Мата Хари
Сэм Ваагенаар




Сэм Ваагенаар



Мата Хари





ПРЕДИСЛОВИЕ


Это первое документальное жизнеописание Мата Хари. Уже почти пятьдесят лет ее 
историю пересказывают авторы, собиравшие свои знания о ней исключительно из 
слухов. Фактов было не просто мало — они чаще всего вовсе оставались 
неизвестными. Потому слухи заменяли правду.

Эта книга построена на фактах. В своих исследованиях о жизни Мата Хари мне 
повезло натолкнуться на документы, большая часть которых оставалась до 
сегодняшнего дня неизвестной.

Часто упоминаемое в разговорах французское секретное досье о Мата Хари до сих 
пор остается закрытым. Только два посторонних человека видели его — Ален Прель, 
французский журналист, которому слепой случай дал возможность скопировать часть 
этого «дела» — в основном, протоколы предварительного следствия, и я.

Хота французское правительство все еще отказывает общественности в доступе к 
этим документам, их содержание почти полностью приведено в моей книге.

Точные подробности обвинительного заключения по делу Мата Хари никогда не были 
известны. Так же не были известны имена всех членов военного суда, 
приговорившего ее к смерти. В тайне оставался во многом и ход процесса, 
особенно как проходило голосование судей. Французское военное министерство 
никогда не позволяло никому взглянуть в протоколы судебного разбирательства.

Тем не менее, в этой книге есть и такая информация.

Роль англичан в истории Мата Хари никогда не освещалась. Не публиковавшиеся до 
последнего момента документы Скотланд-Ярда позволили мне подробно 
реконструировать и эту фазу жизни Мата Хари.

Очень важные личные письма Мата Хари, написанные частью еще до Первой мировой 
войны, и письма, которые она отправляла из своей камеры в парижской тюрьме 
«Сен-Лазар» позволяют нам по-новому оценить мысли и настроения этой женщины. И 
никогда ранее не публиковавшаяся переписка между Мата Хари и ее импресарио дает 
нам возможность увидеть ее как женщину, совершенно отличающуюся от сложившегося 
у нас в мыслях образа.

И еще ее личное наследие — ее дневники, ее альбомы, доставшиеся мне.

Мой интерес к Мата Хари начался в 1931 году. Именно тогда кинокомпания 
«Метро-Голдвин-Мейер» решила снять фильм о Мата Хари с Гретой Гарбо в главной 
роли. Фильм должен был показать жизнь Мата Хари и описывал в основном время ее 
предполагаемой шпионской деятельности. Как шеф европейского отделения 
пресс-службы МГМ я сначала заинтересовался этим делом и потому, что я тоже 
голландец, как и Мата Хари.

Мата Хари была казнена французами в 1917 году после судебного разбирательства, 
ставшего самым сенсационным шпионским процессом Первой мировой войны. Когда 
киностудия планировала предоставить Грете Гарбо роль этой шпионки и танцовщицы, 
с того дня прошло 14 лет. Потому я мог предположить, что в Нидерландах живет 
еще немало людей, лично знавших Мата Хари. Поездка из Парижа в Голландию, 
подумал я, даст мне достаточно материала, который мог бы стать полезным для 
рекламы нового фильма.

Но результат этого путешествия превзошел все мои ожидания. На меня нахлынула 
волна описаний и сведений, далеко выходящих за рамки моих целей. Я говорил с 
братом Мата Хари, с врачом, который лечил ее в Голландской Ост-Индии. Я 
проинтервьюировал третью жену ее бывшего мужа. Подробно говорил с адвокатами, 
со знакомыми танцовщицы. Я встречался с людьми, работавшими для нее. Я 
встретился с художником и ее близким другом, который создал ее различные 
портреты. Я беседовал со многими другими людьми, которые ее хорошо знали, и в 
воспоминаниях которых она все еще была жива. Но однажды кто-то упомянул имя 
одного человека, который, вероятно, знал о Мата Хари больше любого другого ее 
современника.

Мое путешествие привело меня в маленький поселок в Лимбурге, самой южной 
провинции Голландии. Там в крошечном домике на окраине деревни жила старая 
женщина, которая много лет служила Мата Хари. Ее звали Анна Линтьенс. Она была 
камеристкой, горничной, компаньонкой и доверенным лицом Мата Хари.

Госпоже Линтьенс было уже за семьдесят, когда я посетил ее в 1932 году. Сначала 
она встретила меня очень сдержанно. Когда я объяснил ей, что собираю сведения о 
Мата Хари лишь с целью показать, что она тоже была человеком (пусть и с 
печальной известностью), она стала более открытой.

Госпожа Линтьенс точно знала, что до этого момента не было ни одного человека в 
мире, хотя бы попытавшегося оправдать Мата Хари. Как раз наоборот. Все писатели 
и журналисты приняли как факт, что она была шпионкой немцев. Все ее 
жизнеописания заканчивались утверждением, что вынесенный французами смертный 
приговор был справедлив.

Смогла бы она, спросил я госпожу Линтьенс, чем-то дополнить историю этого 
знаменитого дела? Сказать что-то, проливающее новый свет на жизнь ее прежней 
хозяйки?

Худая, маленькая, тихая женщина дала мне высказаться, не прервав ни разу. А 
когда я замолчал, она заговорила.

— Она никогда не была шпионкой!

Это утверждение в тех обстоятельствах не значило много. Но оно все-таки 
исходило от человека, знавшего Мата Хари ближе и дольше, чем кто бы то ни был. 
И потому эта простая фраза показалась мне первым ясным подтверждением 
невиновности Мата Хари — невиновности, о которой сама танцовщица неустанно 
заявляла в ходе всего процесса, закончившегося пятнадцать лет назад.

Атмосфера в комнате разрядилась. Госпожа Линтьенс смягчилась. Она начала 
рассказ.

Линтьенс познакомилась с Мата Хари в 1905 году.

Рассказывая, она варила кофе. Только решительная зашита мною ее бывшей хозяйки 
растопила лед. Она рассказывала, что в прошлом году (1931) она так тяжело 
болела, что была уверена в близкой смерти. Она и не ожидала, что выздоровеет. 
Чувствуя близкий конец жизни, она начала думать, как следует поступить со всеми 
письмами и бумагами, когда-то принадлежавшими Мата Хари.

Я чувствовал, как во мне росло напряжение. Что же она сделала со всеми личными 
бумагами, которые, возможно, по-новому осветили бы жизнь танцовщицы? Остались 
ли они у нее?

Анна покачала головой. — Нет, — ответила она, — у меня их больше нет.

Когда она выздоровела, то испугалась, что бумаги смогут попасть не в те руки 
после ее смерти. После долгих колебаний она решила все уничтожить. Так что в 
прошлую зиму она однажды сожгла в железной печи своего домика все бумаги, хоть 
как-то связанные с Мата Хари, все письма и документы, принадлежавшие ей.

— И у вас ничего не осталось? — спросил я. — Совсем ничего?

Она долго посмотрела на меня. Потом медленно встала, прошла по коридору и 
исчезла в комнате с другой стороны прихожей. Прошло достаточно долго времени, 
пока она снова появилась. В руках у нее были две толстые книги.

— У меня еще осталось вот это, — объяснила она.

Я взял книги. Это были большие тома, прекрасно переплетенные в кожу с золотым 
тиснением. На обложке золотыми буквами было написано имя владельца: МАТА ХАРИ. 
Над буквами «А» изящно переплетались знаки индийских акцентов.

Я медленно открыл одну из книг. Появилась фотография прекрасной женщины. Анна 
Линтьенс слегка кивнула головой, показывая, чтобы я листал дальше.

Я переворачивал страницы. Перед моим взглядом прошло много фотографий. «Май 
1908» — была подписана по-французски одна из них. Почерк был великолепен. Под 
другой была надпись «Вечер у меня».

Я снова взглянул на госпожу Линтьенс.

— Неужели это…, — спросил я, не в силах продолжить фразу. Она все так же молча 
кивнула и села рядом.

Я ждал, пока она заговорит. Ей было не только физически тяжело прин6ести 
толстые тома, но и в душе у нее происходила борьба. Если она сожгла все прочие 
документы Мата Хари, то почему не эти альбомы, в которых информации было никак 
не меньше, чем в уничтоженных бумагах?

— Они принадлежали ей, — сказала она после короткой паузы. — У меня не хватило 
духу их уничтожить. Она собирала каждый клочок бумаги, написанный о ней: письма,
 газетные статьи, все ее фотографии, все. — И на всем были ее собственноручные 
пометки. Она всегда возила их с собой.

— Во всех ее путешествиях?

— Да. И когда она в 1914 году поехала в Берлин, — ответила госпожа Линтьенс. — 
Она там должна была танцевать в театре «Метрополь», но тут началась война. 
Пауза. — Я не знала, где она там останавливалась, пока не узнала, что она 
вернулась в Амстердам.

У меня почему-то не было слов. То, что я держал в руке, были личные заметки 
Мата Хари, чудом сохранившиеся в маленькой хижине сонной голландской деревушки.

— Что вы с ними будете делать? — спросил я.

— Не знаю, — ответила госпожа Линтьенс. — Действительно, не знаю. Я думаю над 
этим с того дня, когда сожгла все остальные бумаги. Здесь, в этих книгах, ее 
жизнь. Это годы, которые для нее на самом деле что-то значили. Потому я не 
смогла их уничтожить. Но теперь я не знаю, как поступить с ними. Я не хочу, 
чтобы они попали не в те руки, когда я умру. С прошлого года, когда я так 
серьезно болела, я знаю, что это обязательно произойдет — однажды. Мне 71 год. 
Кто знает, сколько мне еще осталось жить?

Тут я не мог сказать ничего — ничего, что я мог бы предложить или посоветовать. 
Так мы еще немного поговорили, пока я не почувствовал, что пора уходить. Я не 
мог больше пользоваться гостеприимностью этой женщины. За этот день она 
рассказала мне большую и, вероятно, самую важную часть своей жизни. Мы молча 
сидели рядом. Госпожа Линтьенс смотрела в окно. Наконец она снова обратилась ко 
мне.

— Возьмите их, — сказала она. — Я чувствую, что могу доверить их вам. А если вы 
их не возьмете, мне останется только сжечь и их.

Это предложение меня ошеломило.

— Я верю тому, что вы мне рассказали, — продолжала госпожа Линтьенс. — И я знаю,
 что эти книги у вас хорошо сохранятся. Но вы должны мне пообещать, что не 
отдадите их в чужие руки, пока я жива. Я дал ей слово.

В тот же вечер я в своем номере в амстердамской гостинице просмотрел альбомы. 
Они были полны поразительными документами о карьере актрисы. Тут были письма и 
визитные карточки людей, имена которых гремели в свое время по всей Европе. 
Письма Жюля Массене, французского композитора. Визитная карточка Джакомо 
Пуччини. Самые ранние записи и телеграммы датировались 1905 годом. Бумаги 
охватывали период еще до ее первого выступления в Музее Гиме в Париже — начала 
ее громкой славы и до фотографии из Гааги 1915 года, когда она в последний раз 
появилась на сцене.

Я всегда хранил эти книги у себя. В годы войны они хранились в надежном 
банковском сейфе в Голливуде. Я сам тогда жил в Америке. Со временем мир начал 
видеть Мата Хари такой, какой ее воплотила на экране Грета Гарбо — 
восхитительной танцовщицей, расстрелянной французами в Венсене.

В конце 50-х я снова начал больше читать о Мата Хари. Сперва это происходило 
достаточно спонтанно. Но со временем я интересовался ею все больше и больше. 
Каждая статья, которую я читал, каждая найденная мною книга только усиливали 
неясность. В конце концов, я был убежден, что богатство накопленного мною 
материала требует серьезной исследовательской работы, чтобы вывести жизнь Мата 
Хари из тьмы мифов и фантазии к неподкупному свету правды.

Шесть месяцев подряд занимался я своим расследованием. Большую часть времени я 
ездил в Голландию и Францию. Но точно также посещал я Англию и Германию. Я 
писал сотни писем в государственные и городские архивы, в судоходные компании, 
отели и банки, в Скотланд-Ярд, фирмы и министерства девяти разных стран, 
обращался к бесчисленным людям в голландских и французских городах и деревнях. 
Чем дальше продвигалась моя работа, тем сильнее возрастало во мне чувство 
убежденности, что история Мата Хари так и не была рассказана полностью и 
правдиво.

Эта книга — результат долгих усилий по поиску настоящих источников истории Мата 
Хари и результат моего упрямого нежелания воспринимать что-то как данность без 
сомнений и проверки. Ее содержание полностью и без исключений подтверждено, 
даже если что-то в ней противоречит так называемым фактам, опубликованным 
раньше.




ГЛАВА 1


В жизни Мата Хари было две вещи, создавшие ей славу — ее танец и ее 
предполагаемая шпионская деятельность. Вместе и то, и другое длилось 12 лет и 7 
месяцев. Когда сообщение об ее успехе танцовщицы достигло ушей ее бывшего мужа, 
он кратко прокомментировал его: — У нее плоскостопие и она не умеет танцевать. 
Много лет спустя, когда она в возрасте тридцати восьми лет выступала на сцене 
его родного города, его спросили, пойдет ли он в театр. Его реакция была четкой 
и грубовато откровенной: — Я видел ее во всех возможных позах и мне больше не 
на что смотреть.

После ее смерти под стволами расстрельного взвода снова он сказал последнее 
слово: — Что бы она ни совершила в жизни, такого она не заслужила.

Сомнительно, что одного лишь искусства Мата Хари как танцовщицы было достаточно,
 чтобы ее имя стало нарицательным в английском языке. Несомненно, причиной 
этого была связь танца и шпионажа, сделавшая фразу «Она настоящая Мата Хари» 
распространенным афоризмом.

Когда Мата Хари родилась в городе Леуварден в северной нидерландской провинции 
Фрисланд (Фризия), никто из 27 тысяч ее земляков не мог предположить ее будущей 
известности. Ее днем рождения было 7 августа 1876 г. Мата Хари начала свою 
жизнь как обычная голландская девочка. Ее звали Маргарета Гертруда 
(по-голландски Геертрёйда — прим. перев.) Зелле, и она была дочкой Адама Зелле 
и его жены Антье, урожденной Ван дер Мёлен.

Прошлое Мата Хари долгие годы было тайной. Ее место рождения, ее родители и 
обстоятельства, принесшие ей славу на парижских сценах — у всего этого было 
столько разных лиц, сколько было авторов, описывавших ее жизнь на бумаге. Один 
из них называл ее дочерью яванского принца, другой — ребенком голландского 
офицера и яванки. Сама Мата Хари с удовольствием добавляла к этим сказкам новые 
имена и географические названия. Ее талант импровизации был одновременно 
неистощим и поразителен. В разговоре с журналистами она развила в себе шестое 
чувство к эффектным историям. Ей мало было приукрашивать факты. Она не упускала 
ни одной возможности добавить к своим или чужим выдумкам поражающие воображение 
детали. Таким образом, ее жизнь превратилась в яркую и постоянно меняющуюся 
смесь из фактов и вымыслов.

Большей частью, преобладали выдумки.

Богатство ее фантазии, уже при ее жизни украшавшее ее славу блеском и 
таинственностью, и после казни придавало особую изюминку всем историям о ней. С 
годами количество книг о Мата Хари все возрастало. Но большинство писавших о 
ней авторов давали абсолютную волю своей фантазии. Точно так же они не 
стеснялись упоминать в своих опусах истории — или выдумки — других в качестве 
установленных фактов о личной жизни Мата Хари и об ее шпионской работе.

Одну из первых историй о позднейшей Мата Хари придумала сама Маргарета. Эта 
история ясно показывает, как умело уже в ранней молодости она смешивала правду 
и выдумку. Однажды Маргарета заявила, что ее мать — баронесса. За эту историю 
мы благодарны госпоже Ибельтье Керкхоф-Хоогслаг, учившейся с Маргаретой в одной 
школе в Леувардене. Тогда Маргарета жила в университетском городе Лейдене. Она 
училась на курсах воспитательниц детских садов. Соученица Маргареты привезла 
оттуда историю о внезапно объявившейся баронессе назад в Леуварден.

