молчанием  слушателей  она  продолжила  эту  увлекавшую  ее  игру.  Но вдруг
остановилась  в  испуге.  Взгляд на  изумленные  лица  родителей, взгляд  на
обидчивую гримасу Брони... сразу какие-то бессвязные, невнятные слова, затем
безудержное  рыдание... и чудо-ребенок превратился в  четырехлетнюю малютку,
которая заливалась горючими слезами, лепеча жалобно и виновато:
     - Простите... Простите... Я  не нарочно... Я  не виновата... Броня тоже
не виновата! Просто это очень легко!
     Маня пришла  в отчаяние от  мысли: а вдруг ее никогда не простят за то,
что она выучилась читать без спросу?
     После этого знаменательного чтения девочка хорошо усвоила и  большие, и
маленькие буквы, а  если  не сделала новых  замечательных  успехов, то  лишь
потому, что родители, как опытные и осторожные педагоги, старались не давать
ей книг. Они боялись этой скороспелости в их дочери, и стоит  Мане протянуть
руку к одному из  альбомов с  крупной печатью, лежавших повсюду  в доме, как
слышит она  родительский  голос:  "Ты бы  поиграла в  кубики...  А где  твоя
кукла?.. Спой мне такую-то песенку".  Или, как сегодня: "Лучше бы ты пошла в
сад..."
     Маня взглядывает  на дверь. Грохот рассыпающихся  по паркету  кубиков и
крики, для  которых стены  и двери -  недостаточная преграда, убеждают Маню,
что  в детской  она едва ли найдет  себе товарища  для прогулки по  саду. Не
больше  надежд  и на кухню,  откуда долетают  звуки  непрерывной  болтовни и
шумной работы у плиты, свидетельствующие о приготовлении ужина.
     - Я пойду за Зосей.
     - Как хочешь.
     - Зося... Зося-а!
     Сестры рука об руку пересекают луговинку, где они каждый день играют "в
салки"  или "в жмурки", идут  вдоль здания гимназии и, растворив деревянную,
источенную  червем  калитку,  проникают  в  сад.  От лужаек с  хилою травой,
стиснутых каменными стенами, все же попахивает землей, деревней...
     - Зося, а скоро мы поедем в Зволу?
     - Нет, не скоро. Не раньше июля. А ты разве помнишь Зволу?
     Благодаря поразительной  памяти  Маня  помнит  все:  ручей, где прошлым
летом она и  сестры барахтались целыми часами; "мыло", которое они делали из
грязи,  пачкая  свои  юбочки  и  фартучки,  а  потом   куски  этого   "мыла"
раскладывали  для  сушки на доске, известной только им одним... Старую липу,
куда  взбирались  иногда сразу  шесть-семь  заговорщиков,  включая  кузена и
друзей,  а  Маню  с  еще слабыми ручонками и коротенькими ножками втаскивали
общими  усилиями.  Самые  толстые сучья устилали холодными  ломкими листьями
капусты, в таких же капустных листьях, запрятанных в дупла, хранились запасы
вишен, крыжовника и нежной сырой морковки.
     А  хутор Марки с его жарким амбаром, где Юзеф учил таблицу умножения, а
Маню  зарывали в сыпучую массу жита! А папаша Шиповский,  который так весело
щелкал кнутом, сидя на козлах брички! А лошади дяди Ксаверия!
     Эти дети города имели возможность упоительно проводить летние каникулы.
Из разросшегося рода только одна  ветвь стала  городской, и  почти  в каждой
губернии  можно было найти  каких-нибудь Склодовских  или Богуских,  которые
обрабатывают  кусок  земли.  Хотя их  усадьбы не  роскошны,  но  там  всегда
найдутся комнаты,  чтобы  приютить  на  лето учителя  гимназии с семейством.
Несмотря на скромные условия жизни, Маня еще не знает незавидного пребывания
на  "дачах",  в   которых   поселяются  жители   Варшавы.  Летом  эта   дочь
интеллигентов  становится  или,  вернее  говоря,  вновь  превращается  силой
врожденных, глубоко заложенных склонностей в простую деревенскую девчонку.
     -  Ну, побежим... Давай  на  спор - я  раньше добегу  до конца сада!  -
весело кричит Зося.
     - Мне не хочется бегать. Лучше расскажи мне что-нибудь...
     Никто в этой семье, даже сам учитель и его жена, не умеет  рассказывать
так,  как  Зося.  Ее  богатое  воображение  придает житейским  происшествиям
волшебные,  сказочные  черты.  Кроме  того,  Зося умеет  сочинять  маленькие
комедии и с увлечением сама же представляет их,  к восторгу сестер  и брата.
Этим  талантом  она  подчиняет себе Маню,  и, несмотря на то  что пятилетней
малютке порой  бывает  трудно  улавливать  само  развитие  сюжета,  Маня  то
заливается неудержимым хохотом,  то вся дрожит  от  фантастических картин  в
рассказе Зоси.
     Наконец девочки возвращаются домой. По мере приближения к гимназии Зося
идет  все медленнее и понижает  голос.  Создаваемый  и  тут  же передаваемый
рассказ далеко не кончен, однако Зося внезапно прерывает свое повествование.
Поравнявшись с правым крылом гимназического здания, где надо проходить  мимо
окон,  затянутых одинаковыми  занавесками из  жесткого  гипюра,  дети  сразу
замолкают.
     Там, за занавешенными окнами, обитает  существо  ненавистное и страшное
семье Склодовских: директор гимназии господин Иванов, представитель царского
правительства в этом учебном заведении.

     * * *

     Жестокая судьба для поляка - быть в 1872  году русским подданным и в то
же  время принадлежать к польской интеллигенции с ее терзаниями. Здесь зреет
возмущение, а гнет навязанного рабства  чувствуется еще острее, чем в других
сословиях.
     Как раз сто  лет  тому назад жадные  и грозные соседи ослабевшей Польши