вспрыгнул на стол, стреляя с обеих рук на любое подозрительное движение.

Полсотни еще живых, оглушенных и деморализованных гостей, собрали под стеной. 
Пулеметчик кончил набивать диск. Хлопцы вставили обоймы. Махно защелкнул оба 
снаряженных барабана:

– Прибрать кровососов. Огонь!

Выводили лошадей из конюшни, без суеты грузили подводы:

– Сначала – всё оружие и патроны. Седла, упряжь! Да верховых всех приторочь!

– Обувку сымай с них. Форму, одёжу.

– Нестор, а что со всем тем добром делать – с посудой, и другое?

– Так. Кто там? Работники. Слуги, в общем. Быстро – брать кому что охота. 
Сейчас запалим все.

Полчаса прошло: утянулся за холм обоз, прозрачно и неярко заполыхала на солнце 
усадьба, горелой плотью потянуло от огня.

И как ничего не было.




Свадьба-2



Понравилось. Хитрость и маскировка – основа партизанской войны. А партизанской 
войне народ учить не надо: прикинуться невинным, убить исподтишка и скрыться, 
мол ни при чем я, – это в натуре, в крови. Главная трудность – когда компания 
(отряд, группа, шайка, банда) большая: разбежаться по домам нетрудно – труднее 
собрать всех в один нужный момент. Так ведь и это умение – дело наживное. Так 
еще немецкие крестьяне при Лютере рыцарей били.

И тянется утомляющаяся от собственного веселья свадьба по горячему пыльному 
шляху. Невеста уже украдкой семечки лузгает, жених ко штофу с дружками 
прикладывается. Родители на отдельной бричке старые песни заводят, дивчата с 
подвод новые выкрикивают, бандурист гармонисту вразнобой. Встречные разъезды 
крестятся на икону, крякают после чарки, желают хозяйства да детишек.

Протянулись сквозь все село, и уже на выезде – раз, два, три! винтовки из 
соломы, пулемет из-под ковра! – «Огонь!» – зазвенели стекла в барской усадьбе, 
с ревом ворвались сбросившие маскарад хлопцы: кровь по лестнице, мозги по 
мощеному двору. Крутится Махно на кауром жеребце, с удовольствием хлопает самых 
храбрых из новенького маузера: заговоренный, следит за положением.

Не стало в усадьбе полуэскадрона варты расквартированной, и хозяев, и хлеба с 
инвентарем, и коней со сбруей, мебель и утварь как муравьи уволокли селяне 
бесследно, и самой усадьбы не стало в прозрачном пламени.

– Значит, так, громодяне. Бери что хочешь, если оно другим не взято: трудись 
свободно, живи честно. Коня береги. Оружие сховай. А надо – придет до вас 
человек, хоть днем хоть ночью, хоть конный хоть пеший, с приказом да сроком. 
Пойдете бар бить, белу кость сничтожать, за счастье простого народа биться?

Ревут крестьяне согласно!




Партизаны



Лесов в Новороссии нет. Как стол степь, в укрытии не отсидишься. При доме, при 
хозяйстве, при семье – живет себе мужик, кряхтит под законом, кланяется власти, 
покоряется силе. А ночью – винтарь отец да шашка матушка, хопа – и нет варты, и 
нет бар, и мадьярского отряда тоже нет. Свищи ветра в поле. Откель добро? – да 
с ярмарки, на кабанчика сменял. Откель конь? – да цыган блудилый за женины 
серьги золотые продал. Винтовка на огороде прикопана? – да с войны принес, у 
нас все их с собой брали, время такое, чего ее бросать-то было. Как приказ был 
сдавать?! Отец родной, да забери ты ее от греха, да чтоб не видел я ее, да не 
губи ты детишек малолетних ради, я ж с нее сроду не стрелял! вот те крест!

А головка движения – то там нашумела в гайдамацкой форме, то за триста верст в 
австрийских мундирах австрийцев же в клинки взяла, то эшелон хлеба на станции