Если ее мать была баронесса, то отец, Адам Зелле, обязательно был бы бароном. 
Собственно, он им и был. Но только в разговорах добродушных жителей Леувардена. 
Они в шутку называли его бароном, посмеиваясь над его странными идеями и 
постоянной тягой к своему общественному признанию.

Как дочь барона Маргарете следовало бы родиться в замке. Позднее, когда она 
стала уже знаменитой Мата Хари, добавилась и эта чудная подробность. Ее 
аристократическая колыбель, утверждала она, была в Камингхастате, старом 
фризском поместье. Реальность была иной. Камингхастате существует и сейчас. Это 
красивое здание в центре Леувардена. Его называют «Дом Амеланда». Много лет им 
владела семья Камингха. Но колыбелька Мата Хари была в другом доме, хотя и на 
той же улице. Из своей спальни она могла каждый день видеть этот старый дом. 
Дворянское происхождение, дом, титул, колыбель — все это прекрасно вписывалось 
в бурную фантазию и Мата Хари и Маргареты Зелле.

Тем не менее, отец Маргареты не был бедняком. Адам Зелле родился в 1840 году и 
всю свою жизнь провел в Леувардене. Он жил на Калдерсе, одной из главных улиц 
города, где владел шляпным магазином. Его витрины стали предметом пересудов 
жителей города. Он копировал самые элегантные магазины Амстердама. Отец Зелле 
всегда выставлял на витрину только один образец. Среди «экспонатов» постоянно 
были цилиндр, фетровая шляпа и котелок. Эти три шляпы были в моде в то время.

Бизнес процветал. А так как отец Зелле еще выгодно вложил свои деньги в акции 
нефтяной компании, то 1 января 1883 года, когда Маргарете было шесть лет, он 
смог купить себе дом на улице Грооте Керкстраат, 28. Это был старый 
патрицианский дом, еще сегодня считающийся одним из самых красивых в городе. 
Новый дом потребовал больше слуг. Потому наняли новую горничную. Младшим 
братьям Маргареты — близнецам Арии Анне и Корнелиусу Кунрааду было тогда 
примерно год. Кроме того, был еще третий брат, Йоханнес Хендерикус.

Возможно, именно благосостояние ее отца привело к тому, что в будущем Мата Хари 
так и не научилась жить без роскоши. Адам обожал своих четверых детей и в 
особенности — Маргарету. Она была единственной девочкой. Когда она была еще 
совсем маленькой, папа подарил ей прекрасную дорогую четырехместную тележку, 
которую тянули две роскошно украшенные козы. Этот подарок был особой гордостью 
Маргареты. Хотя ей было тогда всего шесть лет, она попала в центр всеобщего 
интереса и восхищения.

Маргарета была красивым ребенком. Адам Зелле послал ее учиться в школу мисс 
Бёйс на площади Хофплейн, напротив ратуши. Там она сидела за одной партой с 
детьми самых зажиточных городских буржуа. У мисс Бёйс изучался лишь один 
иностранный язык — французский, самый модный язык того времени. Позднее 
Маргарета продолжила изучение языков в средней школе для девочек на улице 
Грооте Хаутстраат. Там к французскому добавились немецкий и английский.

Когда через много лет Мата Хари стала изюминкой парижских салонов, никто не 
удивился этому больше ее самой — ведь, по сути, она всего лишь делала то, что 
всегда — играла роль. Уже в школьные годы в Леувардене Маргарета Зелле любила, 
скажем так, драматургию. Удивлять своих друзей, видеть в себе причину всеобщего 
удивления и восхищения, одеваться необычно и экстравагантно — все это было 
важной частью самого ее существа.

Она была единственной девочкой в городе, посещавшей школу в вызывающих, порой 
даже слишком смелых платьях. Однажды летом она ходила в школу в платье в 
красно-желтую полоску. Она вертелась и прихорашивалась перед своими соученицами,
 которых это поражало. Госпожа Керкхоф-Хоогслаг, бывшая подруга Мата Хари, 
вспоминала: — Тогда носить такие платья в школу было для девочек просто 
невозможно.

Впечатление, которое Маргарета производила на своих подруг, было, видимо, 
неизгладимым, раз об этом так живо вспоминают по прошествии больше шестидесяти 
лет.

После многих лет коммерческих успехов господина Зелле внезапно его 
имущественное положение резко ухудшилось. В 1889 году он почти стал банкротом. 
Это было началом распада семьи Зелле. В 1889 году Адам покинул свой родной 
Леуварден и отправился в Гаагу. Его жена и дети теперь вели скромный образ 
жизни на набережной Виллемскаде.

Но в Гааге Адама Зелле ожидали еще большие неудачи, чем в Леувардене. 31 мая 
1890 года он вернулся к семье. Но ситуация изменилась. Его отношение к супруге 
и к М?греет все время ухудшалось. 4 сентября 1890 года Адам и Антье Зелле 
развелись официально. Через девять месяцев, 10 мая 1891 года, умерла мать. Это 
был полный распад семьи Зелле.

Незадолго до смерти матери, в марте 1891 года, Адам Зелле во второй раз покинул 
Леуварден. Он переехал в Амстердам. Маргарета оставалась в Леувардене до ноября 
этого года. Двенадцатого числа каждого месяца ее братья-близнецы тоже приезжали 
в Амстердам. М?греет тогда жила у своего крестного, некоего господина Фиссера. 
Тот жил в Снееке, маленьком городке неподалеку от Леувардена. Через несколько 
недель ее третий брат, Йоханнес Хендерикус, переехал в Франекер, где проживала 
семья матери.

В Снееке господин Фиссер уже подумывал о судьбе своей крестницы. Магарете было 
уже пятнадцать лет. Пришло время подумать об ее будущем. Он решил отправить ее 
в Лейден. Там она должна была учиться на воспитательницу детского сада в 
единственной школе такого рода в Голландии. — Трудно себе представить более 
неправильное решение, — заметила по этому поводу госпожа Ибелтье 
Керкхоф-Хоогслаг. — Ведь при любом раскладе к этой профессии Маргарета никак не 
подходила. Ибелтье и ее подруги в Леувардене были уверены, что это для нее 
ничего не значит. — Такая профессия хороша для девочек «материнского типа». 
М?греет, напротив, была личностью.

В Лейдене в нее влюбился учитель этой школы, господин Вюбрандус Хаанстра. Как 
протекала бы ее жизнь, если бы он не влюбился в нее? Этого никто не знает. Но 
достаточно ясно, что в таком случае не было бы никакой Мата Хари, а Маргарета 
Гертруда Зелле — возможно — прожила бы уютную жизнь воспитательницы детского 
сада где-то между тихих голландских каналов.




ГЛАВА 2


Чтобы как можно быстрее завершить этот эпизод в Лейдене, Маргарету отослали к 
другому ее дяде в Гаагу, господину Таконису. Ей теперь уже было семнадцать лет, 
и она была такой же романтичной, как и все девушки ее возраста.

В это время, в конце XIX века, Гаага была городом, в котором проводили отпуска 
многие офицеры голландской колониальной армии Восточной Индии (нынешней 
Индонезии — прим. перев.). Кроме того, близ Гааги находится знаменитый 
голландский морской курорт Схевенинген. А там было множество возможностей 
встретить молодых мужчин. Особенно в военной форме. Первая любовь ее жизни была 
любовь «к мундиру». Эта любовь, объясняла она много лет спустя, отчаянно 
защищаясь на суде, не покидала ее всю жизнь.

Но и здесь возможно ничего бы не произошло, если бы некий офицер колониальной 
армии именно 14 августа 1894 года не вернулся бы в Голландии в двухлетний 
отпуск по болезни. Его звали Рудольф МакЛеод. Официально он часто писал свою 
фамилию как Маклеод, а порой — и как Мак-Леод. Он был примерно 1, 80 м ростом, 
крепким, с круглым лицом и длинными закрученными усами. Он был почти полностью 
лысым. Волосы исчезли за шестнадцать лет непрерывной службы в голландских 
колониальных владениях.

МакЛеод происходил из старого шотландского рода. В начале восемнадцатого века 
один из его предков перебрался в Голландию. Другой предок, бежавший во время 
оккупации Голландии Наполеоном в Англию, вернулся в Голландию после 
исчезновения французского императора с исторической сцены и остался там 
навсегда. Как и почти все его голландские предки, Рудольф тоже стал военным.

Дядя Рудольфа МакЛеода был генералом и адъютантом короля Вильгельма III. Этот 
дядя был уже стар, но все еще жив, когда его племянник вернулся из Восточной 
Индии. Сын этого генерала — стало быть, двоюродный брат Рудольфа, был 
голландским вице-адмиралом. Фотография его напоминала о другом члене рода 
МакЛеодов — тоже вице-адмирале, но уже шотландце по имени Ангус МакЛеод, C. V. 
O.

Отца Рудольфа звали Джон Ван Бринен-МакЛеод. Он был отставным капитаном 
голландской пехоты. Мать Рудольфа звали Дина Луизе, баронесса Свеертс де Ландас,
 обедневшая дворянка. Когда Рудольф вернулся в Голландию, ему было уже 38 лет. 
Он родился 1 марта 1856 года.

МакЛеод сделал прекрасную военную карьеру. Уже в шестнадцать лет он пошел по 
стопам своего отца и вступил в армию. Через четыре год АОН стал сержантом. В 
1877 году он добрался по служебной лестнице до звания лейтенанта. Вскоре после 
этого, в двадцать один год, его направили в Голландскую Восточную Индию.

Сумрачная и порой тяжелая реальность колониальной армии требовала офицеров с 
твердым характером. Только такие могли пробиться. Начиная с двадцати одного 
года, Рудольф МакЛеод без перерыва прослужил семнадцать лет в колонии рядом с 
самыми ужасными типами. Эта жизнь сформировала его и сделала его твердым как 
сталь. Его манера разговора полностью выработалась в казарме и на плацу. Его 
третья жена — я встретил ее в 1932 году и много часов с ней беседовал — 
описывала Рудольфа как «жесткого несентиментального человека, всегда 
называвшего вещи своими именами, неотесанного, но честного солдата с золотым 
сердцем».

В мае 1890 года ему уже предоставили двухлетний отпуск. По его собственной 
просьбе этот отпуск несколько сдвинули. Но в 1894 году он уже не мог избежать 
возвращения домой. Семнадцать лет службы в колонии не прошли даром для его 
здоровья. Он страдал от сахарного диабета. Еще больше мучили его постоянные 
приступы ревматизма. Когда он 27 июня 1894 года покидал Восточную Индию, на 
борт парохода «Принцесса Мария» его несли на носилках.

Пока он отдыхал в Амстердаме, на восточно-индийском острове Ломбок, к востоку 
от Бали, началось восстание. Сообщения о боях были расплывчатыми и подвергались 
жесткой правительственной цензуре. Голландская пресса стремилась за 
непосредственной информацией. Журналист Й. Т. З. Де Балбиан Ферстер, писавший в 
начале 1895 года в ежедневной амстердамской газете «Ниус Ван ден Даг» попросил 
свою редакцию достать для него имена всех офицеров, вернувшихся из колоний. Де 
Балбиан Ферстер совершенно правильно предположил, что эти люди могут стать 
хорошим источником бесцензурной информации. Рудольф МакЛеод был одним из этих 
офицеров. Оба мужчины быстро сдружились.

За чашкой кофе в уютном амстердамском «Кафе Америкэн» Де Балбиан Ферстер 
однажды заметил, что МакЛеод не такой человек, как все. В шутку он попытался 
проанализировать это его состояние в разговорах с друзьями Рудольфа. Все решили,
 что причина в том, что Рудольф все еще холостяк. Ему не хватало только одного 
— супруги. Он должен жениться. Для офицера под сорок, собирающегося вернуться в 
тропики, жена никак не могла быть излишней роскошью.

После одинокого и печального интермеццо с МакЛеодом в амстердамской кофейне Де 
Балбиан Ферстер тайно и по собственной инициативе разместил в своей газете 
объявление: «Офицер из Голландской Восточной Индии, находящийся сейчас в 
отпуске дома, хочет познакомиться с милой девушкой с целью последующего 
супружества».

Возможно, вначале это объявление задумывалось просто как шутка. Как только 
МакЛеод узнал об этом, он, как утверждают все, строго наказал Де Балбиану 
Ферстеру отправлять все письма назад нераспечатанными. Однако третья супруга 
МакЛеода утверждала, что он все-таки открывал письма. Большая их часть была 
написана девушками с большим приданым. Среди них была даже дочка пастора. — Ему 
следовало бы жениться на деньгах, — рассказывал мне его третья жена. — Но 
вместо этого он взял не ту…

У шутки Де Балбиана Ферстера были далеко идущие последствия.

Через две недели после публикации объявления поступило еще два письма. Де 
Балбиан Ферстер был тогда не в городе. Потому редакция отправила послания прямо 
МакЛеоду. Одно из писем было от Маргареты Гертруды Зелле, проживавшей в Гааге. 
Школу она закончила. И этим холодным мартом 1895 года у нее было достаточно 
времени для изучения газетных объявлений.

У МакЛеода проснулся интерес. М?греет стала к тому времени необычайно красивой 
девушкой. Ей хватило ума приложить к письму свою фотографию. Довольно долго 
МакЛеод хранил свое открытие в тайне. Де Балбиан Ферстер ничего об этом не 
узнал. Пока однажды Рудольф не сказал ему, что уже начал переписку с одной из 
откликнувшихся на объявление девушек. Девушка показалась ему «ударом». (Так 
рассказывал Де Балбиан Ферстер, которого я встретил в 1932 году.)

Но целью признания Рудольфа было не только проинформировать Де Балбиана 
Ферстера. Ему нужна была помощь или, по крайней мере, совет. Его переписка с 
девушкой уже достигла такого момента, что пора было назначать свидание. Но он 
жил в Амстердаме, а Маргарета в Гааге. МакЛеод думал, где они бы могли 
встретиться.

Де Балбиан Ферстер предложил в качестве удобного места встречи амстердамский 
Государственный музей (Rijksmuseum). Но как раз в эти дни МакЛеода сразил 
очередной приступ ревматизма. Уже договоренную встречу пришлось отменить. Из 
госпиталя Рудольф — или Джон, как его называли друзья и родственники — 
продолжал переписку со своей подругой, с которой пока так ни разу не встретился 
лично.

День, когда МакЛеод и Маргарета, наконец, встретились, оказался судьбоносным 
для них обоих. Вместо того чтобы рассматривать картины в музее, они 
рассматривали друг друга. И они произвели друг на друга приятное впечатление. 
МакЛеод выглядел хорошо. Особенно шел ему военный мундир. Маргарета — она была 
не против, чтобы ее называли М?греет — но Джон постоянно называл ее не иначе, 
как просто Грит, была восхитительной юной девушкой. Веселая, с густыми черными 
волосами и темными глазами, она выглядела старше своего возраста. Результатом 
этой встречи стала любовь или физическое влечение, или и то и другое 
одновременно. Во всяком случае, всего через шесть дней после этой первой 
встречи, 13 мая 1895 года, они обручились.

Грит осталась в доме своего дяди в Гааге. Время от времени она ездила оттуда к 
своему возлюбленному. В это время Джона снова мучил ревматизм, который сорвал 
несколько встреч с Грит. Этот приступ был настолько силен, что он даже не мог 
сам ей писать. Он попросил об этом свою сестру, с которой жил. Грит отвечала 
милыми любовными письмами из Гааги, написанными четким почерком влюбленной 
восемнадцатилетней девочки.

— Мой дорогой Джонни, — писала она однажды в среду вечером в 1895 году. — О, 
дорогой, мне так жаль тебя, и я так печальна, что наши планы снова сорвались. 
Все плохое происходит одновременно, не кажется ли тебе? Не огорчайся, дорогой. 
Надеюсь, что ты забудешь все твои болезни, как только я приеду навестить тебя в 
воскресенье.

