дней  Мари хранила  у себя предметы  одежды, в которую Пьер  был  одет в тот
день, когда фура наехала на него на улице Дофины.
     Вдова Пьера берет ножницы  и начинает разрезать на куски темный пиджак.
Бросает  их один за  другим в  огонь,  смотрит, как они  морщатся,  дымятся,
загораются и  исчезают.  Но  вдруг она  останавливается,  тщетно борется  со
слезами, застилающими  ее  усталые  глаза. В  полусклеившихся складках ткани
показываются кусочки  какой-то  влажной,  липкой  массы:  последние  частицы
мозга, в котором несколько недель тому назад  рождались благородные мысли  и
гениальные идеи.
     Мари смотрит застывшим взглядом на жалкие останки, касается их рукой, с
отчаянием целует,  но Броня вырывает  у нее одежду,  отнимает  ножницы, сама
принимается резать все на  куски и бросать в  огонь. Делает  это молча,  без
единого слова. Наконец  все закончено. Бумага, простыня, полотенце,  которым
обе сестры вытирали руки, становятся добычей пламени.
     -  Я не  могла перенести, чтобы чужие, равнодушные руки коснулись всего
этого, - наконец произносит Мари сдавленным голосом. Затем, подойдя к Броне,
спрашивает:  - Теперь скажи, как мне жить. Я чувствую, что  должна жить,  но
как это сделать? Как мне быть?
     И тут же,  сокрушенная  ужасным  припадком  рыданий, слез, икоты,  Мари
падает  на грудь Брони, которая поддерживает ее, старается утешить, в  конце
концов раздевает и укладывает в постель это совсем обессиленное существо.
     На следующий день Мари вновь становится тем холодным автоматом, который
топчется на месте с  19 апреля. Все тот же автомат  целует  Броню, когда  та
садится  в поезд, отходящий в Польшу. Еще долго будет ее  преследовать образ
Мари в траурной вуали, стоящей неподвижно на перроне.
     Нечто вроде "нормальной жизни" водворяется во флигеле, где все до такой
степени  насыщено  памятью  о Пьере, что в  определенные вечера при звонке в
парадную дверь у Мари на четверть секунды возникает  безумная мысль, не была
ли  катастрофа только дурным сном и не войдет ли сейчас Пьер.  Юные и старые
лица,  окружающие  Мари,  выражают  ожидание чего-то. От  нее  ждут  планов,
предположений на будущее.  Эта тридцативосьмилетняя измученная горем женщина
оказалась теперь главой семьи.
     И она принимает несколько решений: остаться на все лето в Париже, чтобы
работать в лаборатории и подготовить курс физики, который ей придется начать
в  ноябре. Ее  курс должен быть  достоин курса,  читанного Пьером Кюри. Мари
собирает все  его  тетради, книги, сводит  вместе заметки,  оставшиеся после
ученого.
     В течение этих мрачных для нее каникул дети резвятся на чистом воздухе:
Ева в Сен-Реми-ле-Шеврез у  своего деда, Ирен - на  морском берегу  с другой
сестрой Мари -  Элей Шалай,  приехавшей помочь  сестре  и провести  лето  во
Франции. Осенью, чувствуя себя не в силах оставаться на бульваре Келлермана,
Мари начинает подыскивать новую  квартиру. Ей хочется обосноваться в Со, где
жил Пьер, когда она с ним встретилась, и где он покоится теперь.
     Когда встал вопрос о переезде, доктор Кюри, может быть, впервые оробев,
сказал своей невестке:
     - Мари,  теперь,  когда нет Пьера,  у вас нет  никакой причины жить  со
стариком.  Я  вполне могу  оставить вас и  жить один или  у  старшего  сына.
Решайте!
     - Нет, решайте вы!.. - говорит Мари.  -  Ваш отъезд огорчит меня. Но вы
должны сами решить, что для вас лучше...
     Голос ее  звучит тоскливо. Неужели ей предстоит утратить и этого друга,
этого  верного  товарища  ее  жизни?  Будет естественно,  если  доктор  Кюри
предпочтет жить у  Жака, а не  оставаться с ней -  иностранкой, полькой.  Но
тотчас слышится желанный ей ответ:
     - Мари, для меня лучше всего остаться с вами, и навсегда.
     Он   добавляет:  "Если  вы  согласны"  -  фразу,  проникнутую   скрытым
волнением, в  котором  ему не хочется  признаться.  И,  быстро повернувшись,
уходит в сад, куда его зовут радостные крики Ирен.
     Вдова,  семидесятилетний старик,  девочка  и малышка  - вот  теперешний
состав семьи Кюри.

     * * *

     Мадам  Кюри,  вдова  известного  ученого,  назначенная  профессором  на
кафедру, которую занимал ее муж в  Сорбонне, прочтет  свою  первую  лекцию 5
ноября 1906 года в половине второго пополудни...
     В этой  вводной  лекции мадам  Кюри изложит  теорию  ионизации  газов и
рассмотрит вопрос о радиоактивности.
     Мадам Кюри будет читать лекции в лекционном амфитеатре. В нем около ста
двадцати  мест,  из   них   большую  часть  займут   студенты.   Публике   и
представителям печати, тоже  имеющим некоторые  права, придется делить между
собой самое большее  двадцать мест!  Ввиду  этого события - единственного  в
истории  Сорбонны  - нельзя  ли изменить существующие правила и предоставить
мадам Кюри, только для первой лекции, большой амфитеатр?

     Эти отрывки  из тогдашних газет отражают тот интерес и то нетерпение, с
которыми  Париж   ждал  первого  публичного  появления  "знаменитой  вдовы".
Репортеры,   светские   люди,   хорошенькие  женщины,  артисты,   осаждающие
секретариат  факультета естествознания и негодующие  на то, что им  не  дали
пригласительных  билетов,   руководствовались  вовсе  не  сочувствием  и  не