показать  товар. Красные, крепкие,  точно  отполированные,  яблоки  особенно
бросаются  в глаза  на  мягкой  соломенной  подстилке, предохраняющей  их от
мороза. Горы яблок навалены  повсюду  -  от  носа  до  кормы. Они пришли  из
Казимежа-Дольны, красивого городка на Верхней  Висле,  и плыли  день за днем
вниз по течению сюда, в Варшаву.
     - Я  хочу сама  выбирать яблоки...  Сама!..  - кричит  Эля,  откладывая
муфточку и сбрасывая одним движением плеча свой школьный ранец; тотчас же ее
примеру следует и Маня.
     Для девочек нет ничего веселее этих яблочных походов. Яблоки перебирают
по  одному,  рассматривают  каждое  со всех  сторон  и после этого кладут  в
корзину,  плетенную  из  ивняка.  Если  попадаются  гнилые,  то,  хорошенько
размахнувшись,  их швыряют в Вислу  и смотрят,  как плывут эти красные шары.
Наполнив доверху корзину, выходят на берег, держа и в руке по яблоку.
     Яблоки  холодные и  на  зубах  хрустят;  как  восхитительно  откусывать
кусочек  за  кусочком, пока там  тетя Люця  торгуется  с хозяином и выбирает
среди  обступивших  ее  мальчишек  с  запачканными  лицами того, кто, по  ее
мнению, достоин отнести к ней на дом корзину с драгоценным грузом.

     * * *

     Пять  часов  пополудни.  Горничные  убрали  стол  после обеда  и зажгли
висячую керосиновую лампу.  Время занятий.  Пансионеры  разбрелись по  своим
комнатам,  где живут  по  двое  и по  трое. Сын и  дочери учителя остались в
столовой,  превращенной в  комнату для занятий,  раскрыли тетрадки и  книги.
Через несколько минут в комнате раздается бормотание, невнятный, назойливый,
нудный  гул; он так  и остается на целые годы лейтмотивом всей жизни  в этом
доме.
     Его  виновниками  являются ученики,  которые  не  могут  отказаться  от
привычки  вслух заучивать латинские  стихи,  исторические  даты  или  решать
задачи. В  каждом  углу этой фабрики познаний ноют, охают, страдают. Как все
трудно!  Сколько  раз  приходится  учителю  Склодовскому  ободрять  ученика,
который впадал в отчаяние из-за того, что, хорошо поняв изложенное на родном
польском языке, не  мог при всех стараниях  усвоить то же самое, и  особенно
передать, на обязательном русском языке.
     Маленькая  Маня  не  знает подобных  огорчений.  Исключительная  память
казалась  подозрительной,  и,  когда  девочка на  глазах у  всех прочитывала
стихотворение два раза и  тут  же  произносила наизусть  без единой  ошибки,
товарищи обвиняли  ее в  жульничестве, говоря,  что она  выучила его раньше,
потихоньку  от  всех.  Свои  уроки  она делает  значительно  быстрее  других
учеников,   а  затем  по  врожденной   готовности  помочь  нередко  выручает
какую-нибудь из подруг, попавшую в тупик.
     Но чаще всего, как было и в этот вечер, Маня берет книгу и устраивается
за столом, подперев  лоб руками и  заткнув уши большими  пальцами, чтобы  не
слышать  бормотание  своей соседки Эли,  не способной заучивать уроки иначе,
как вслух. Излишняя предосторожность, так как через минуту Маня,  увлеченная
чтением, уже не слышит и не видит того, что происходит вокруг.
     Такая способность  к полному  самозабвению  - единственная странность у
этого вполне здорового,  нормального  ребенка - необычайно забавляет Маниных
подруг  и  сестер. Броня  и Эля  в  сообществе  с  пансионерами  уже  не раз
устраивали в  комнате невыносимый гвалт, чтобы отвлечь младшую сестру, но их
старания напрасны: Маня сидит как зачарованная, даже не поднимает глаз.
     Сегодня им  хотелось бы  придумать что-нибудь похитрее, так как  пришла
дочь тети Люци  - Хенрика,  и  это обстоятельство раззадоривает в них демона
злых  козней. На цыпочках подходят  они к Мане и громоздят вокруг  нее целое
сооружение  из стульев. Два стула -  по бокам, один - сзади, на них  два,  а
сверху ставят еще стул, как завершение постройки. Затем  все молча удаляются
и делают вид, что заняты уроками. Они ждут. Ждут  долго  - Маня не  замечает
ничего.  Ни  шепота, ни приглушенного  смеха, ни  тени от  стульев. Проходит
полчаса, а Маня все  еще сидит, не подозревая опасности  от шаткой пирамиды.
Кончив  главу,  она  закрывает  книгу  и поднимает  голову.  Все  рушится со
страшным грохотом. Стулья опрокидываются на пол. Эля визжит от удовольствия.
Броня и Хенрика отбегают в сторону, боясь контратаки.
     Но Маня по-прежнему невозмутима. Не в ее характере сердиться, но вместе
с  тем  она  не  может  забавляться  так напугавшей  ее  шуткой.  Взгляд  ее
пепельно-серых глаз сохраняет выражение  застывшего испуга, как  у лунатика,
внезапно пробужденного от  призрачного  сна. Она потирает плечо,  ушибленное
стулом,  берет книгу  и уходит в другую комнату. Проходя мимо "старших", она
роняет одно слово: "Глупо!" Этот спокойный приговор очень мало удовлетворяет
"старших".
     Часы такого полного самозабвения - единственное время, когда Маня живет
чудесной жизнью  детства.  Она читает  вперемежку школьные  учебники, стихи,
приключенческую литературу, а наряду  с ними  - технические книги, взятые из
библиотеки отца.
     В  эти  короткие  часы  отходят от  нее  все мрачные видения  ее жизни:
усталый вид  отца, подавленного мелкими заботами;  шум от  вечной суматохи в
доме; вставание в предрассветном  мраке,  когда  ей  надо,  еще  полусонной,
вскочить с  постели, сползающей  со  скользкого дивана, и  быстро освободить
этот злосчастный молескиновый диван,  чтобы пансионеры могли позавтракать  в
столовой, которая служила спальней для младших Склодовских.
     Но  передышки эти мимолетны. Стоит  очнуться, и все  опять всплывает  с