Неужели тебе было так больно, что ты даже не мог писать сам? Я думаю, что да, 
иначе ты бы это сделал. Ты думаешь, что в воскресенье уже сможешь ходить? Я 
очень на это надеюсь, мое сокровище, но только не перенапрягайся. Да, сначала 
мне было очень грустно, но потом я посмотрела на все это с другой, 
положительной стороны, потому что если я тут и чувствую себя плохо, то чем это 
тебе поможет?

Луиза писала мне: «Я надеюсь, что вы оба очень заинтересованы, чтобы через пару 
недель в ратуше все засияло ярким солнечным светом». Ну, я тоже на это надеюсь. 
А ты, Джон? Будь храбрым и послушным, и это поможет тебе. Твоя маленькая жена 
всегда придерживается этого. Если я этого не делала бы, моя радость жизни давно 
бы меня покинула. Ты меня ждешь в воскресенье?

Если только это будет возможно, пиши мне и дай знать, как у тебя дела. Подари 
мне твой любимый поцелуй и представь себе, что я с тобой. Именно об этом я все 
время мечтаю.

Вот так, Джонни, теперь я с тобой прощаюсь с самым сердечным поцелуем от твоей 
очень любящей тебя жены — Греты.

Между обручением и свадьбой прошло не много времени. 11 июля 1895 года, через 
три месяца после их первой встречи, Маргарета Гертруда Зелле стала госпожой 
МакЛеод. Ее мужу было тридцать девять лет, Маргарете еще не было девятнадцати.

Последние дни перед свадьбой прошли не очень гладко. Невесту тщательно 
проверяли. Кроме того, была попытка все это приостановить. Внезапный визит 
грозил сорвать намеченное мероприятие или, как минимум, перенести его на более 
поздний срок.

В военной семье Джона никто не мог вступать в брак без официального 
благословения его дяди, старого отставного генерала. Хотя Джон уже сам был 
военным ветераном, прослужившим в армии немало лет, ему пришлось подчиниться 
этой семейной традиции. Он послушно привел свою невесту к главе голландского 
семейного клана. Джон надеялся, что она выдержит испытание.

Дядюшка Норманн молча осматривал нового потенциального члена семьи. Он 
пробормотал пару слов. Некоторое время ситуация была напряженной. Но, 
присмотревшись, старый солдат все же одобрил выбор своего племянника. — Молода, 
но выглядит хорошо, — повторял он. — Чертовски хорошо! Грит выдержала экзамен. 
Первый барьер был преодолен.

Преодолены были и трудности внутри семьи МакЛеод. Но, к сожалению, в семье 
Зелле был один член, о котором пока никто не упоминал. Джона ожидал сюрприз.

Однажды Грит сказала, что у нее есть отец. Если верить третьей жене МакЛеода, 
тот ответил, что «такое, мол, бывает в лучших семьях». Тут Грит драматично 
заявила: — Но он жив!

Существование отца Зелле держалось в секрете. Грит рассказывала своему жениху, 
что она сирота. Но когда день свадьбы неумолимо приблизился, Грит понадобился 
отец — или, по меньшей мере, его согласие. Как несовершеннолетняя она не могла 
выходить замуж без его согласия, если, конечно, она не могла предъявить 
свидетельства об его смерти. Но папа Зелле все еще был жив и проживал со своей 
второй женой в одном из бедных районов Амстердама, на улице Ланге 
Лейдсхедварсстраат 148.

Джон был не в восторге от предстоящей встречи с этим внезапно возникшим тестем. 
Он был офицером из благородной семьи. А господин Зелле был обанкротившимся 
торговцем, живущим в бедняцком квартале. Потому он совсем не был заинтересован 
в знакомстве с родней Грит.

Но Джон был влюблен. Потому такого знакомства нельзя было избежать. Он же 
планировал свою свадьбу с уверенностью и с радостью.

В таких обстоятельствах Маргарета осторожно сблизилась с отцом. Она хотела 
выяснить, на каких условиях он согласился бы с ее замужеством. Папа Зелле 
потребовал визита пары к себе. У него, как-никак, было право познакомиться с 
будущим зятем.

Это посещение в его бедном доме стало днем гордости для пятидесятипятилетнего 
отца. Он настоял на том, чтобы они приехали к нему в большой карете, а не 
просто в экипаже. Карета с прекрасными лошадьми была сенсацией для маленькой 
улицы. Адам Зелле дал свое родительское благословение. Его тут же пригласили на 
следующий день в ратушу, где его присутствие было просто необходимо по закону.

Еще утром перед свадьбой сестра Джона Фрида — в семье ее называли «тетушка 
Лавис» (семейное произношение имени «Луиза») — попробовала в последний раз 
отговорить брата от этой затеи, которую считала роковой ошибкой. — Джонни, — 
сказала она, как это было мне передано потом Гритье Мейерс-МакЛеод, — Джонни, 
оставь это.

Но Джонни не хотел это оставлять. В сопровождении своей ошеломляюще красивой 
невесты он покинул жилище сестры, чтобы высказать те серьезные слова, которые 
его окончательно связали. Праздник в ратуше был тихим. Все соседи папы Зелле 
собрались на тротуаре вдоль канала. Громкими криками приветствовали они 
новобрачных, старавшихся как можно быстрее проникнуть в их любимое «Кафе 
Америкэн». Там их ожидал свадебный ужин. Отец невесты в нем не участвовал. Злые 
языки твердили, что Джон попросил кучера как можно быстрее увезти тестя в 
другой квартал город аи высадить там.

Свадебное путешествие привело юную пару в Висбаден. В то время этот город был 
уже знаменит не меньше, чем сейчас. Он и позднее проявится в сказках Мата Хари 
о своей молодости. В Висбадене, похоже, Джон МакЛеод впервые почувствовал, что 
ожидает его после женитьбы на такой молодой и красивой девушке. Город был полон 
молодых, важничающих офицеров. Они не могли сдержаться, чтобы не 
засвидетельствовать свое внимание молодой красивой голландке громкими, не 
скрываемыми замечаниями. Он подошел к ним, «молодым зеленым молокососам», как 
он их называл, и сказал: — Господа, эта дама моя жена. Потом взял Грит за руку 
и вышел с ней.

Вернувшись в Голландию, Джон совершил свою первую ошибку в браке. Он 
воспользовался гостеприимством сестры и жил со своей женой на набережной 
Лейдсхекаде, 79, совсем близко к «Кафе Америкэн». Тетушка Лавис была замужем за 
нотариусом Вольсинком в маленьком городке Лопперсюм, но уже успела овдоветь. 
Все эти годы она жила далеко от брата, но они по-прежнему испытывали друг к 
другу чувство искренней привязанности. А к Маргарете она с самого начала 
относилась без благосклонности.

Конечно, для молодоженов было дешевле жить у родственников, чем оплачивать 
собственное жилье. Но напряженные взаимоотношения обеих женщин и продление 
отпуска МакЛеода привело их к решению переехать.

Самым большим впечатлением этих медовых месяцев в Голландии стал для Маргареты 
прием у правящей королевы Эммы, матери королевы Вильгельмины, в королевском 
дворце. Для этого случая молодая дама надела длинное желтое свадебное платье. К 
гордости ее мужа она со своей смуглой кожей и темными волосами стала в 
определенном смысле украшением вечера.

Первые тучки на счастливом семейном небосводе немногочисленные близкие друзья 
семьи МакЛеод заметили почти сразу после свадьбы. Госпожа Ф., жена врача, 
познакомилась с Джоном в 1894 году, сразу после его возвращения из Восточной 
Индии. Он привез ей привет от ее сына, который тоже служил на Востоке. Когда 
она познакомилась и с Маргаретой вскоре после обручения, то уже тогда у нее 
возникло сомнение в долговечности брака.

Потом Маргарета показалась госпоже Ф. «молодой женщиной с лучшими намерениями, 
очень страдавшей от наплевательского отношения и грубых манер ее мужа, 
проявившихся сразу после возвращения из свадебного путешествия».

Это впечатление госпожи Ф., пожалуй, справедливо. Джон МакЛеод, который намного 
позже, уже в браке с Гритье Мейер, очень изменился в лучшую сторону, в 
девяностых годах вел обычную жизнь грубого неотесанного колониального офицера. 
Его первое супружество не изменило этих привычек за одну ночь. Оно не уменьшило 
и его тяги к другим женщинам. Это подтвердил в разговоре со мной и Де Балбиан 
Ферстер.

В марте и снова в сентябре 1896 года отпуск Джона продлевали снова на шесть 
месяцев. Это произошло, прежде всего, по причине его здоровья, но другой 
причиной была беременность его жены. 30 января 1897 года у Маргарета родила 
сына. Его назвали Норманн Джон, в честь дедушки по отцовской линии, Джона ван 
Дринена МакЛеода и знаменитого дядюшки отставного генерала Нормана.

Спустя всего несколько месяцев, 1 мая, семья МакЛеод на корабле «Принцесса 
Амалия» отправилась в Голландскую Восточную Индию. Отъезд поднял настроение 
Маргареты. Это путешествие было для нее настоящим приключением. Она 
отправлялась туда, чтобы узнать новую страну и встретиться с новыми людьми. 
Магия тропиков возбуждала ее. Ей было только двадцать, ее мужу уже сорок один 
год. Опасная разница в возрасте для пары, отправлявшейся в мир, где белых 
женщин было мало, а красивые белые женщины были абсолютной редкостью.

МакЛеоды некоторое время прожили в Амбараве, деревеньке к югу от Семаранга, в 
центре Явы. Потом Джона перевели в Тумпунг, вблизи Маланги, на восточном 
побережье большого острова. Этот перевод означал значительное улучшение их 
жизни. Маланг был город, где проживало много европейцев, и поэтому было много 
развлечений для европейцев.

Около года семья прожила в Тумпунге. За это время, 2 мая 1898 г., у них родился 
второй ребенок. Это была девочка, которую назвали Жанна-Луиза, в честь «тетушки 
Лавис». Но МакЛеоды называли ее просто Нон. Это было распространенным 
сокращением малайского слова «нонах», что означает «молоденькая девочка».

Дни в Тумпунге не были, однако, для пары счастливыми. Семейные трудности, 
впервые проявившиеся еще в Голландии, под жарким солнцем тропиков еще больше 
обострились. Грит потому стало сразу легче, когда ее муж 21 декабря 1898 года 
получил приказ об его переводе в Медан, город на южном побережье Суматры, 
напротив Малайи, на берегу Малаккского пролива. Временная разлука — МакЛеод 
должен был немедленно прибыть к новому месту службы, а семье следовало 
переехать немного позже — дала ей возможность немного передохнуть от ежедневных 
споров и неприятных ситуаций.

В своем обычном грубоватом и прямом стиле МакЛеод нашел для дальнейшего 
пребывания своей жены и детей в Тумпунге очень простое решение. Однажды утром 
он на коне прискакал к дому командира гарнизона господина ван Рееде и, не 
слезая с коня, сказал ему, что он должен немедленно выехать к новому месту 
службы. (Историю мне рассказала жена ван Рееде.) Этот факт был уже известен в 
маленьком поселке.

— Моя жена и дети через пару часов переедут к вам, чтобы немного пожить у вас, 
пока я подготовлю все для их переезда ко мне в Медан. Вы же не будете против, 
не так ли?

После того, как Маргарета и дети временно устроились в доме семьи ван Рееде, от 
Джона МакЛеода — если верить госпоже ван Рееде — не поступало никаких известий. 
Он не присылал и деньги для их переезда с Явы на Суматру. По рассказу госпожи 
ван Рееде, ситуация начинала всех беспокоить. Но этот рассказ госпожи ван Рееде 
правдив лишь отчасти, как удалось мне выяснить впоследствии. Верно, что Джон 
МакЛеод долго не высылал денег, но письма жене он писал регулярно. Он писал 
очень много и всегда делал вручную копию с каждого своего письма, каким бы 
длинным оно не было.

28 марта Джон написал Грит письмо, в котором подробно описал город Медан и все 
события в его маленькой общине. С даром журналиста — позднее он успешно писал 
для нескольких газет ради подработки к своей скромной офицерской пенсии — он 
писал страницу за страницей, передавая своей жене впечатления от города, в 
котором ей придется жить.

Так как Маргарета поселилась у ван Рееде (где она, как все местные голландки 
того времени, носила саронг и кабию — индонезийские юбку и блузку), то хозяева 
дома могли хорошо ее изучить. Будущая Мата Хари проявила себя интеллигентным и 
милым человеком. — Возможно, она была чуть-чуть фривольной, — говорила госпожа 
ван Рееде, — но для такой молодой женщины в этом не было ничего необычного.

Во все эти годы главной заботой Джона оставались деньги. Финансовые трудности 
оставляли его очень редко. В том же письме от 24 апреля 1899 года, где он 
жалуется на то, что давно не получал от нее писем, Джон упоминает и эту свою 
заботу: — Что еще меня волнует, так это то, что у нас никогда не было удачи в 
денежных делах. Как часто эта постоянная нехватка средств заставляла нас 
совершать неприятные поступки.

В этом письме Джон МакЛеод коснулся еще одной темы, беспокоившей ее. Уже одно 
замечание жены вызвало его ревность: — Кто такой этот флотский лейтенант, о 
котором ты пишешь, что он фотографировал наших детей? И как получилось так, что 
это произошло в Тумпунге? Ты, Грит, никогда не объясняешь мне таких вещей. Ты 
же можешь подумать, что я тоже задумаюсь, прочитав что-то подобное. Итак — кто 
он такой? И как он попал в Тумпунг? Это странно — ты так легко перепрыгнула от 
матросского костюмчика Яна Пика и нашей нежной Флёйт (Ян Пик и Флёйт — 
ласкательные имена детей МакЛеодов) к этому лейтенанту, а потом не пишешь о нем 
ни одного слова! Пик очень любит свою младшую сестру? Это постоянное желание 
поцелуев он, несомненно, перенял от тебя!

Потом он коснулся темы, в значительной степени повлиявшей на разрыв их семейных 
отношений. — Да, Грит, пожалуйста, постарайся понять: когда я свирепствую и 
ругаюсь, это происходит, прежде всего, потому, что я забочусь о детях. Потому 
не забывай — наши характеры совершенно разные!

Такой интерес Джона к этому лейтенанту позволяет предположить, что он был 
одновременно ревнив и уже испытывал какие-то подозрения. Подозрения и ревность 
все сближались. В этом нет ничего необычного для брака, в котором муж настолько 
старше жены, что мог бы быть ее отцом.

Возможно, в этом и была причина ревности Джона, ведь со временем Маргарета 
становилась все привлекательнее. Каждую субботу на клубных вечерах (это было 
единственное развлечение в Восточной Индии) Маргарету постоянно окружал рой 
холостых офицеров и молодых поселенцев, оказывающих красивой госпоже МакЛеод 
все возможные знаки внимания. Даже женатые мужчины, знаменитые своими 
«временными браками» в ходе поездок с Запада на Восток, не отказывали себе в 
флирте с Маргаретой.

Наконец, Джон собрал достаточно денег, чтобы его семья переехала к нему. 14 мая 
он дал жене последние инструкции перед переселением. Он очень четко описал, что 
ее ожидает на новом месте.

«Я очень рад твоему письму от 25 апреля, где ты пишешь о болезни детей. Здесь 
для тебя, Грит, будет очень много работы, потому что в этих домах просто опасно 
жить, если не соблюдать абсолютной чистоты. Если не мыть постоянно пол, не 
сдвигать горшки с цветами и не смолить крышу, тут заведется множество насекомых.
 Вчерашней ночью я увидел скорпиона, такого большого, что мне еще не доводилось 
видеть. Хотя его укус редко бывает смертельным, но он приводит к жару и 
особенно опасен для детей. Потому ты лично будешь проверять все помещения, 
чистить кровати детей и проверять ящики с цветами. Я рад, что прочел в твоем 
письме, насколько серьезно ты воспринимаешь свою ответственность за детей и как 
сильно ты их любишь».

