XVIII. Как нужно действовать Франции в ожидании новой войны на море 

Трафальгар знаменует собой крайний предел великой морской войны. После этого 
решительного примера оказалось ясно, что для войны на море вооружения больших 
масс вовсе не годится; что в артиллерийских сражениях ни мужество, ни геройское 
рвение не могут заменить быстроты и верности пальбы, и что лучшая тактика для 
каждого адмирала - соединить под своим началом такую эскадру, в которой каждый 
корабль умеет исполнять свои обязанности. Орлиным взглядом своим Наполеон 
набрасывал планы кампаний нашему флоту, подобно тому, как он составлял их для 
сухопутных армий; но неожиданные неудачи утомили его гений и истощили терпение. 
Он отвратил свой взор от единственного поля битвы, на котором ему изменяла 
фортуна и, решившись преследовать Англию на другом поприще, принялся создавать 
новый флот, не давая ему, однако, принять участие в этой борьбе, сделавшейся 
упорнее, чем когда-либо. Таково было наказание, наложенное им на оружие, так 
часто обманывавшее его надежды. Между тем деятельность наших портов, казалось, 
удвоилась; каждый год несколько кораблей вырастало на стапелях и прибавлялось 
ко флоту. Для Венеции и Генуа воскресли дни их прежней славы, и от берегов 
Эльбы до глубины Адриатического моря каждый порт наперерыв старался 
содействовать исполнению творческой мысли императора. Большие эскадры были 
собраны в Шельде, на Брестском и Тулонском рейдах. Им недоставало еще морского 
навыка; но, тревожимые беспрестанно присутствием неприятеля, ежеминутно ожидая 
битвы, они представляли уже существенную силу, готовую действовать и способную 
загладить прошлые неудачи. Но император до последнего дня не хотел дать случая 
этому флоту, исполненному рвения и уверенности, померяться силами с неприятелем.
 Только несколько фрегатов получили дозволение выйти для короткого крейсерства, 
и славные битвы, ими выдержанные, заставляли уже предчувствовать новую морскую 
эру, как вдруг пала Империя. Она пала, оставив Франции огромный флот, - в 
обширнейшем значении этого слова, и такую военную организацию, какой мы и 
теперь можем позавидовать. Благодаря непрерывным усилиям, Франция в январе 1815 
г. успела собрать от Дюнкирхена до Тулона 29 кораблей и 17 фрегатов, готовых 
выйти в море; в Антверпене 10 кораблей и 4 фрегата, а в Генуа и Венеции 2 
корабля и 1 фрегат. 31 корабль и 24 фрегата строились или исправлялись в портах 
Франции, 25 кораблей и 8 фрегатов в Антверпене, 6 кораблей и 3 фрегата в портах 
Италии и в Корфу. Морские силы Франции, состоявшие в 1792 г. из 76 кораблей и 
78 фрегатов, доходили в 1815 г. до 103 кораблей и 57 фрегатов. Таким образом, 
Империя перед падением почти возместила свои потери, и, если она не передала 
Франции неприкосновенным наследие Людовика XVI, если она не могла возвратить ей 
колоний, - эти воспитательницы ее флота, эти источники богатства и величия, 
навсегда утраченные, то, по крайней мере, она оставила Франции материальную 
силу, превосходившую ту, которую она получила от прежней монархии. 

Трактатом 30 мая 1814 г. Франции были отданы только две трети судов, собранных 
в Антверпене, а те, которые находились в Генуа и Венеции, остались в руках 
победителей. Но это была еще самая меньшая потеря. В 1792 г. эмиграция отняла у 
Франции офицеров, научившихся побеждать под командой д'Естена и Сюффрена. 
Происшествия 1815 г. вторично рассеяли наших моряков, и мы дошли до того, что 
число вооруженных судов стало меньше, чем то, которое сардинцы и неаполитанцы 
ныне считают нужным для защиты торговли и достоинства своего флота. Можно было 
думать, что для французского флота уже все кончено. Но такое положение дел не 
могло долго продолжаться. Система союзов, принятая Реставрацией, прежнее 
величие флота во времена Людовика XIV и Людовика XVI, воспоминание о славе, 
которая, казалось, принадлежала собственно старинной монархии, о единственной 
славе, которую не могла увеличить Империя - все это говорило новому 
правительству Франции в пользу флота, и оно не могло остаться равнодушным к его 
судьбе. В 1817 г. виконт Дюбушаж министр флота и колоний, объявил Палатам, что 
Франция имеет еще 68 линейных кораблей, 38 фрегатов и 270 судов меньших рангов. 
Ясно было, что владея такими силами, правительство, успокоенное на счет своих 
границ на суше, непременно обратит внимание на флот, этот важный элемент 
величия нации, как только утомленная Франция успеет немного отдохнуть и 
привести в порядок свои финансы. 

И точно, с 1822 г. испанская война дала повод к составлению двух эскадр, 
назначенных блокировать берега Каталонии и Андалузии, и содействие этих эскадр 
имело сильное влияние на успех военных действий. Но неоспоримые услуги, 
оказанные этими эскадрами, все еще не могли изгладить из памяти воспоминаний об 
Абукире и Трафальгаре, и французский флот долго еще переживал всю тяжесть этих 
бедственных дней, которые даже по прошествии полустолетия бросают печальную 
тень на самые блестящие страницы нашей истории. Только после Наваринской битвы 
народное сочувствие к флоту возвратилось. Потом уже экспедиции в Алжире и Таго, 
и позже к Мексиканским и Марокским берегам совершенно оправдали это сочувствие 
и окончательно заслужили флоту общую благосклонность. 

Надо отдать справедливость нации и Палатам. Если Франция желала иметь флот, то 
желание ее было искренно, и в этом, как и во многих других случаях, она не 
стояла за ценой своего величия. Принимаясь за это обширное предприятие, она не 
отказывалась ни от каких пожертвований, лишь бы только упрочить его успех. Она 
поняла, что для устройства сильного флота ей нужны не такие условия, как другим 
народам; что, не имея, подобно России, внутренних морей, на которых можно бы 
приобретать успехи, скрывая их частью от всех взоров, нам нужно расти в виду 
Англии; что, находясь под рукой у этой державы и почти завися от нее, нам нужно,