— Как бы то ни было, — сказал капитан Бушардон, — мне кажется странным, что вы 
отрицаете правильность информации, которую фон Калле так досконально точно 
радировал в Берлин. Когда он, к примеру, 23 декабря 1916 года сообщал своему 
шефу, что Х-21 просила срочно заплатить ей 5000 франков при посредничестве ее 
горничной через банк «Комптуар д’Эскомпт» в Париже, то тут он ничего не выдумал.
 Потому что 16 января 1917 года деньги поступили. Следовательно, вы дали ему 
очень точные инструкции, которые он уверенно передал дальше в Берлин.

— Я отправляла Анне Линтьенс телеграммы из Лондона и из Мадрида и поручала ей 
попросить денег у барона.

— Но все это еще не объясняет, каким образом фон Калле, не проинформированный 
вами о сумме, посреднике и о банке, смог правильно сообщить в Германию все эти 
детали.

Мата Хари упорно стояла на своем объяснении: — Кто угодно мог ему сообщить эти 
подробности из содержания моей собственной телеграммы к моей горничной.




ГЛАВА 20


По завершении допроса 1 мая Бушардон был уверен, что раскрыл это дело. Как он 
сказал позднее — причем свою оценку он основывал только на собственных версиях 
и выводах: «До своего отъезда из Парижа двойной агент при посредстве 
голландского консула 4 ноября получила сумму в 5000 франков. Эти деньги пришли 
из Германии, с чем согласился бы каждый». На самом деле он имел в виду, конечно,
 что он хотел бы, чтобы каждый согласился с этим.

Затем он решил, что «следствие в основном завершено». Хотя перехваченные 
радиограммы указывали на то, что фон Калле каким-то образом, возможно, был 
замешан в эти денежные переводы, у Бушардона не было никаких доказательств, что 
деньги на самом деле были не от барона ван дер Капеллена. Факт, что, хотя 
капитан Бушардон делал все, что было в его силах, чтобы уличить Мата Хари 
именно в этом пункте, и хотя эти переводы в ходе процесса сами стали предметом 
обсуждения, ни один из восьми пунктов собственно обвинения, по которым она была 
признана виновной, даже в намеках не упоминал слова «оплата», или «средства» 
или «деньги» или хоть что-то, что могло быть связано с этими моментами. 
Несмотря на всю свою личную убежденность, что дело расследовано, капитан 
Бушардон не стал даже выносить на суд присяжных этот момент — единственный, по 
которому у него были хоть какие-то улики.

Он дал Мата Хари почти три недели, чтобы та подумала над разоблачениями, 
содержавшимися в радиограммах. 21 мая он снова вызвал ее. В этот раз перед ним 
стояла другая Мата Хари. Было видно, что она провела время в долгих и серьезных 
раздумьях.

— Сегодня я скажу вам всю правду, — сразу же заявила она Бушардону. — Если я 
вам до этого времени не рассказывала все, то только потому, что мне было стыдно.


В мае 1916 года, когда я была у себя дома в Гааге, раздался звонок. Было уже 
довольно поздно. Когда я открыла дверь, там стоял господин Крэмер, немецкий 
консул в Амстердаме. Он уже написал мне в письме, что хочет со мной встретиться,
 но не сообщил почему.

(Имя Крэмера никогда не было написано правильно. Даже на самом суде. Согласно 
письму немецкого министерства иностранных дел в Бонне, которое я получил в 
январе 1963 года он был не Крэмер (Kramer), а Крамер (Karl H. Cramer). 2 ноября 
1914 года он, в ранге консула, возглавил немецкую информационную службу в 
Амстердаме. Как своего рода пресс-атташе он входил в штат консульства. Там он 
оставался до 24 декабря 1919 года. До войны Карл Крамер был по профессии купцом.
 Он родился в Берлине, а умер в 1938 году.)

— Консул узнал, что я подала заявление на визу во Францию. Он начал беседу так: 
— Я знаю, что вы собираетесь поехать во Францию. Готовы ли вы оказать нам 
некоторые услуги? Мы хотели бы, чтобы вы собирали для нас там сведения, которые,
 на ваш взгляд, могут заинтересовать нас. Если вы согласитесь, я уполномочен 
заплатить вам 20 тысяч франков. Я сказала, что это не много.

— Верно, — ответил он. — Но чтобы заработать больше, вы должны показать, на что 
вы способны. Я не дала ему окончательного ответа, а попросила время подумать. 
Когда он ушел, я подумала о моих дорогих мехах, которые остались у немцев в 
Берлине, и о том, что было бы справедливой компенсацией, если бы я вытащила из 
них как можно больше денег. Потому я написала Крамеру: «Я согласна. Можете 
привезти мне деньги». Консул тут же пришел и заплатил мне деньги в французской 
валюте. Он сказал также, что я должна писать ему невидимыми чернилами. Я 
возразила, что мне это не очень удобно, особенно если я буду подписывать письма