В Медане МакЛеод стал командиром гарнизона. В этом качестве он превратился в 
важную персону в голландской общине. Как самый высокопоставленный нидерландский 
офицер в городе он порой обязан был даже давать официальные приемы. Кончено, 
Грит любила такие мероприятия, где она могла блистать в качестве супруги 
коменданта. Как рассказывала мне третья жена МакЛеода, Джону это доставляло 
дополнительные хлопоты. МакЛеод заказывал для жены платья из Амстердама. 
Маргарета чувствовала себя королевой — и вела себя соответственно.

Мелкие ревности, особенно в маленьких гарнизонах в тропиках, повсюду одинаковы. 
Поведение Грит заставляло майора злиться и постоянно ставило его в неприятное 
положение.

Но семейные взаимоотношения МакЛеодов в Медане были плохи и без этих случаев. 
Только одно внезапное трагическое событие, казалось, сблизило супругов. По 
крайней мере, ненадолго. 27 июня 1899 года в возрасте двух с половиной лет умер 
их сын Норманн. Он и его младшая сестра были отравлены. Лишь благодаря усилиям 
доктора-голландца девочка, Нон, выжила.

О причине отравления в Медане циркулировали две разные версии. По одной, 
МакЛеод ударил солдата-аборигена, влюбленного в няньку, ухаживающую за детьми. 
Та из мести отравила детей. Другая версия касалась уже семейной жизни МакЛеодов 
и потому кажется мне менее вероятной. Рассказывали, что Джон сам с успехом 
добивался любви этой няньки, потому детей отравил из ревности ее 
любовник-индонезиец.

Но что бы ни было причиной трагедии — некоторое время казалось, что смерть 
мальчика вернет спокойствие и счастье в семью. Но улучшение было 
непродолжительным. МакЛеод очень любил сына. Его смерть была для него ужасным 
шоком. Его быстро меняющийся темперамент, правда, не позволил ему долго 
скорбеть. Но теперь он обвинял в смерти сына свою жену. Семейные отношения 
стали еще хуже, чем прежде. К тому времени МакЛеода перевели назад на Яву. В 
этом новом переводе МакЛеод обвинял своего начальника, генерала Диеса. МакЛеод 
считал, что неприязнь генерала к нему была причиной и того, что МакЛеод так и 
не стал подполковником.

В этот раз МакЛеоды переехали в Банджу Биру. По прибытии туда Маргарета поняла, 
что единственным решением для нее был бы развод. Но пока они жили в тропиках, 
развод был сопряжен с большими трудностями, не в последнюю очередь — с 
финансовыми. В середине марта 1900 года Грит свалил приступ тифа. Пока она 
выздоравливала, Джон написал своему двоюродному брату в Гаагу письмо на 
двадцати четырех страницах и, как всегда, вручную сделал с него полную копию. В 
нем он долго и подробно описывал политическую и военную ситуацию в Восточной 
Индии, затем разнообразные личные проблемы, а также посвятил несколько страниц 
своей жене и единственному оставшемуся ребенку.

— Два с половиной месяца назад Грит заболела тифом. Ее положение становилось 
все хуже, — писал он 31 мая. — Забота о маленькой девочке легла на меня. Наше 
положение было полным убожеством. Десять дней назад Грит наконец-то смогла 
встать на ноги. Теперь для восстановления здоровья она уехала на кофейную 
плантацию Крувук, близ Улинги. Достаточно сказать тебе, что нам в день нужно 
пять бутылок молока, а каждая стоит 30 центов, и ты поймешь, какие тяжелые 
последствия для наших финансов имела ее болезнь… А потом еще путешествие в 
Улинги. Малышку я оставил здесь у себя. Она чудный ребенок, но она постоянно 
напоминает мне о моем мертвом любимом сыне.

Дорогой кузен, потеря этого прекрасного маленького мальчика сломала что-то во 
мне, что навсегда останется сломанным. Он любил военную музыку, особенно «Марш 
Монте-Карло». И теперь каждый раз, когда его играют, я чувствую боль в моей 
груди, а мои глаза горят.

Став в 1897 году майором, а затем, достигнув уже сорокачетырехлетнего возраста, 
2 октября 1900 года Джон принял решение уйти в отставку. Долгие и тяжелые годы 
в тропиках оставили свой след. Он был солдатом двадцать восемь лет. Это 
обеспечивало ему право на военную пенсию в 2800 гульденов. Негармоничная пара 
переехала в Синданглайю, городок между Бёйтензоргом (нынешним Богором) и 
Бандунгом. Там был здоровый горный климат, а жизнь сравнительно дешевая. В 
любом случае, намного дешевле, нежели в Голландии. Это и было главной причиной, 
почему Джон остался в тропиках. Но ни хороший климат, ни пенсия мужа не могли 
отвлечь Маргарету от ее постоянного желания вернуться в Амстердам. Пенсия, 
наоборот, стала даже стимулом. Ей ситуация, в которой она оказалась, никак не 
могла представляться привлекательной. Маргарете было всего 24 года, а жить 
приходилось в маленькой деревушке в Восточной Индии. Не было денег, чтобы хоть 
как-то выбраться оттуда. Оставалось лишь жить с мужчиной намного старше себя, 
которого она уже не могла терпеть.

Всем, знавшим МакЛеодов в то время, было понятно, что отношения между супругами 
стали невыносимыми. Не было ни одного дня без ссоры. Настроение достигло точки 
кипения. Не прекращались горькие упреки. Они становились все громче.

Доктор Рулфсема, который был военным врачом с марта 1900 по июнь 1902 года в 
той части колоний, где жили МакЛеоды, описал только одну из неприятных сцен, 
пережитую им в доме МакЛеодов в Синданглайе.

Однажды, вспоминал доктор, Грит снова завела разговор о Европе и о Париже.

Беседа принимала все более общий характер. Но МакЛеод разнервничался. Наконец, 
он уже не мог сдержаться. Он зарычал на свою жену: — Черт побери! Если тебе так 
хочется уехать в Париж, то почему же ты ничего для этого не делаешь, не уедешь 
и не оставишь меня одного?

Париж вообще занимал особое место в воображении Маргареты. Намного позже, став 
уже знаменитой женщиной, во время интервью в Вене ее спросили, почему она 
поехала в Париж, а не в какое-то иное место.

Мата Хари с невинным удивлением подняла брови. — Я не знаю, — сказала она, — но 
думаю, что все прожженные женщины направляются в Париж.

Очевидно, даже МакЛеод согласился, что в таких обстоятельствах она не сможет 
больше жить в колониях. В марте 1902 года он поддался, наконец, требованиям 
Грит и вернулся в Голландию. Домой они путешествовали на грузовом пароходе. 
Обстоятельства принуждали Джона все сильнее экономить деньги. Он переехал снова 
к своей сестре, тетушке Лавис. Как и прежде, обе женщины не выносили друг друга.
 Потому МакЛеоды сняли себе жилье в Амстердаме, на улице ван Бреестраат, 198, в 
достаточно зажиточном районе.

Однажды вечером Маргарета вернулась домой и увидела, что их общее жилище пусто. 
Джон внезапно переехал к другу в Фельп близ Арнема. Он взял с собой дочку Нон, 
который было четыре с половиной года. Маргарета не долго раздумывала и почти 
сразу же отправилась в Арнем. Там она поселилась в доме одного из 
многочисленных кузенов Джона. 27 августа 1902 года Маргарета подала официальное 
прошение о т. н. временном расторжении брака (при котором супруги живут 
раздельно, но еще не имеют статуса полностью разведенных). Через три дня суд 
города Амстердам удовлетворил ее просьбу. Его решение было без ограничений в 
пользу жены. Дочь осталась с матерью, МакЛеод обязан был выплачивать ей 100 
гульденов в месяц в качестве алиментов. Когда 10 сентября пришел срок первого 
платежа, МакЛеод вдруг заявил, что у него нет денег. И он не платил ей ничего 
ни тогда, ни позже.

Некоторое время Маргарета оставалась в Амстердаме. Потом она переехала к своему 
дяде Таконису в Гаагу. Но в Голландии ее ожидало тяжелое будущее. Она никогда 
не работала. И было трудно найти для не подходящую профессию. Кроме того, у нее 
не было денег. Дочку Нон она временно отправила к Джону. МакЛеод хотя и не был 
любящим мужем, но был зато прекрасным отцом. Он никогда не вернул Нон матери. 
Но для Маргареты это было вполне удобным решением. Оно дало ей большую свободу 
и смягчило финансовые проблемы.

Она не нашла работу ни в Амстердаме, ни в Гааге. А фантазии ее по-прежнему 
вращались вокруг Парижа. За исключением короткого путешествия в Висбаден и 
долгого путешествия на борту голландского парохода на Восток и назад она еще 
никогда не была за границей. На пути в Индию она, как обычно, посетила Танжер, 
Геную и Порт-Саид, где останавливался пароход. Но все путешественники были 
голландцами. Кроме лет, проведенных в Восточной Индии, где ее окружали, однако, 
тоже голландцы, она никогда не жила за рубежом. Почему бы не поехать в Париж? 
Эта мысль захватила ее целиком.




ГЛАВА 3


Первое путешествие Маргареты в Париж было не просто разочарованием — оно 
завершилось катастрофой. Во Францию она приехала без единого су. Она решила 
зарабатывать на жизнь натурщицей. Но эта работа не приносила ни удовольствия, 
ни перспектив, и денег за нее платили мало. Париж не оказался решением всех 
проблем. Разочарованная Маргарета МакЛеод вернулась на родину.

Неделю она прожила у дяди своего мужа в Нимвегене. Когда Джон узнал об этом, то 
сразу заявил протест. Потому дяде пришлось попросить ее уехать. У нее не было 
друзей, к которым она могла бы обратиться, не было денег на жизнь и не было 
никакой финансовой помощи от мужа. И в такой ситуации она снова подумала о 
Париже.

Фризов считают самыми упрямыми из всех голландцев. Как она сама рассказывала 
репортерам год спустя, «у меня в кошельке было полфранка, и я сразу пошла в 
Гранд-Отель».

Что же делать?

Если верить одному из журналистов, то она якобы рассказывала ему, что «не было 
никого, кто бы мне помог». Попробовать снова ремесло натурщицы? Студии 
художников оказались не слишком привлекательными. Ночные клубы? Еще был театр 
«Фоли Бержер», где всегда требовались красивые девочки. Там ей понадобится 
танцевать. Но она еще никогда в жизни не танцевала на сцене. Тем не менее, она 
решила заняться танцами. Но стимул к этому дал ей месье Молье, владелец 
знаменитой школы верховой езды на Рю Бенувилль в Париже, который и сам был 
знаменитым наездником. Первую работу Маргарета нашла у него. Обращаться с 
лошадьми она научилась еще в Восточной Индии. Месье Молье был уверен, что такое 
тело как у нее в танцах будет иметь больше успеха, чем в работе с лошадьми.

Но как ей танцевать? Кроме вальсов и кадрилей, которые танцевала в 
восточно-индийских клубах и уроков танцев в детстве в Леувардене, у нее не было 
никакого опыта. Во время Первой мировой войны Маргарета сказала одному из своих 
друзей в Гааге, голландскому художнику Питу ван дер Хему, который потом передал 
мне эту историю: — Я никогда не умела хорошо танцевать. Люди приходили 
посмотреть на мои выступления только потому, что я осмелилась показать себя на 
публике без одежды.

Но Маргарета к этому времени уже хорошо знала, что она красива или, по меньшей 
мере, привлекательна. Опыт показывал, что она нравится мужчинам. Она умела 
демонстрировать свой шарм. Многие танцовщицы начинали с еще меньшего. Она 
довольно хорошо говорила на малайском языке и видела на Яве и Суматре танцы 
аборигенов. Но на этом ее способности исчерпывались. Те сказки, которые она 
рассказывала (а потом вслед за ней повторяли другие) — что она, мол, изучала 
священные танцы в буддистских храмах на Дальнем Востоке — полная чепуха. 
Маргарета была Никто, но она была хитра. Она поставила на карту все — и 
выиграла.

Конечно, та, что позднее назвала себя Мата Хари, не могла не попасть в Париж в 
самый благоприятный момент, чтобы произвести своими танцевальными новациями 
впечатление на тамошнее общество, жаждущее развлечений. Год 1905 был апогеем 
«прекрасной эпохи». Париж жаждал необузданных удовольствий, жизни, полной 
легкомыслия и очарования. Это был Париж, в котором мужья говорили комплименты 
своим затянутым в корсеты женам и в то же время успевали ухаживать за женами 
других мужей. Радость от жизни и благосостояния часто была единственным 
побудительным мотивом, чтобы перемещаться от одного салона к другому, от одной 
удобной и со вкусом обставленной спальни к другой. В таких условиях Маргарета 
расцвела как спелый бутон под солнцем. Она росла, открывала себя миру и 
расцветала. Дебют Маргареты как восточной танцовщицы состоялся в салоне мадам 
Киреевской, певицы, занимавшейся организацией благотворительных вечеров. Она 
сразу же имела успех. Уже 4 февраля 1905 года английский еженедельник «Кинг» 
опубликовал о ней восторженную статью. автор утверждал, что «собрал слухи о 
женщине с Дальнего Востока, приехавшей в драгоценностях и духах в Европу, чтобы 
внести струю богатства восточных красок и восточной жизни в пресыщенное 
общество европейских городов». Те же слухи сообщали о сценических 
представлениях, на которых «покрывала поднимаются и падают». Репортер считал, 
что представление вроде этого в частном салоне было в самом крайнем случае 
«лишь с дымкой непристойности».

После дальнейших представлений в других парижских салонах Маргарета в начале 
февраля танцевала на 45-м празднике «Dineur de Faveur» (Общества 
благотворительных обедов). Тогда ее имя впервые было написано как Леди МакЛеод. 
Мата Хари еще не родилась. Но газета «Курье Франсэз» уже успела высказать 
предположение, что «эта неизвестная танцовщица из далеких стран — необычная 
личность. Когда она не движется, она завораживает, а когда танцует — ее 
обволакивает еще большая таинственность».

На представлении у мадам Киреевской один из посетителей особенно 
заинтересовался Маргаретой. Месье Эмиль Гиме. Он был промышленником и 
знаменитым коллекционером. Чтобы разместить свою частную коллекцию, он построил 
музей восточного искусства на площади Иены в Париже. Он считался экспертом по 
восточным культурам. Но был ли он им на самом деле? Во всяком случае, одно 
несомненно — и он сам и его директор, месье Миллуэ, были совершенно очарованы 
голландской танцовщицей. Месье Гиме тут же взбрела в голову идея пригласить 
своих друзей на особое представление ее по-настоящему восточного жанра 
искусства. И снова случай изменил жизнь Маргареты.

Но разве мог месье Гиме представить своей публике восточную танцовщицу с 
совершенно невосточным именем Маргарета Гертруда Зелле? Даже во французском 
произношении это имя звучало несколько сомнительно. А леди МакЛеод? Тут тоже 
никто бы не поверил. Нужно было подобрать новое имя. После долгого обсуждения 
обоих имя Маргареты Зелле исчезло в забвении, а на сцене появилась Мата Хари.

Тем не менее, и «Мата Хари» было странным именем для танцовщицы из Индии, 
откуда она прибыла — по мнению месье Гиме. Во всяком случае, владелец музея 
восточного искусства далеко не был тем знатоком, каковым считался. Он 
предпринял как-то путешествие в Японию и привез оттуда первые в Европе и 
вызвавшие большой интерес гравюры. Он был в Египте и нескольких странах на 
Среднем Востоке, откуда вернулся с интересной коллекцией. Но восточные языки он 
не знал. Иначе он догадался бы, что имя Мата Хари происходит не из хинди, а из 
малайского языка. Но в Париже все равно не было человека, который знал бы это 
лучше или кого этот факт заинтересовал бы. Индия — Голландская Восточная Индия 
— не одно ли и то же? И то, и другое было где-то далеко на Востоке. Мата Хари 
самой было все равно. Как по ней, то она могла бы стать и индуской, и сиамкой, 
и китаянкой и лаосской, лишь бы звучало «по-восточному». Мата Хари — звучит так 
таинственно. А в данных обстоятельствах только это и имело значение. Но она 
сама наверняка знала, что «мата» означает «глаз», а «хари» — «день», то есть на 
самом обычном разговорном малайском языке «Мата Хари» означает «Око дня», а 
проще — «солнце».

