Позже он попросил у нее  разрешения явиться к ней  с визитом. Мари дала
ему адрес: улица Фейянтинок, 11.
     Дружески сдержанно она приняла его  в своей  комнатке, и  Пьер,  скорбя
душой при  виде  такой бедности, все же оценил тончайшее созвучие между этой
личностью и  обстановкой. Никогда  еще Мари  не казалась ему такой красивой,
как в этом убогом жилище, в поношенном платье, с пылким и упрямым выражением
лица. Ее  юная фигура, похудевшая от  аскетического существования, не  могла
найти для себя лучшего обрамления, чем запустелая мансарда.
     Проходит  несколько  месяцев. По  мере  роста их взаимного  уважения  и
симпатии  крепнет дружба, растет интимность, взаимное доверие. Пьер Кюри уже
пленен   этой  полькой  с  ясным  и  развитым  умом.  Он  подчиняется  ей  и
прислушивается к  ее  советам. Под ее  влиянием  он вскоре сбрасывает с себя
ленивую беспечность, снова  берется за  свои работы по магнетизму и блестяще
защищает докторскую диссертацию.
     Сама Мари считает себя пока свободной. По-видимому, она не  расположена
услышать решительный вопрос, а ученый-физик не решается его задать.
     В этот вечер, быть может, в десятый раз сошлись они в комнатке на улице
Фейянтинок. Июнь, прекрасная погода,  послеобеденное время.  На  столе среди
книг  по  математике, необходимых для  подготовки к  наступающим  экзаменам,
стоит стакан с несколькими  белыми  ромашками, принесенными  Пьером и Мари с
совместной прогулки. Мари наливает чай, подогретый на неизменной спиртовке.
     Физик только что рассказывал  подробно об одной  своей работе,  которой
сейчас занят. Затем сразу, без перехода, говорит:
     - Мне бы хотелось,  чтобы Вы познакомились с моими родителями. Я живу с
ними в Со, где снимаем домик. Они чудесные люди...
     И  он  описывает  Мари  своего  отца,  высокого, нескладного старика, с
живыми голубыми  глазами,  очень  умного, кипучего, бурливого, как  молочный
суп, и в то же время на редкость доброго; свою мать, удрученную недугами, но
искусную  хозяйку,  мужественную  и   веселую.  Припоминая  свое  прекрасное
детство, описывает бесконечные блуждания по лесам вдвоем с братом Жаком.
     Мари слушает и  удивляется: сколько  совпадений, сколько  таинственного
сходства! Только переменить  некоторые детали, перенести  домик в Со на одну
из варшавских  улиц, и  семья Кюри  превратится  в  семью Склодовских.  Если
отбросить религиозный вопрос (доктор Кюри - вольнодумец и  антиклерикал,  не
крестил  своих  сыновей),  это такая  же  разумная  и честная  семья. То  же
уважение к культуре, такая же тесная сплоченность между родителями и детьми,
та же любовь к природе...
     Мари веселеет и  с улыбкой рассказывает  о своих  веселых  каникулах  в
польской деревне, в такой же, какую она вновь увидит через несколько недель.
     - Но в  октябре  вы  вернетесь?  Обещайте,  что приедете опять. Если вы
останетесь в Польше, вам будет невозможно продолжать свои занятия. Теперь вы
не имеете права бросать науку!
     В  этих  словах  Пьера сказывается  глубокое, томительное беспокойство.
Мари понимает, что  словами: "Вы не  имеете  права бросать науку" - он хочет
сказать: "Вы не имеете права бросать меня".
     Долгое время они  молчат. Затем,  подняв  на  Пьера  свои  светло-серые
глаза, Мари отвечает еще нетвердым голосом:
     - Думаю, что вы правы. Мне очень хотелось бы вернуться.

     * * *

     Пьер  несколько раз возобновлял разговор  о  будущем.  Наконец он прямо
предложил  Мари стать его  женой. Но  эта попытка потерпела  неудачу.  Выйти
замуж за француза, навсегда бросить свою семью, отказаться от патриотической
деятельности,  расстаться  с Польшей  - все  это казалось  панне Склодовской
каким-то  ужасным  предательством. Она  не может!  Не должна!  Она  блестяще
выдержала экзамены, и теперь надо ехать в  Варшаву, по крайней мере на лето,
а  может  быть,  и  навсегда.  При  расставании  с  опечаленным  Пьером  она
предлагает ему дружбу, уже недостаточную для него, и садится в поезд, ничего
не пообещав...
     Мысленно он следует за ней. Ему  хотелось бы присоединиться к ней или в
Швейцарии, где она  проведет несколько недель со своим  отцом,  выехавшим ей
навстречу, или  же в Польше, в той самой Польше, к которой он ее ревнует. Но
это невозможно...
     Тогда он издали продолжает вести начатое  дело.  Где  бы ни была Мари в
это  лето - в Креттаже, Львове, Кракове или Варшаве - ее  настигают  письма,
написанные корявым, немного детским почерком, они стремятся убедить, вернуть
ее обратно, напоминая, что ее ждет Пьер Кюри.
     Письма прекрасные, чудесные...

     Пьер Кюри - Мари Склодовской, 10 августа 1894 года:

     Ничто  не  доставляет  мне   такого  удовольствия,  как  вести  о  Вас.
Перспектива ничего не слышать о Вас в  течение двух  месяцев  представлялась
мне крайне  неприятной,  а это  значит,  что присланное  Вами письмецо  было
желанной вестью.
     Надеюсь,  что Вы хорошо  отдыхаете  и в октябре вернетесь  к  нам.  Что
касается  меня, то я не  отправился путешествовать, а остался в деревне, где
целыми днями сижу у окна или в саду.
     Мы дали обещание  друг другу (не правда  ли?)  быть  по  крайней мере в