Наш юный товарищ говорила мне: «Вы, знаете, товарищ Скромный, что этот „Нил“ 
своим влиянием на рабочих до сих пор меня с ума сводил, и я задалась целью во 
что бы то ни стало убить его влияние на рабочих. Меня стесняло на этом пути 
лишь одно: я слишком молода. Рабочие относятся к старым товарищам более 
доверчиво. Боюсь, что это мне помешает выполнить свой долг перед рабочими...»

Кроме здоровья и лучших успехов ей в деле революционного анархизма, я ничего 
больше пожелать не мог. Мы распрощались и разошлись, обещая на другой день 
встретиться и поговорить о Гуляйполе, о котором она слыхала много хорошего.

Из-за митинга я опоздал в бюро по созыву съезда и не достал бумажки на номер в 
отеле. Ночевал я в номере товарища Серегина...

Губернский съезд постановил реорганизовать все крестьянские союзы в советы на 
местах. Это было единственно новым для Гуляй-Польского района вопросом из всех 
вопросов повестки губернского съезда 5–7 августа 1917 года.

По возвращении нашем со съезда и после ряда докладов о нем Гуляй-Польский 
Крестьянский союз был реорганизован в Крестьянский совет. Он не изменил ни 
своей декларации, ни методов борьбы, к которой усиленно подготовлял крестьян. 
Его призыв к рабочим изгнать хозяев фабрик и заводов и ликвидировать их права 
собственности на общественные предприятия усилился.

За это время, пока мы были заняты формальным переименованием союза в совет, в 
Москве 14 августа открылось Всероссийское демократическое совещание и на его 
трибуне показался уважаемый, дорогой наш старик – Петр Алексеевич Кропоткин.

Гуляй-Польская группа анархистов-коммунистов остолбенела, несмотря на то что 
глубоко сознавала, что нашему старику, так много работавшему в жизни, постоянно 
гонимому на чужбине и теперь возвратившемуся на родину и занятому в старческие 
годы исключительно гуманными идеями жизни и борьбы человечества, неудобно было 
отказаться от участия в этом Демократическом совещании. Но эти соображения 
отходили на задний план перед тем трагическим моментом революции, который 
понемногу должен был наступить после совещания. Мы в душе осудили своего 
старика за его участие в этом совещании, думая, что он из бывшего учителя 
революционной анархии превращается в сентиментального старца, ищущего 
спокойствия и сил для последнего применения своих знаний в жизни. Но этот суд 
над Петром Алексеевичем был внутри самой группы, в ее душе, замкнутой для 
врагов. Происходило это потому, что глубоко, в самых тайниках души группы, Петр 
Алексеевич оставался великим и сильным теоретиком анархизма. Это подсказало нам,
 что, не сломи его физически время, он стал бы перед русской революцией 
практическим вождем анархизма. Правы ли мы в этом или нет, но на тему его 
участия во Всероссийском демократическом совещании в Москве мы никогда не 
вступали в спор со своими политическими врагами...

Итак, мы с замиранием души прислушивались к тому, что скажет Петр Алексеевич. 
Мы не теряли веры, что он останется навсегда близким, дорогим нашим стариком, 
но момент революции зовет нас в свою сторону. В силу ряда причин чисто 
искусственного характера в революции замечается застой. На нее надевается петля 
всеми политическими партиями, участвующими во Временном правительстве. А ведь 
они, все эти партии, шаг за шагом все прочнее и решительнее приходят в себя и 
становятся грозной силой контрреволюции...

Может ли наша группа теперь, после семимесячного наблюдения за нашим движением 
по городам, сомневаться в том, что многочисленные деятели его не знают своей 
роли и этим угнетают движение, не дают ему высвободиться из традиционных форм 
дезорганизованности и превратиться из группового в массовое движение? Конечно 
нет! Поэтому группа взялась с еще большей энергией за точное определение 
неразрешенных нашим анархическим движением вопросов, как, например, вопрос о 
согласовании деятельности групп между собой в развертывающихся событиях. Он 
смело и полностью не был сформулирован ни одной федерацией анархистов в русской 
Февральской революции, хотя каждая федерация и выпускала свои декларации и 
намечала новые положения для своей деятельности.

Так, мечась в своем стремлении отыскать то большое, что она могла найти в 
трудах по анархизму Бакунина, Кропоткина и Малатесты, группа пришла к тому, что 
мы, крестьянская группа анархистов-коммунистов в Гуляйполе, не можем ни 
подражать нашему движению в городах, ни прислушиваться к его голосу. Мы 
самостоятельно должны разобраться в этом тревожном моменте революции и 
самостоятельно помочь подневольной деревне правильно ориентироваться в ней, 
чтобы политические партии не пошатнули в ней веры, что именно она, а не партии 
со своим правительством явится прямым творцом революции в деревне и что от нее 
самой зависит видоизменить характер и темп течения этой революции. И группа 
растворилась среди тружеников подневольной деревни, оставив лишь инициативное и 
посредническое бюро; и словом, и делом она помогала трудящейся массе 
разобраться в моменте и придать своей борьбе большую решительность...

Так мы подошли к дням, когда наша тоска и боль о тревожном моменте революции 
оправдались целиком. Пришли вести от самого Временного правительства и от 
Совета рабочих, крестьянских, солдатских и казачьих депутатов из Петрограда,