Но имя подошло наилучшим образом. 13 марта 1905 года стал поворотным днем в 
жизни Маргареты. До приезда в Париж она лишь один раз была на сцене. В клубном 
спектакле в Маланге на Яве она сыграла королеву в музыкальной постановке пьесы 
«Крестоносцы». И уже тогда по мнение репортера местной еженедельной газеты 
«зрителям было трудно не восхититься этой элегантной актрисой-любительницей».

Но тогда, в 1899 году, успех представления был кратковременным. А здесь в 
Париже неизвестная девушка из Леувардена вдруг стояла на сцене в роли восточной 
танцовщицы. За одну ночь она стала сенсацией, о которой говорил весь Париж. 
Красивая молодая женщина из Голландии добилась успеха, который считал запретным 
ее отец, столь страстно стремившийся к элегантности. Она оказалась в центре 
мира, который обожал ее, поклонялся, завидовал ей, и в конце концов ее убил.

Месье Гиме немало сделал для своей новой актрисы. Второй этаж круглого здания 
музея, на котором находилась библиотека, превратился в индийский храм. Восемь 
колонн в нем были украшены цветами, достигавшими круглого балкона третьего 
этажа. С каждой колонны на обнаженную Мата Хари с завистью нимф смотрели статуи 
с неприкрытыми бюстами. Свет свечей усиливал таинственность атмосферы. Одна из 
самых дорогих статуй из коллекции месье Гиме — четырехрукий Шива происхождением 
из Южной Индии одиннадцатого века, трех футов высотой, окруженный кольцом из 
горящих свечей, топтал своей бронзовой пяткой карлика — была окутана живописным 
светом, создаваемым лучами прожекторов, установленных на потолке. Тщательно 
подобранная маленькая группа гостей (библиотека была диаметров всего в 7, 5-9 
метров) могла видеть восточную танцовщицу достаточно хорошо с любого 
направления. В перерывах невидимый оркестр играл музыку, вдохновленную 
«индусскими мотивами и яванскими мелодиями».

Новая баядерка Мата Хари была одета в костюм из коллекции месье Гиме, который 
вполне мог считаться по-настоящему восточным. Окруженная четырьмя девушками в 
черных тогах, на ней был белый хлопковый бюстгальтер с орнаментом на груди, 
вызывающим ассоциации с Индией. Ее руки украшали подходящие по стилю браслеты. 
На голове была индийская диадема, охватывающая завязанные в косы «по-испански» 
черные волосы. Блестящие ленты охватывали ее талию. Они придерживали саронг, 
который скрывал ее тело ниже пупка и спускался чуть ниже середины бедер. Все 
остальное было открытым. Этот костюм возбуждал. Месье Гиме был глубоко 
впечатлен.

Газетные критики захлебывались хвалебными речами. Они единогласно пели славу 
«женщине с Востока», восхищались ее знанием священных танцев и совершенством их 
исполнения.

Вскоре Париж лежал у ее ног, приносил цветы к ее двери, осыпал ее тонкие руки 
драгоценностями — и Мата Хари заключила город, включая его многочисленных 
мужчин, в свои объятья.

Мата Хари льстило все, что с ней происходило. В начале блистательной карьеры 
она сама, однако, была озадачена своей хитростью, ведь кто мог знать лучше ее 
самой, что Париж оказалось возможным завоевать просто имитацией 
псевдо-восточных танцев.

Все письма, все похвалы критиков, все ее фотографии она аккуратно вклеивала в 
альбомы. Эти тома — полноценная документация всей ее карьеры танцовщицы.

Среди прочего, в них есть уже упомянутые мною письма и визитки Массене и 
Пуччини. В них хранятся фотографии, показывающие ее на скачках или на иных 
публичных мероприятиях. Там есть восхищенные письма от самых знаменитых в то 
время персон из парижского высшего света. Рука об руку с признанием к ней 
пришли деньги и роскошь. У нее всегда было много поклонников. Многие из них 
стали и ее любовниками.

Очарование, излучаемое ею, лучше всего, видимо, передает стихотворение, которое 
посвятил ей один из многочисленных ее воздыхателей того времени:

Шиве

Когда она перед твоим алтарем сбросила свои покрывала

и склонила перед тобой свое притягательное обнаженное тело,

Шива, великий бог, неужели в тебе не пылает

непреодолимое желание, пробуждаемое ее красотой?

Не торопишься ли ты прижать свой рот к ее цветущим губам?

Не томит ли тебя желание приблизить к себе ее полное страсти тело?

Дабы насладиться любовью?

Эти стихи содержат значительную часть секрета успехов Мата Хари. Под покрывалом 
искусства она погружала публику в головокружительное эротичное очарование. Само 
ее выступление было, по сути, очень рискованным предприятием. Не удивительно, 
что ее приглашали снова и снова. Был и другой важный фактор — она прекрасно 
знала, как следует вести себя в цивилизованном обществе. Она не была простой 
танцовщицей варьете, предоставленной после выступления самой себе. А она, и 
будучи одетой, превосходно вращалась среди гостей со всем своим приличием и 
грацией.

Первая газетная вырезка, которую Мата Хари наклеила в свой альбом после дебюта, 
была страницей из «Ла Ви Паризьен» («Парижская жизнь»). Здесь ее еще называли 
«леди МакЛеод», «она же Мата Хари, индийская танцовщица. Полная желаний и 
трагичная, она выступает совсем обнаженной в самых знаменитых салонах нашего 
города. На ней костюм баядерки. Он открывает ее тело, как только это возможно. 
В завершение своих танцев она сбрасывает даже малые остатки этого костюма».

Но как она танцевала?

«Ла Пресс» от 18 марта 1905 года сообщает подробности. Она танцевала «с 
покрывалами и в украшенном драгоценностями бюстгальтере — и это, в общем, все». 
Стройная госпожа МакЛеод, продолжает газета, двигалась в наряде баядерки с 
несравненной грацией: «Ява, где она выросла на земле вулканов, придала ей такую 
невероятную гибкость и магический шарм, а за оставшуюся часть ее достойного 
восхищения тела ей следует благодарить свою родную Голландию.

Никто до нее не рискнул предстать перед богом со всем своим клокочущим экстазом 
и без одежды. И с какими чудесными движениями! Смелыми и смиренными 
одновременно. Она настоящая Абсара, сестра нимф, наяд и валькирий, созданная 
Сундрой чтобы заманивать мужчин к греховной гибели.

Мата Хари впечатляет не только игрой ее ног, рук, глаз, рта и ярко-алых ногтей. 
Не стесненная одеждой, Мата Хари играет всем своим телом. Если боги не 
реагируют на ее предложение красоты и юности, она жертвует им свою любовь, свою 
невинность. Покрывала, символ женской чести, падают. Одно за другим, жертвует 
она их богам. Но Шива требует большего. Девидаша приближается — еще одно 
покрывало, обнаженное ничто — выпрямление гордой, победоносной наготы. Она 
посвящает богу всю пылающую в ней страсть».

Затем газета пишет:

«Позднее Мата Хари в элегантном вечернем платье присоединяется к гостям. В 
руках у нее яванская кукла „ваджонг“, и она рассказывает нам историю 
доисторической драмы Аджурны».

Возможно, Мата Хари и в самом деле называла историю Аджурны «доисторической». 
Может быть, незнающий правду автор подумал, что благодаря этому слову его 
статься будет интересней. Но на самом деле историю Аджурны никак нельзя назвать 
доисторической. Она основывается на персонаже яванских народных сказок, 
«древность» которых в тот момент не превышала, пожалуй, сотню лет. У этих 
сказок индуистское происхождение, и их и сегодня рассказывают по вечерам в 
индонезийских деревнях. Тени кукол «ваджонг», проецируемые на белое полотно 
(как на экран), иллюстрируют рассказ. Конечно, Мата Хари получила свою 
«доисторическую мудрость» из этих кукольных спектаклей, которые во все времена 
одинаково ценились и индонезийцами, и европейцами.

Только немногие актеры могли бы похвастаться таким шумным дебютом. Парижане 
приняли Мата Хари так горячо, потому что она принесла им нечто новое. Может 
быть, какую-то роль сыграло, что она так невинно скрывала под вуалью лицо, 
когда с ее тела спадало последнее покрывало. Они называли ее «леди МакЛеод», а 
Мата Хари была достаточно умна, чтобы никогда не упоминать, что у нее нет 
никакого права на такой титул.

Мата Хари в 1905 году танцевала в общей сложности около тридцати раз в 
фешенебельных парижских салонах. Кроме того, она шесть раз выступала в театре 
«Трокадеро», где специально для нее создали атмосферу, очень схожую с 
обстановкой в Музее Гиме. Трижды танцевала она в салоне барона Анри де 
Ротшильда. Ее ввели в дом Сесиль Сорель, знаменитой актрисы театра «Комеди 
Франсэз». В «Гран Серкль» она выступала в одной программе с известной певицей 
сопрано Линой Кавальери. В «Серкль Руайаль» или в любом ином месте — повсюду ее 
во время выступления окружали восточные ковры, пальмы, расточительное богатство 
цветов и таинственный запах восточных благовоний.

Сесиль Сорель, позднее вышедшая замуж за графа де Сегюра, была так же восхищена 
Мата Хари, как и все остальные. Среди ее гостей был месье Гастон Менье, 
французский «шоколадный король». После представления 14 мая Сесиль Сорель 
послала Мата Хари письмо, которое она тоже аккуратно вклеила в свой памятный 
альбом.

«Мадмуазель, ваши прекрасные танцы глубоко поразили моих гостей. Месье Менье 
выразил желание восхититься вами еще раз в его собственном доме в пятницу. 
Возможно ли это? Там вы будете выступать в обстановке, достойной вашего 
великого искусства: большая закрытая веранда, наполненная редчайшими растениями 
и цветами. Пожалуйста, напишите ваш ответ самому месье Менье или, если вам так 
удобнее, мне.

С глубоким уважением, С. Сорель»

Мата Хари согласилась. В следующую пятницу, 19 мая, она танцевала у Менье. Тот 
был не просто восхищен. Он показал себя в создании деликатных фотографий таким 
же мастером, как и в производстве деликатного шоколада. Некоторые из этих 
маленьких фотографий, показывающих Мата Хари совсем голой, были вложены между 
страниц письма, которое месье Менье послал ей несколько дней спустя.

«Дорогая мадам, я не забыл своего обещания прислать вам фотографии с того 
вечера, когда вы так чудесно танцевали. Я с минуты на минуту жду эти снимки. 
Для вас фотографии станут воспоминанием об одном из ваших танцевальных вечеров. 
Для меня и моих друзей они значат намного больше. Для нас они останутся 
воспоминанием об этом потрясающем культурном событии, на котором вы 
олицетворяли классическую красоту. Маленькие фотографии, которые я приложу к 
письму, лучше слов покажут то глубокое впечатление, которое оставило ваше 
появление у нас. Это была мечта о Востоке. Я считаю себя счастливым, что смог 
внести свой вклад в это событие предоставленным мною освещением и предметами 
культуры, которые — как меня заверили — так прекрасно гармонировали с формами 
вашего превосходного тела».

Во всеобщее восхищение вмешался лишь один несовпадающий со всеми звук. После 
того, как Мата Хари выступила в доме Эммы Кальве, знаменитой французской певицы,
 исполнительницы арии Кармен в «Метрополитен-Опера» в Нью-Йорке, «Эко де Пари» 
писала: «В ее танцах нет ни танцевального совершенства, ни чего-либо еще 
примечательного». Но та же газета, тем не менее, указала, что какое-то 
искусство в этом все-таки присутствует, ведь «Мата Хари танцует голой. Но 
нельзя сказать, что Мата Хари неприлична или что взгляд на эту красивую индуску 
вызывает грязные мысли — хотя она обнажена с головы до пят, с большими глазами 
и улыбающимся ртом, который на ее лице выглядит точно разрез в плоти спелого 
яблока».

В Париже были люди, возмущенные тем, что дама позволила себе раздеться перед 
больше чем одним человеком. Если на выступлении в доме графини де Луан она была 
одета «по минимуму» (ее танец перед группой почтенных членов Французской 
Академии дал повод «Журналь Амюзан» написать, что она танцует «голой, как речь 
академика»), то перед «Кружком артистов и литераторов» она выступала совершенно 
без одежды. Но так как тут зрителями были одни лишь люди искусства, она 
танцевала перед ними «голой, как Хасан в „Тысяче и одной ночи“, голой, как Ева 
перед грехопадением, с иллюзорным крошечным украшением в качестве фигового 
листка».

Среди зрителей на одном из вечеров у Эммы Кальве была французская писательница 
Габриэль Колетт. Она описала свои впечатления в статье в парижской газете 
«Фигаро» в декабре 1922 года: «Я видела, как она танцевала у Эммы Кальве. 
Собственно, это не было танцем. Куда больше это было умение грациозными 
движениями сбрасывать с себя вуали. Представление она начала почти голой, 
танцевала „с намеками“, с полузакрытыми глазами и исчезала, укутанной в свои 
покрывала». Затем Колетт продолжала, рассказывая уже о другом выступлении: «И в 
одном из своих танцев она появилась на белом коне».

Париж признал Мата Хари. Он ей восхищался и боготворил ее. Но после того как 
она стала уже известной актрисой и новизна ее танца в обнаженном виде была 
подробно описана во всех деталях, газетам, пишущим о ней, нужно было открыть в 
ней нечто новое. Парижане начали сравнивать ее танцевальное искусство с ее 
предшественницами, позволившими себе рискованные танцы. Прежде всего, вспомнили 
об Айседоре Дункан. Она в 1899 году приехала из Америки в Париж и в 
разлетающихся древнегреческих одеждах исполняла новаторские танцы под звуки 
классической музыки. Айседора Дункан, личная жизнь которой была столь же бурной,
 как и у Мата Хари, позднее уехала из Парижа в Берлин. Там она достигла новых 
успехов и даже открыла танцевальную школу. В сравнении с Дункан Мата Хари, по 
мнению газет, была несомненной победительницей. «Мисс Дункан была весталкой, — 
писала Франсис Кейзер, — а леди МакЛеод это Венера».

Парижский еженедельник «Ла Ви Паризьен» занимался этим же вопросом куда 
серьезнее. «Мисс Дункан олицетворяла Грецию. Под музыку Бетховена, Шумана, 
Глюка и Моцарта она пробудила языческие танцы античной классики к новой жизни. 
Парижские салоны боролись за выступления мисс Дункан. Но — как это часто бывает 
— она исчезла. Вместе с матерью и длинноволосым братом, который играл на 
скрипке, сопровождая ее выступления, мисс Дункан уехала покорять Берлин.

Теперь у нас есть Мата Хари. Она индуска, дочь английской матери и голландского 
отца, и вес это кажется несколько сложным. Тем не менее, она индуска. Мисс 
Дункан во время танца демонстрировала лишь свои ноги и руки. А Мата Хари стоит 
на сцене совершенно голой. Только несколько украшений и кусок материи вокруг 
бедер и ног прикрывают ее. Она очаровывает — своим большим ртом и грудями, на 
которые некоторые благовоспитанные зрительницы взирают с неприкрытой завистью».

Груди Мата Хари казались многим людям предметом, достойным детального изучения. 
Их комментировали во все времена. Большинство свидетелей утверждало, что она 
никогда не демонстрировала свой бюст открыто. Когда Эдуард Лепаж писал об ее 
дебюте в Музее Гиме, что «она отбросила орнаменты, скрывающие ее грудь», то он 
добавил, что грудь была «голой». Но ни одно сообщение не говорит, что она хоть 
раз действительно касалась бюстгальтера, который был под нагрудными украшениями.
 И можно с уверенностью сказать, что как раз в случае с бюстом Мата Хари 
действительно была достаточно скромной.

