушел.

В двадцатые годы берлинская квартира Эйнштейна напоминала Ясную Поляну: сюда 
являлись люди со всех концов света, люди самых разнообразных профессий, 
интересов и взглядов, побуждаемые самыми различными мотивами, ищущие ответа на 
физические, математические, философские, моральные, религиозные, политические и 

даже чисто личные вопросы. К ним присоединились легионы любопытных: Эйнштейн 
вошел в число достопримечательностей Берлина, а его адрес - Габерландштрассе, 5 

- в туристские маршруты. Некоторые посещения стали началом мимолетной, а иногда 

долгой дружбы и в конце концов ценных воспоминаний об Эйнштейне. Иногда 
воспоминания включают сведения о взглядах Эйнштейна по коренным вопросам. 
Органический демократизм Эйнштейна приводил к тому, что пришедший с какой-то 
просьбой студент выслушивал из уст автора новую, еще нигде не опубликованную 
концепцию. Концепции эти большей частью отражены в литературном наследии и 
письмах Эйнштейна. Основная ценность воспоминаний - в тех деталях быта, 
привычек, даже наружности, которые сейчас так дороги и, несомненно, останутся 
дорогими множеству людей. Приведем некоторые воспоминания. Теперь, когда нам 
известны основные особенности мировоззрения, интеллекта и склонностей Эйнштейна,
 
детали укладываются в единый образ. Это, разумеется, не значит, что указанные 
детали могут быть выведены из внутреннего облика, подобно тому как Эйнштейн 
стремился и в идеале считал возможным вывести все детали картины мира из ее 
исходных принципов. Но Эйнштейн принадлежал к числу людей, у которых все личное 

и повседневное не только уходило на второй план, но и приобретало форму, 
подчиненную основному внеличному содержанию жизни; он сам приближался в этом 
отношении к своему идеалу научного познания, который так отчетливо высказан в 
автобиографическом очерке.

198

Нельзя переоценить роль Эльзы Эйнштейн в создании того уклада, который в 
наибольшей степени соответствовал склонностям Эйнштейна. Эльза не отгораживала 
его от людей и не слишком заботилась о комфорте. Ее собственная 
интеллигентность, общительность, скромные вкусы и глубокое уважение к чужим 
мнениям создали в доме атмосферу, соответствовавшую противоречивым, но 
внутренне 
гармоничным склонностям Эйнштейна - интересу к людям и стремлению к уединенной 
работе.

Несколько слов о доме Эйнштейна. Владелец его, уроженец России, давно уже был 
горячим поклонником ученого. Иметь Эйнштейна в качестве обитателя своего дома 
было для него венцом самых гордых замыслов. Эйнштейн снял квартиру из девяти 
комнат. В них, кроме Эйнштейна и Эльзы, жили две ее дочери - Ильза и Марго, а 
затем в течение некоторого времени - мать Эйнштейна. После смерти отца 
Эйнштейна 
она жила у своих родственников, а затем, больная, переехала в Берлин. Умерла