Умышленно я выехал на съезд днем раньше. С вокзала еду прямо в киоск федерации. 
Застаю в нем секретаря – Молчанского. Одессит, старый товарищ. Знаем друг друга 
еще с каторги. Радость, обнимаемся, целуемся.

Я тотчас же обрушился на него: что они делают по городам? Почему не разъезжают 
с целью организации по всей губернии?

Товарищ Молчанский со свойственной ему манерой волнуется, разводит руками, 
говорит: «Брат, сил нет. Мы слабы. Мы только-только сгруппировались здесь и еле 
обслуживаем рабочих на здешних заводах и солдат по казармам. Мы надеемся, что 
со временем наши силы разовьются, и тогда мы теснее свяжемся с вами в деревне и 
начнем работу более энергичную по деревням»...

Долго мы после этого сидели молча и глядели друг на друга, погрузившись каждый 
в себя и в будущее нашего движения в революции... А затем Молчанский начал 
успокаивать меня, уверяя; что в недалеком будущем в Екатеринослав приедут 
Рогдаев, Рошин, Аршинов и ряд других товарищей, нам не известных. Наша работа 
будет переброшена в деревню. Затем он повел меня в клуб федерации, который 
раньше назывался Английским клубом.

Там я застал много товарищей. Одни спорили о революции, другие читали, третьи 
ели. Словом, застал «анархическое» общество, которое по традиции не признавало 
никакой власти и порядка в своем общественном помещении, не учитывало никаких 
моментов для революционной пропаганды среди широких трудовых масс, так остро в 
этой пропаганде нуждавшихся.

Тогда я спросил себя: для чего они отняли у буржуазии такое роскошное по 
обстановке и большое здание? Для чего оно им, когда здесь, среди этой кричащей 
толпы, нет никакого порядка даже в криках, которыми они разрешают ряд важнейших 
проблем революции, когда зал не подметен, во многих местах стулья опрокинуты, 
на большом столе, покрытом роскошным бархатом, валяются куски хлеба, головки 
селедок, обглоданные кости?

Я смотрел на все это и болел душой. В это время в залу вошел Ив. Тарасюк (он же 
Кабась), заместитель секретаря Молчанского. Он с болью и возмущением сперва 
тихо, а затем чуть не во весь голос закричал: «Кто ел на столе, уберите!»... 
Сам начал подымать опрокинутые стулья...

Быстро все со стола было убрано, и взялись подметать залу.

Из клуба я возвратился опять в киоск федерации, подобрал ряд брошюр себе для 
Гуляй-Поля и хотел было уходить в бюро по созыву съезда для получения 
бесплатного номера на время работ съезда, как в киоск зашла молодая барышня, 
оказавшаяся товарищем. Она просила товарищей пойти с нею в зимний городской 
театр и поддержать ее в выступлении перед рабочей аудиторией против увлекающего 
рабочих социал-демократа «Нила». Но присутствующие товарищи ей сказали, что они 
заняты. Она ни слова больше никому не сказала, повернулась и ушла.

Товарищ Молчанский спросил меня: «Ты с нею знаком? Это – славный и энергичный 
товарищ». Я в ту же минуту бросил киоск и нагнал ее. Предложил ей идти вместе 
на митинг, но она мне ответила: «Если не будете выступать, то вы мне не нужны 
там». Я обещал ей, что выступлю.

Тогда она взяла меня за руку и мы ускорили шаги по дороге в Зимний театр. Этот 
юный и милейший товарищ рассказала мне по дороге, что она всего три года как 
сделалась анархисткой. Это ей трудно далось. Она около двух лет читала 
Кропоткина и Бакунина. Теперь почувствовала, что прочитанные ею труды помогли 
сложиться ее убеждениям. Она их полюбила и во имя их работает. До июля она 
выступала перед рабочими, но боялась выступить против врагов анархизма – 
социал-демократов. В июле на одном из митингов в сквере она выступала против 
социал-демократа «Нила». Он ее хорошо отстегал. «Теперь я, – говорила она, – 
собралась с силами попробовать вторично выступить против этого „Нила“. Это – 
агитаторская звезда в центре социал-демократов».

На митинге я выступил против знаменитого «Нила» под псевдонимом «Скромный» (мой 
псевдоним с каторги). Говорил скверно, хотя по уверению товарища «это было 
очень удачно, только что волновался».

Мой же товарищ, юный и энергичный, завоевала весь зал своим нежным, но сильным 
ораторским голосом: аудитория была восхищена этим голосом, и мертвая тишина, 
когда слушали то, что она говорила, сменялась бурными рукоплесканиями и 
громовыми криками: «Правильно, правильно, товарищ!»

Товарищ говорила недолго, 43 минуты, но настолько возбудила массу слушателей 
против положений, высказанных «Нилом», что, когда последний вышел оппонировать 
всем против него выступавшим, зал закричал: «Неверно! Не забивайте нам головы 
неправдой. Правильно говорили нам анархисты. Вы говорите неправду...»

Когда мы возвращались с митинга, нас собралось уже несколько товарищей вместе.