Испанец Э. Гомез Каррилло пишет в своей книге «Тайна жизни и смерти Мата Хари» 
(Париж, 1925), что Джон МакЛеод однажды в порыве ревности откусил своей жене 
один сосок. Возможно, именно это принудило ее тщательно скрывать свой бюст от 
глаз публики. Тюремный врач Леон Бизар в 1925 году в своей книге «Воспоминания 
врача» писал: «Правда была намного проще. У Мата Хари была очень маленькая 
грудь с недоразвитыми сосками и с обесцветившейся кожей вокруг них. Потому она 
совсем не была заинтересована демонстрировать ее».




ГЛАВА 4


За это время Мата Хари поняла значение рекламы. Она строго следила за тем, 
чтобы не рассказывать одну и ту же историю дважды. Большое внимание уделяла она 
сообщениям об ее искусстве и ее прошлом. С игривой легкостью она смешивала 
правду и выдумки, прилагая все усилия для создания полнейшей путаницы.

На одном благотворительном выступлении в театре «Трокадеро» ее интервьюировал 
Поль Эрвье для «Солдатских глаз». Ему она предложила совершенно фантастическую 
историю: «Я родилась в Индии и жила там, пока мне не исполнилось двенадцать лет.
 Мои детские воспоминания совершенно отчетливы. Я прекрасно помню даже самые 
маловажные случаи моих первых лет жизни в цивилизации, совершенно отличной от 
вашей. Мне было двенадцать, когда я попала в Висбаден. Там я вышла замуж. 
Вместе с мужем, голландским офицером, я вернулась на родину. Я стала женщиной. 
Но места моей молодости по-прежнему восхищают мой взор».

До сего времени она не объясняла свое искусство. Но она не преминула сделать 
это. «Должна ли я рассказать вам, как я вижу свое искусство? Оно очень простое. 
Собственно, это самая простая вещь в мире. Природа сама по себе проста. Только 
люди любят все усложнять. Не нужно осложнять вещи так, чтобы они казались 
смешными. Священные танцы брахманов это символы. Их фигуры — это выражение 
мыслей. Сам танец это стихотворение, а жесты — слова».

Последняя фраза чем-то понравилась Мата Хари. Соответствовала она ее 
собственным мыслям? Или она позаимствовала ее у кого-то? Во всяком случае, 
через несколько страниц она снова появляется в ее дневнике-альбоме. Огромными 
буквами — подпись под одной из ее фотографий.

Она делала прогресс. Так что больше ее мужем не мог быть простой майор. Не 
долго думая, она произвела его в полковники, звание, которого он так долго и 
безуспешно добивался. В интервью для британской газеты «Джентльвумэн» от 25 
марта 1905 (в нем очаровательная актриса упрямо именуется «Мата Кари» вместо 
Мата Хари) она рассказывает, что она прибыла с Явы лишь месяц назад (а не три 
года, в марте 1902 г., как на самом деле). Она родилась на Яве как «ребенок 
европейских родителей и вышла замуж за сэра МакЛеода, шотландца, полковника 
голландской колониальной армии».

Французская и британская пресса захлебывалась от восторгов в адрес Мата Хари. И 
парижское издание «Нью-Йорк Геральд» разделяло это воодушевление. В статье от 2 
мая этого года газета писала: «Невозможно оживить мистику индийской религии 
более благородным образом, чем это было сделано ею».

Голландские корреспонденты во французской метрополии навострили уши, узнав о 
своей знаменитой землячке.

В то время Голландия была очень благовоспитанной страной. На прекрасном 
амстердамском пляже Зандфоорт женщины купались только в кабинках на колесах, 
которые лошади осторожно завозили в море. Загорающие строго разделялись по 
половому признаку. Новость, что голландка оказалась достаточно смелой, чтобы 
показать себя обнаженной перед невооруженными взглядами, была сенсацией.

«Ниус ван ден Даг» была первой газетой, обратившей внимание читателей на их 
знаменитую землячку — была ли она ею на самом деле? — завоевавшей такой 
ошеломительный успех у французов. Цитируя одну французскую газету, 
корреспондент закончил свою статью вопросом: — Кто же такая эта Мата Хари?

Ответ не заставил долго себя ждать. И ко все более запутанным тайнам вокруг 
происхождения Мата Хари добавилась еще одна версия. Сразу после публикации 
статьи одно читательское письмо «из благожелательного источника» ответило на 
заключительный вопрос:

«Настоящее имя Мата Хари — госпожа МакЛеод. Она родилась на Яве и была замужем 
за английским офицером. Так как она страстно любила танцы, то и изучала их с 
достойным восхищения терпением. Благодаря хитрости и уму — ведь это могло 
стоить ей жизни, если бы ее застали за этим — ей удалось получить доступ к 
тайным храмам Индии, где вне досягаемости взглядов обычных смертных баядерки, 
научи и вадаши танцуют перед алтарем Вишну. У нее было природное, врожденное 
чувство поз и движений, потому даже самые фанатичные жрецы, охранявшие золотой 
алтарь, смотрели на нее как на священную танцовщицу».

При чтении таких статей в голландской прессе и Джону и папе Зелле в голову 
видимо приходили странные мысли. Маленькая девочка, которая каталась в 
запряженной козами тележке в Леувардене, стала теперь знаменитой танцовщицей: 
Молодая женщина, ответившая на газетное объявление, теперь живет в Париже? В 
том самом городе, о котором она так часто мечтала? И успех? Он был как крик 
издалека — с полей Фрисландии и холмов Явы. Что-то, чего никогда не смогли ни 
открыть, ни даже предположить ее отец и муж, оказывается, всегда было скрыто в 
глубине души их дочери и жены.

Теперь слава Мата Хари пробивалась повсюду. Прежде всего — к полчищам 
иностранных корреспондентов в Париже, всегда ожидавшим какой-то истории с 
легким романтичным флером, которая могла бы заинтересовать читателей. А 
появление этой интересной индийской танцовщицы было на самом деле хорошей 
историей!

Один румынский корреспондент в Париже смешал звуки Востока с цыганской музыкой 
своей родины. Как и все румыны, впадающие в раж при виде красивой женщины, он 
нашел в Мата Хари «чужеземную философию в нежности ее тела, в рифме ее движений,
 в ее небрежных и в то же время возбуждающих движениях, в трагических угрозах 
ее глаз и рук, в задумчивой молитве ее полных любви жестов, в ее воображаемых 
любовных утехах, ее зажигательном отступлении, ее извращенном даре, ее невинном 
триумфе над природой и чувственностью».

Румын продолжал: «Это было как заклинание. И казалось, что стены музея падут, 
что снаружи за ними не Авеню Иены, а какой-то далекий, неизведанный горизонт. 
Вековые леса дрожали под огненными поцелуями вечного лета. Пластичные, не 
уступающие высотой пирамидам пагоды на краю этой длинной, обсаженной розовыми 
кустами аллеи дрожали в голубой дымке пахучих благовоний. И тут появляется 
прекрасная женщина, производящая такое сильное впечатление своим искусным 
молчанием и четкой игрой жестов. Она символизирует невинную природу со всеми ее 
соблазнами, слабостями и радостями».

Весь 1905 год в Париже был лишь один человек, сомневавшийся и в Мата Хари, и в 
ее искусстве. Франсуа де Нион, писавший для аргентинской газеты «Ла Пренса» 
(Буэнос-Айрес) и испанской «Диарио» (Кадис) решил побеседовать с человеком, 
который много лет провел в Индии и был «настоящим ориенталистом».

Этот человек объяснил, что танцовщицы на Востоке никогда не выступают голыми, 
но всегда укутаны в белые покрывала, и что невинность в стране брахманов уже 
давно вошла в поговорку.

Поэтому де Нион задумался. Он начал сомневаться, не стал ли Париж жертвой 
обмана. — Неужели мы все еще живем во времена Людовика XVI, — спрашивал он, — 
который однажды с энтузиазмом устроил величественный королевский прием некоему 
иностранному послу, который, как оказалось потом, был обычным лавочником из 
Марселя?

Пока месье де Нион продолжал свое расследование, Мата Хари приняла меры, 
которые могли бы дать хотя бы частичный ответ. Теперь она изменила сцену. Точно 
как и ее отцу, ей нужно было признание в больших масштабах. Встреча с одним 
пожилым господином направила ее в эту сторону. Этот месье был адвокатом и звали 
его мэтр Эдуард Клюне. С этого момента он играл в жизни Мата Хари очень важную 
роль, которая завершилась лишь с ее смертью.

Мата Хари высказала мэтру Клюне свои желания. Клюне передал ее с теплыми 
рекомендациями своему друг, самому знаменитому импресарио Парижа Габриэлю 
Астрюку. Астрюк, который несколькими годами позже помог привезти в Париж на 
гастроли певца Федора Шаляпина и русский балет Дягилева, а в своих мемуарах 
называл Клюне «настоящим и верным другом» Мата Хари, тут же приступил к работе. 
До самого конца Астрюк оставался ее менеджером и агентом. От предложенных им 
сумм Мата Хари быстро ослабела. Она приняла ангажемент в театре «Олимпия» на 
Бульваре Капуцинов. Она собиралась заключить в свои объятья большую публику. 
Поль Рюэ, директор театра, очень хотел прославить свой театр среди всех мировых 
варьете, приглашая к себе самых интересных исполнителей. Среди них был Фред 
Карно, один из первых мимов своего времени, под чьим руководством дебютировал 
пять лет спустя Чарли Чаплин в «Ночи в английском мюзик-холле». В театре 
выступали арабские танцовщицы, жонглер, «Лео и его дьявольские скрипки», было 
несколько акробатических номеров. Кроме того, там же проходили становившиеся 
все популярнее сеансы «синематографа». Мата Хари дебютировала за огромный по 
тем временам гонорар в 10 тысяч франков.

Результат был ошеломляющим. Пока она танцевала в частных домах, пресса была 
настроена лирически. Но ее выступление в спектакле Райнана и Хаудена «Мечта» на 
музыку Джорджа Бинга стало сенсацией. Парижане, любопытство которых разогревали 
слухи и намеки в их журналах, теперь могли собственными глазами увидеть это 
восточное чудо.

18 августа 1905 года Мата Хари во время генеральной репетиции впервые выступила 
в «Олимпии». Двадцатого состоялась ее публичная премьера. Результат оправдал 
все финансовые инвестиции месье Рюэ. Это был абсолютный триумф.

В дыму первого крупного успеха Мата Хари, как истинная дочь своего отца, успела 
потратить больше денег, чем она заработала за первые шесть месяцев своего 
прорыва в парижское общество. Как только она стала регулярно получать большие 
гонорары, появился один парижский ювелир, потребовавший конфисковать ее 
имущество как компенсацию за неоплаченные счета на общую сумму 12 тысяч золотых 
франков.

Когда дело разбиралось в суде Мата Хари вдруг вспомнила о своем муже, который 
один жил с ее дочкой в Голландии. Она рассказала судье, что все покупки у 
ювелира «совершались без разрешения моего супруга, голландского офицера».

Решение судьи удовлетворило обе стороны. Мата Хари смогла сохранить 
драгоценности, обязавшись выплачивать долг ювелиру по частям — 2 тысячи франков 
ежемесячно.

А что же сталось за это время с Джоном? Он все еще жил в Голландии и теперь 
требовал полного официального развода. Но для этого ему необходимо было 
согласие Грит. Вначале Мата Хари не имела ни малейшего желания уступать в этом 
вопросе. А без согласия супруги никакой голландский суд не принял бы решение о 
разводе.

В конце концов, Джон послал своего адвоката господина Хейманса в Париж, чтобы 
тот уговорил Мата Хари дать свое согласие. Джон хотел вступить в новый брак. Не 
только ради самого себя — ему уже было пятьдесят лет — но и ради дочки Нон, 
которой он хотел найти вторую мать. Пусть МакЛеод не был безупречным мужем, 
особенно в начале его первого брака, но его поведение как отца всегда было 
примерным.

Адвокат встретился с Мата Хари. В это время он в полной мере наслаждался своим 
пребыванием во французской метрополии. Почти каждый день он отыскивал 
знаменитую танцовщицу и говорил с ней о тысячах разных вещей. Мата Хари, снова 
истинная голландка, наслаждалась его обществом. Но стоило речи зайти о разводе, 
она начинала отговариваться, повторяя, насколько приятно ей снова поговорить 
по-голландски. И просила адвоката не портить ей эти редкие минуты удовольствия, 
говоря о таких неприятных вещах как развод.

Господин Хейманс вполне понимал, что в Париже он находится не ради того, чтобы 
наслаждаться приятными деньками за счет своего клиента. Увидев, что беседы не 
приносят никаких результатов, он наконец-то вытащил из бумажника свой туз. Это 
была фотография голой Мата Хари. Снимок, объяснил он, был передан ее мужу одним 
из его друзей, который, в свою очередь, получил фото в Париже.

Мата Хари была удивлена и рассержена. Фотографию эту, очень личную, снял один 
из ее близких друзей, утверждала она. Она ни в коем случае не предназначалась 
для продажи. Это вполне может быть правдой, ответил господин Хейманс, но любой 
строгий голландский судья, увидев это, будет убежден, что честная женщина и 
мать «не позволит сфотографировать себя в голом виде даже другу». Мата Хари и 
сама прекрасно понимала, что подумает в этом случае голландский судья. Она 
увидела, что у нее не было выбора. Скандал стал бы очень неприятным не только 
для нее, но и особенно для дочери. Потому она согласилась на окончательный 
развод. Супруги были окончательно разведены официальным решением суда в 
Амстердаме 26 апреля 1906 года.

Следующий супружеский опыт Джона МакЛеода был намного счастливее первого. 22 
ноября 1907 года он женился на Элизабет Марии Кристине ван дер Маст. Она была 
на двадцать восемь лет моложе своего мужа. У них родилась дочь Норма.

МакЛеод, получавший довольно скудную пенсию, подрабатывал судебными репортажами 
для одной ежедневной газеты в Арнеме. Он передал дочь Мата Хари на воспитание 
другой семье. По субботам и воскресеньям она обычно приезжала к нему домой, 
чтобы немного побыть у отца и его второй жены. МакЛеод и Элизабет разошлись в 
1912 году. В 1917 году состоялся их официальный окончательный развод.




ГЛАВА 5


После успехов в театре «Олимпия» Габриэль Астрюк продолжал активно заботиться о 
карьере своей подопечной. В январе 1906 года — за четыре месяца до развода — 
Мата Хари отправилась в двухнедельные гастроли в Испанию. Это было ее первое 
выступление за рубежом. Она танцевала в центральном зале Мадрида. Пресса 
называла ее танцы «тактично-чувственными». Все сожалели, что Мата Хари 
танцевала в трико, хотя и в «минимально возможном». Ее сопровождали 
«сенсационные» овации.

Она не поехала бы в Мадрид без самых лучших рекомендаций. Мэтр Клюне дал ей 
письмо своему другу в испанской столице. Этим другом был никто иной, как 
французский посол, Жюль Камбон — еще один человек, сыгравший важную роль в 
оставшиеся двенадцать лет жизни Мата Хари.

Во время своего пребывания в Мадриде она внезапно получила письмо от Астрюка. С 
точки зрения искусства, это письмо было первым шоком ее жизни. До сего момента 
она выступала с восточными танцами собственного изобретения. Даже перейдя из 
интимной атмосферы парижских салонов к выступлениям перед широкой публикой в 
театрах варьете, она сохранила свой стиль. Теперь Габриэль Астрюк писал ей, что 
вместе со своим другом Раулем Гюнсбургом, директором оперы в Монте-Карло, он 
подписал для нее контракт. Здесь Мата Хари должна была выступить в балете Жюля 
Массене «Король Лахора». Мата Хари по почте ответила на письмо Астрюка, 
попросив его прислать ей партитуру произведения.

Месье Гюнсбург, который родился в Румынии в семье раввина, после работы в 
театрах Москвы и Санкт-Петербурга приехал в Монте-Карло. И там он правил 
пятьдесят девять лет, как некоронованный король театральной жизни. До 1951 года.


Постановка «Короля Лахора» под патронажем принца Монако Альберта I обещала 
сделать этот сезон настоящим культурным событием. Опера Монте-Карло в то время 
— наряду с парижской оперой — входила в число первых лирических театров Франции,
 в которых проходило множество интересных премьер. В том же году в Монте-Карло 
должен был выступить Шаляпин, но еще никто точно не знал, приедет ли великий 
русский бас. В июне 1905 года взбунтовались матросы на броненосце «Потемкин» в 
Одессе. За ним последовало большое октябрьское восстание в Москве — так писала 
Мата Хари аккуратным почерком в своем альбоме — и, по слухам, «Шаляпин был 
ранен на баррикадах на Тверской улице в Москве, а затем арестован царской 
полицией».

Премьера «Короля Лахора» 17 февраля 1906 года, на которой присутствовал сам 
композитор Массене, сидевший в ложе принца Монако, была огромным успехом. Мата 
Хари, «чье присутствие в Монте-Карло вызвало фурор» (согласно газетным 
комментариям), танцевала в третьем акте вместе со знаменитой мадмуазель 
Замбелли. Арию Зиты пела Жеральдина Фаррар, одна из самых блестящих певиц, 
когда-либо прибывавших из США.

Это был большой шаг вперед для Мата Хари. Она получила работу в серьезном 
театре. Танцы в голом виде, по меньшей мере, в этот момент, отошли в прошлое. 
Теперь она стала знаменитой не потому, что сбрасывала прозрачные покрывала, 
прикрывая лицо — то, что сегодня назвали бы стриптизом, а потому что она могла 
хорошо танцевать. На самом деле танцевать, а не просто грациозно двигаться и 
принимать эффектные позы.

Пресса назвала ее «соблазняющей звездой», придавшей балету «волнующий шарм 
необычных танцев». Еще писали, что на карнавале в Ницце она очень эффектно 
выступила в роли Венеры.

В круг ее друзей входили самые знаменитые люди. Пуччини, находясь в Монте-Карло,
 прислал ей цветы. На приложенной карточке он посылал «очаровательной артистке» 
свои самые сердечные приветы. Массене был сам полностью во власти ее чар. 
Шестидесятичетырехлетний композитор, автор «Короля Лахора», ранее уже имевший 
громкий успех благодаря своим произведениям «Манон», «Таис» и «Вертер» писал 
ей: «Я был счастлив видеть, как вы танцуете. Примите мои самые искренние 
поздравления».

Дружба Мата Хари с Массене с течением времени углубилась. Это следует из письма 
композитора, где тот пишет, что «ему оказало большую честь ее предложение и он 
безутешен тем, что на месяцы застрял в такой трудной работе». (Вероятно, Мата 
Хари попросила его написать балет специально для нее — это желание преследовало 
ее долгие годы.) Позднее, когда она жила в Берлине, Массене, незадолго до 
своего возвращения в Париж, писал ей полное чрезмерных восторгов письмо:

«Как счастлив я был увидеть вас снова! Мата, Мата — через несколько минут я 
уезжаю в Париж! Спасибо, спасибо — и мое горячее восхищение!»

Письмо было написано на голубой бумаге с перфорированным прорезиненным краем, 
как это было принято в 1906 году. Письмо адресовано было «Мадам Мата Хари, 
Берлин». Массене, родившемуся в 1842 году, было тогда уже почти шестьдесят пять 
лет. Книги о Массене не упоминают об его путешествии в германскую столицу. В 
написанной им самим книге «Мои воспоминания», вышедшей в 1912 году — в год его 
смерти, он называет лишь одну свою поездку в Германию — в Байрейт. Но интерес 
композитора к слабому полу был всем известен, а Мата Хари вполне могла 
возбудить его воображение в такой степени, чтобы он ради нее совершил короткое 
путешествие на север.

В Берлине Мата Хари стала любовницей господина Альфреда Киперта, богатого 
землевладельца, поместье которого находилось прямо у ворот города. Киперт был 
лейтенантом 11-го Вестфальского гусарского полка. Его супругой была 
красавица-венгерка. А для Мата Хари он снял апартаменты на Находштрассе, 39, 
недалеко от Курфюрстендамм, главной улицы нынешнего Западного Берлина. Вместе с 
лейтенантом Кипертом она побывала на императорских маневрах в Яуэр-Штрайгау, 
Силезия, которые проходили с 9 по 12 сентября 1906 года. Это обстоятельство 
будет упомянуто в ходе судебного разбирательства одиннадцать лет спустя как 
важный подозрительный момент, «подтверждавший» ее предполагаемую шпионскую 
деятельность.

29 августа 1906 года Мата Хари написала из Берлина письмо в Париж Габриэлю 
Астрюку. В нем она сообщила ему, что получила из Лондона предложение выступить 
там в пантомиме, «что мне очень подходит». Но куда охотнее она занималась бы 
этим в Монте-Карло, «где у меня был такой большой успех». В том же послании она 
упоминает о приезде Массене и сообщает, что композитор «ввел ее в Венскую 
оперу».

В оперном театре этого города она никогда не танцевала. Но она отправилась в 
Вену, где в конце 1906 года начались ее победы над Австро-Венгерской монархией. 
Ее прибытие тут же вызвало «войну трико». На своих первых выступлениях она 
танцевала голой. Потом, в театре «Аполло» надела трико. Это побудило прессу к 
публикации целых серий полемических статей о том, имеет ли какую-то ценность 
танец в плотно облегающем трико, полуголой или совсем голой. На самом деле в 
Вене было вдоволь частично или совсем открытой плоти, чтобы эти споры не 
утихали.

Мата Хари жила в отеле «Бристоль». В отеле «Националь» устроилась американская 
танцовщица Мод Аллан. Между этими дамами поселилась никто иная, как сама 
Айседора Дункан. Мод Аллан не одевала на сцену «ничего, кроме золота». Потом на 
венских сценах появилась одна танцовщица, одетая только в носовой платок, 
«который держала в руке». Даже известные широтой натуры венцы были слегка 
шокированы. А когда прибыла еще и Мата Хари, пламя «войны трико» охватило 
первые страницы всех газет. Но Мата Хари выиграла эту войну. Хотя некоторые 
дамы из высшего общества считали, «что это заходит уже слишком далеко», 
достаточно было нескольких ее выступлений, и все нашли их вполне 
удовлетворительными. Корреспондент венской газеты «Фремденблатт» дал прекрасное 
описание танцовщицы, как он увидел ее в отеле «Бристоль».

«Высокая и стройная, с пластичностью грации хищного зверя, с иссиня-черными 
волосами, окаймляющими маленькое лицо, казавшееся необычным». «Лоб и нос — 
классические — пришедшие прямо из античности. Длинные черные ресницы оттеняют 
глаза, а брови походи на такие тонкие дуги, будто их написала кисть художника».

Было много и других интервью, пока она не показала себя на сцене перед 
сгоравшими от нетерпения венцами. Ибо Мата Хари поняла, что реклама стала 
важнейшей частью ее карьеры. Корреспондента немецкой «Дойчес Фольксблатт» она 
приветствовала «на вполне свободном, изысканном немецком языке». Пока слова 
струились из ее рта, она еще успевала демонстрировать свои губы «как пухлые 
розовые лепестки».

— Во время представления люди забывают о женщине во мне, — объясняла Мата Хари,
 — так что я в танце, в котором все жертвую божеству, а в конце — и себя саму, 
что символизируется тем, что я спускаю с себя охватывающий бедра пояс, 
последнюю деталь одежды, и только полсекунды стою голой, никогда не пробуждала 
ни в ком никаких иных чувств, кроме интереса к выражаемым моим танцем мыслям. 
(Мата Хари действительно достигла вершин в искусстве грациозно сбрасывать 
вокруг себя разные интересные предметы.)

Стыдливая Мата Хари, видимо, очень наивно оценивала свою венскую публику. А 
может быть — и это более вероятно — она старалась заставить венцев предвкушать 
то, что их ожидало.

Это был 1906 год, и до Первой мировой войны оставалось еще достаточно много 
времени. Потому интересно, что Мата Хари ответила интервьюеру в Вене, когда тот 
спросил, стала ли бы она танцевать в Берлине. Возможно, конечно, что ее 
берлинский любовник Киперт не позволял ей открыто выступать в этом городе, где 
он одновременно содержал любовницу и жил со своей законной супругой. Возможно, 
и Мата Хари в то время не особо любила немцев, хотя несколько лет спустя — по 
крайней мере, с точки зрения искусства — изменила свое мнение.

— Берлин? — переспросила Мата Хари. — В Берлине я не стала бы танцевать даже за 
очень большие деньги. (Тем не менее, в Берлине Мата Хари танцевала. Как минимум 
— один раз. В частном доме, как это следует из аккуратно подколотой в ее альбом 
визитной карточки. Карточку переслала ей принцесса Леопольд фон Крой, 
урожденная графиня фон Штернберг. Принцесса писала ей на английском языке: 
«Дорогая леди МакЛеод. Если я требую от вас не слишком много, то я была бы вам 
очень благодарна, если вы пришлете на субботу еще два билета для графини 
Андрасси, Валльнерштрассе, 6». Муж графини Андрасси, граф Юлиус Андрасси стал 
впоследствии министром внутренних дел Австро-Венгрии. В 1915 году, в самый 
разгар войны, он требовал от правительства Габсбургской монархии прекратить 
войну на стороне Германии и заключить сепаратный мир с Антантой.)

Наконец состоялось ее первое выступление — именно тот самый танец в голом виде 
— в «Бюргерхалле». На представление было разослано множество приглашений: 
«Увидьте Мата Хари, леди МакЛеод!» С 15 декабря 1906 года по 16 января 1907 
года она выступала в венском театре «Аполло».

Чтобы создать для публики соответствующее религиозное настроение, руководителю 
оркестра пришло в голову использовать в качестве музыкального введения к танцам 
Мата Хари гимн Мартина Лютера «Бог — наша крепость»!

Мнения критиков разделились. Самую критическую оценку дала газета «Ди Цайт», 
что, впрочем, не помешало Мата Хари сохранить в своем альбоме и эти статьи. 
Критик сомневался, что «танцы в их восточном спокойствии, содержавшем в себе 
нечто фантастическое, настоящие и что они вообще представляют собой индийское 
искусство».

Но даже если бы это было и не так, все равно было чему удивляться, ибо «в этом 
теле, созданном как произведение искусства с льстивой грацией и скрытым огнем в 
простых жреческих жестах скрывается высочайшая привлекательность». Еще раз 
подумав о новости, состоявшей в возможности увидеть на сцене голую женщину, 
газета добавила: «Следует понимать, что это артистическая, чистая 
привлекательность».

Положительные отзывы или отрицательные — Мата Хари это не волновало. И для 
волнений не было повода, потому что массы зрителей шли на выступления, оставляя 
свои деньги в кассах театра «Аполло».

— Айседора Дункан мертва! Да здравствует Мата Хари! — воскликнул «Нойе Винер 
Журналь».

Счастливая Мата Хари. Она завоевала сердца австрийцев, так же как французов и 
испанцев. Если и были неблагоприятные отзывы в прессе, то о них можно было бы 
легко забыть в громе аплодисментов, которыми осыпала ее вся Вена. И если ее 
популярность можно было измерить содержанием передовиц венских газет, то Мата 
Хари действительно стала сенсацией в австрийской столице. «Дойчес Фольксблатт» 
посвятил ей такие весьма забавные стихи:



А вокруг стильная группа

С перекрещенной группой богов

Дамы и господа ожидали много -

Объявленную игру в жертвоприношение

Танцевавшего в молитве Ларифари

Наполовину индуски Мата Хари.

И когда она пришла в развевающихся покрывалах,

то можно было слышать, как завертелись индийские мудрецы

От звуков скрипки

И от рояля.

К тому же в стиле Айседоры Дункан

Исполнялись танцы совершенно необычные,

Мата Хари с голыми ногами,

А порой показывала что-то еще.

Это было высочайшее наслаждение от искусства

Смотреть на ее мелькающую пятку

На жертвенно поднятую руку

Пока на теле так мало одежды;

И Мата Хари выходила три раза

Пока она не потеряла все свои одежды,

И, наконец, в последней тонкой вуали

Она упала наземь в конце праздника.

После чего, дружески махнув рукой,

Исчезла с глаз почтенной публики долой.

Все, однако, надеялись, что это еще не конец.

Но вышел одетый господин и сказал:

— Вы можете идти домой,

Мата Хари вы сегодня больше не увидите.




ГЛАВА 6


После того, как в середине января занавес в Вене опустился для нее в последний 
раз, Мата Хари провела два с половиной следующих месяца — возможно в компании 
господина Киперта — в путешествиях.

В конце марта Мата Хари приехала в Рим. Оттуда она 30 марта написала большое 
письмо в Париж Габриэлю Астрюку. Она сообщала ему, что «совершила длительное 
путешествие в Египет, до самого Асуана». Там она надеялась найти «классические 
танцы. Но, к сожалению, все, что когда-то было красивым, исчезло. Оставшиеся 
танцы неграциозные и непривлекательные».

После этого вступления она переходит к главному. Она узнала, что Астрюк готовит 
парижскую премьеру «Саломеи» Штрауса, запланированную на 10 мая в театре 
«Шателе». «Музыка Штрауса потрясает своей мощью. Я так хотела бы создать и 
интерпретировать значение танца, который обычно остается самым слабым звеном 
оперы. Плохо представленный танец не позволяет создать нужное впечатление от 
всего остального».

Письмо Астрюку она писала в старом отеле «Бристоль» на Пиацца Барберини 
(нынешний «Бернини-Бристоль»). Мата Хари информирует Астрюка, что «через 
несколько дней» она снова появится в Берлине в своих апартаментах на 
Находштрассе 39. (Нынче Находштрассе, 25. Сам дом был разрушен в годы Второй 
мировой войны.) Там она с нетерпением будет ждать его ответа. Одновременно она 
посылает своему импресарио еще одно письмо с просьбой передать его самому 
Рихарду Штраусу. Но Астрюк, у которого, по всей видимости, было свое видение 
постановки «Саломеи» посчитал бесполезным передавать это письмо композитору. 
Много лет спустя обнаружил это послание в папке для бумаг Астрюка в Париже. В 
письме Мата Хари просит композитора о встрече, как только она снова будет в 
Берлине. «Я очень хотела бы создать „танец“. Прежде всего, я хотела бы 
танцевать в Париже, где я очень известна. Только я смогу точно интерпретировать 
настоящие мысли Саломеи». Чтобы поточнее проинформировать Рихарда Штрауса, она 
сообщает ему: «В Монте-Карло я танцевала „Индийский воздух“ Массене, и он 
сможет рассказать обо мне больше». Хотя Мата Хари уже прекрасно знала немецкий 
язык, письмо Штраусу она написала на французском.

Мата Хари была буквально одержима мыслью, что только она в состоянии правильно 
станцевать «Саломею». На протяжении следующих лет она постоянно повторяла 
Астрюку эту свою просьбу. Но хотя позднее ей действительно довелось выразить 
«настоящие мысли Саломеи», это произошло уже не под руководством Астрюка.

Лишь в конце 1907 года Мата Хари прервала свою связь с Кипертом и навсегда 
вернулась в Париж. Тут она жила в первоклассном дорогом отеле «Мёрис». Это 
следует из интервью, данного ей парижскому изданию «Нью-Йорк Геральд» 23 
декабря. В нем она говорит, что «два года провела в увеселительном путешествии».
 На самом деле она отсутствовала менее одного года. В это время, утверждала она,
 ей удалось совершить длительное сафари в Египте и в Индии. Она щедро расширяет 
сферу своих путешествий через Индийский океан до страны, танцы которой она, как 
считается, исполняет, но которую никогда не видела собственными глазами. Она 
выучила три новых танца. «Легенду о розе» она сама считает наилучшим. Она 
надеется, начать свою новую карьеру 1 февраля 1908 года в зале «Фемина» на 
Елисейских Полях.

Предварительный показ этого танца происходит на новогодней вечеринке в доме 
Арлетт Доржер. Актриса Доржер исполняла в «Театре Буфф Паризьен» «простодушную 
распутницу». Вскоре после этого Мата Хари продемонстрировала свою 
притягательность на одном благотворительном спектакле. Леон Бэльби организовал 
этот праздник. Впоследствии он стал владельцем ежедневной газеты «Ле Жур» и 
инициатором знаменитого ежегодного бала «Bаl de Petits Lits Blancs» в Парижской 
опере. Благотворительный гала-вечер состоялся в театре «Трокадеро».

В «Трокадеро» Мата Хари находилась в превосходной компании. Среди прочих, там 
выступали Саша Гюитри, Сесиль Сорель и шотландская певица Мэри Гарден, с 
сенсационным успехом дебютировавшая в опере Шарпантье «Луиза» в 1900 году.

Тем не менее, возвращение в Париж обернулось для Мата Хари разочарованием. Пока 
она пребывала за границей, во французской столице появились ее подражатели. 
Немало женщин внезапно открыли для себя, что красивое тело легко находит 
почитателей, если продемонстрировать его частично или полностью обнаженным. В 
театрах и кабаре развелось множество голых плясуний.

Перед Мата Хари встала серьезная проблема.

Ей уже было за тридцать. Она начала задумываться, по-прежнему ли ее тело 
излучает со сцены былую притягательную силу. И она всерьез подумывала над тем, 
чтобы выбросить все свое прошлое за борт и начать танцевать в длинном платье со 
шлейфом.

Мата Хари серьезно разозлилась, увидев, что ее имитируют во множестве парижских 
варьете. Это огорчение она выразила в маленькой речи, произнесенной во время 
благотворительного спектакля в пользу пожилых актеров, состоявшегося 20 
сентября 1908 года в Понт-о-Дам. Мероприятие было организовано Бенуа Констаном 
Кокленом (известным как исполнитель роли Сирано де Бержерака. Позднее он с 
Сарой Бернар играл в «Орленке»). Эта маленькая речь оказалась настолько 
примечательной, что ее опубликовал британский журнал «Эра»:

«Два с половиной года назад я впервые выступила на частном мероприятии в Музее 
Гиме. С того достойного внимания дня появилось все больше и больше дам, 
вынырнувших из ничего, и прославлявших меня своими имитациями. Мне 
действительно льстили бы эти знаки внимания — если бы представления были 
правильными с точки зрения науки, искусства и эстетики. Но, к сожалению, о них 
такого сказать нельзя».

Затем Мата Хари в очередной раз открывает шлюзы для потоков своей неуемной 
фантазии:

«На Яве, родившись среди чудесных тропических лесов, я с самого раннего детства 
изучила глубокое значение этих танцев, выражавших собой культ, религию. Только 
тот, кто там родился и вырос, проникнут их религиозным духом, и может придать 
им ту серьезную ноту, которой они достойны. Я объехала весь Восток, но я могу 
только сказать, что нигде не видела женщин, танцевавших со змеей в руках или с 
чем-то подобным. Такое я впервые увидела в Европе. И должна признаться, что 
меня это очень удивило. Восточные танцы, которые я видела и изучила на моей 
родине — на Яве, вдохновлены цветами. От этого они и получают свою поэзию». 
(Это, конечно, было хорошей рекламой ее танца «Легенда о розе».)

«В прошлом году я встретила в глуби России одну даму — еще одну из этих 
псевдо-восточных танцовщиц, которая совершенно серьезно называла себя 
„жемчужиной Востока“. Я не могла удержаться от замечания: — Если есть настоящие 
жемчужины, как же не быть имитациям!»

Эта речь — единственный намек на то, что Мата Хари в период между своим 
возвращением из Египта и последовавшим примерно через восемь месяцев появлением 
в Париже, возможно, совершила путешествие в Россию. Но она же утверждала, что 
была в Египте и в Индии! В голове Мата Хари настолько смешались фантазия и 
реальность, что в результате никто не знал с уверенностью, что правда, а что 
нет. Таким образом, коктейль ее жизни все больше и больше становился смесью 
правды, полуправды и чистых выдумок.

Мата Хари в то время уже вполне обеспеченная дама. В ее распоряжении всегда 
есть большие суммы денег. 4 октября 1908 года на Больших осенних скачках в 
Лонгшампе она появляется в изумительном бархатном платье с большой муфтой. Она 
привлекает внимание фотографов и всех парижан. Вскоре после этого ее снова 
видят в Лонгшампе «в возбуждающем воображение плотно обтягивающем платье из 
синего шифонового бархата, отороченном шиншиллой».

Для Габриэля Астрюка не возникало в те годы труда найти для нее выгодный 
ангажемент. Мата Хари больше не нуждается в выступлениях только ради денег. Она 
участвует в одном благотворительном спектакле за другим: студенческом празднике 
«Gala des Pupilles», выступление в доме месье и мадам Гиме, выступление в честь 
барона Курино, японского посла. В августе она танцует в пользу бедняков Ульгата 
в Нормандии. В конце года, по ее утверждениям, она совершает второе путешествие 
в Египет. (В этот раз поездка состоялась исключительно в ее фантазиях.) По 
крайней мере, в прессе можно было прочесть об этом (что было неправдой) — перед 
тем, как она выступила в театре «Фемина» 6 февраля 1909 года. В рамках 
благотворительной деятельности она танцевала для госпиталя «Клементина» в Софии.
 В программе была болгарская музыка, болгарский танец, болгарские студенты в 
болгарских костюмах. Затем была «Орхидея», танец в исполнении знаменитой Мата 
Хари, в жилах которой течет смесь голландской, яванской, мадуранско-балийской и 
индийской крови. Только болгарской крови не было совсем.

Мата Хари стала признанной звездой танца. Она прочно завоевала себе место 
(согласно газете «Музыка», аккуратно подклеенной в альбом) среди таких 
знаменитостей как Клео де Мерод (официальная любовница бельгийского короля 
Леопольда IІ), Айседора Дункан, Лойе Фуллер, Лола Монес (ирландская танцовщица, 
любовница баварского короля Людвига І и одновременно причина его падения) и 
Каролин «Ла Белль» Отеро.

Репертуар ее дополнился еще одним танцем — «Кечубунг». По «Дэйли Мэйл» это 
цветок, «который расцветает и погибает за одну ночь», а исполнение Мата Хари 
стало «чудесной иллюзией».

Что делала Мата Хари в оставшиеся месяцы 1909 года? Очевидно, немного, разве 
что позировала для картины художника Поля Франц-Намюра. (Это следует из ее 
альбомов.) Возможно, ей надоели многочисленые благотворительные мероприятия, 
цветы, которые цвели и гибли, и затягивающиеся на всю ночь званые ужины. Она 
ждала чего-то большего, ждала изменений.

Изменения наступили в 1910 году, когда сцена снова позвала ее в Монте-Карло. 
Директор парижского театра «Одеон», месье Андре Антуан, ставил пьесу 
франко-алжирского автора Шекри-Ганема. Она называлась «Анчар». Действие 
происходило «где-то в Аравии». Третий акт состоял из балета, который танцевала 
одна единственная героиня — Клеопатра. Кто мог бы сыграть ее лучше чем Мата 
Хари, подумал месье Антуан.

7 января состоялась премьера. С помощью музыки Римского-Корсакова представление,
 как всегда, оказалось успешным. «Огненный танец» Мата Хари побудил парижскую 
газету «Матен» написать, что она «показала прекрасное исполнение, яркое, 
мистическое и выразительное».

После того, как статья парижского журнала «Комедия» поставила ее на первое 
место и назвала «бесспорной королевой старинных танцев» — высоко оценивая ее 
выступление на новогоднем бенефисе в театре «Аполло» в Париже, уже никто не 
сомневался в ее танцевальных способностях.




ГЛАВА 7


Тут начинается самый удивительный период в жизни Маргареты Гертруды Зелле Мата 
Хари леди МакЛеод, знаменитой индийской танцовщицы.

Мата Хари внезапно исчезает. Ее пути теряются в полной темноте. И многим 
авторам, попытавшимся пролить свет на этот период, это не удалось. Больше года 
о ней все молчат. Уехала Мата Хари заграницу? Заболела? Где она была все это 
время?

Много лет меня волновала фотография в альбоме Мата Хари, которую она подписала 
«Мой золотой замок». Когда Анна Линтьенс мне тогда в Голландии доверила эти 
альбомы, то дала и открытку с изображением этого самого «шато».

Путешествуя из Рима в Париж в конце 1962 года, я решил остановиться в Эвре, 
местечке южнее Тура, как раз в самом центре страны замков. Замок существовал на 
самом деле. Это было удивительное здание восемнадцатого века, в конце красивой 
аллеи, с треть мили длиной, обсаженной деревьями.

Месье Жермен, мэр, сам лично Мата Хари не знал, но слышал о ней бесчисленное 
множество историй.

Мы долго разговаривали в простой гостиной его крестьянского дома. Я задал 
вопрос, нет ли кого-то, кто лично знал бы Мата Хари. — О, да, — воскликнул мэр.
 — Верно. Полин работала на Мата Хари в замке.

Полин накрывала для Мата Хари на стол, приносила ей завтрак, чистила серебро и 
варила утренний кофе. Мата Хари наняла ее на работу где-то в июле 1908 года. 
Она оставалась у нее до конца следующего года, когда Мата Хари уехала. На 
прощание она сказала Полин — Я вернусь через две недели. Но так никогда и не 
вернулась. Хотя Мата Хари предложила ей поехать с ней в Париж, чтобы работать 
для нее и там, Полин предпочла остаться в Эвре.

Хотя все фотографии Мата Хари, которые я видел, показывают ее красивой женщиной,
 есть немало людей, заявлявших обратное. Я спросил у Полин ее мнение. Все-таки 
она ежедневно видела Мата Хари в течение долгих месяцев — и в гриме, и без него.
 Ее ответ был настолько же однозначно положительный, насколько многие другие 
были отрицательными: — Она была красивой женщиной.

«Шато де ла Дорее» было во владении графини де ла Тэйль-Тетренвилль. В 1910 
году она сдала его некоему месье Феликсу Ксавье Руссо, парижскому банкиру (на 
самом деле он был «кулиссье» — биржевой маклер). Спустя какое-то время Руссо 
привез с собой мадам Руссо. К сожалению, мадам Руссо на самом деле была 
знаменитой Мата Хари. А настоящая мадам Руссо спокойно жила в Париже.

Русо познакомился с Мата Хари на одном вечере, где играл его сын. Эта связь 
стала одной из самых больших страстей в жизни Мата Хари. Иначе как можно 
объяснить, что после многолетних триумфов на сценах многих европейских столиц 
она скрылась в глубокой французской провинции? Правда, условия, которые 
предоставлял замок, были вполне приятны. Мата Хари ежедневно скакала на лошади, 
«одной из четырех скаковых лошадей, какие были в конюшне», как рассказывала мне 
Полин Бесси, и добавляла, что эта конюшня была обита «красным бархатом — 
настоящее украшение!»

Кроме этих ежедневных выездов было, однако мало развлечений. Всю неделю, кроме 
суббот и воскресений, Мата Хари проводила в полном одиночестве — за исключением 
общества Анны Линтьенс, последовавшей за ней в Эвр.

Любовь к месье Руссо, который был на три года старше ее, могла осуществляться 
только по выходным. В пятницу вечером месье обычно приезжал на поезде из Парижа 
на вокзал города Тур. Оттуда на такси он ехал в Эвр. В понедельник утром карета 
из замка отвозила его обратно в Тур. Следующие пять дней Мата Хари оставалась 
ждать. Обычно она скакала на своем любимом коне по кличке Раджа по сельским 
окрестностям.

Искусство Мата Хари как амазонки по-разному оценивалось различными авторами. Но 
уже ее работа в цирке Молье доказывает способности к верховой езде. В Эвре 
однажды произошел случай, доказавший ее мастерство. Один шестнадцатилетний 
юноша — родственник владельца замка — привез Мата Хари письмо из Парижа. Он 
прискакал из Тура на коне. И очень гордился этой своей поездкой, потому 
упомянул об этом достижении в присутствии Мата Хари. Она тут же вскочила в 
седло и проскакала на коне по лестнице замка вверх и вниз. Возвращая поводья 
удивленному пареньку, она сказала: — Вот если тебе удастся сделать то же самое, 
то по праву сможешь сказать, что умеешь скакать верхом.

Когда я спросил Полин о связи Руссо и Мата Хари, она ответила: — Они, казалось, 
прекрасно ладили друг с другом. Ссор не было ни разу. Они часто выезжали на 
лошадях на прогулку. Затем она продолжила, не дожидаясь моих вопросов: — У них 
были разные спальни. Но, кончено, они могли заходить друг к другу.

Полин рассказала, что спальня Мата Хари была очень большой. Примерно тридцать 
квадратных метров, «кровать с балдахином цвета мальв, стоявшая на возвышении в 
середине комнаты. Чтобы подойти к ней, нужно было подняться на несколько 
ступенек».

Мата Хари, привыкшая к роскоши, оставалась в своей большой спальне в замке, где 
не было ни ванной комнаты, ни водопровода, ни электричества, ни даже газа. Но 
месье Руссо, похоже, обладал большой властью над своей любовницей. Его мать 
прекрасно знала об этой связи, и — как позднее выяснилось — его жена тоже. 
Старая мадам Руссо, проживавшая в Бюзансэ, однажды навестила любовницу своего 
сына. Она попыталась отговорить Мата Хари от продолжения любовной связи ним.

Но по рассказу Полин, «у нее не было никаких шансов. С того момента, как она 
увидела Мата Хари, в мадам возникли к ней самые дружеские чувства. Мадам 
оставалась у нас шесть месяцев. Когда она снова уехала, Мата Хари осталась в 
замке. Теперь она была „мадам“.

Позже, в 1963 году, в разговоре со мной госпожа Руссо подтвердила, что знала о 
связях своего мужа с Мата Хари. — Он был бабником, — сказала она. — И очень 
хорошо выглядел. Но в конце концов, он и Мата Хари поссорились. Когда спустя 
долгое время он вернулся ко мне, то был совершенно расстроен». Позднее он стал 
представителем фирмы, выпускавшей шампанские вина «Heidsieck». -Когда он умер,
 — горько сказала его вдова, то не оставил мне ни единого су.

Тем не менее, это был великий период в жизни Мата Хари. Когда она время от 
времени возвращалась из Эвра в Париж, там во всех газетах и журналах появлялись 
фотографии, изображавшие ее на скачках и иных больших мероприятиях. Приехав в 
санаторий в Виттель в августе 1911 года, она побывала на скачках «Конкур Иппик».
 Шесть лет спустя тот же город будет неоднократно упоминаться на суде, когда ее 
вызовут на заседание в третий и последний раз в жизни — в этот раз из-за 
шпионажа.

За это время она переехала в маленький, но очень привлекательный дом близ 
Парижа. Он находился в пригороде Нёйи-сюр-Сен, Рю Виндзор, 11. Ксавье Руссо 
обставил для нее этот дом. Но он никогда не был в состоянии заплатить за мебель.
 Как рассказывала мне его вдова, чек к оплате получила она — правда, так 
никогда его и не оплатила. Когда Мата Хари жила в доме, сад был площадью в 560 
квадратных метров. Так как вокруг других домов не было, он был достаточно велик,
 чтобы Мата Хари могла развлекать там танцами своих гостей — порой, если было 
нужно, то и голой.




ГЛАВА 8


Мата Хари приблизилась к такому периоду в своей карьере, которым она могла бы 
гордиться больше всего. Габриэль Астрюк устроил для нее выступление в миланском 
театре «Ла Скала». Одновременно он постарался устроить так, чтобы она выступала 
вместе с Русским балетом, первое выступление которого в Монте-Карло состоялось 
именно благодаря совместным усилиям Габриэля Астрюка и Рауля Гюнсбурга. 
Художник Леон Бакст, занимавшийся сценическим оформлением выступления труппы, 
который был одновременно близким сотрудником Сергея Дягилева, получил 
предложение создать особенные костюмы для выступлений Мата Хари в Милане. Но 
из-за финансовых трудностей Руссо материальное положение Мата Хари тоже 
ухудшилось. Она так и писала Астрюку из Нёйи: — Нам Бакст не нужен.

Одновременно ее чувство рекламы подсказало ей идею сообщить своему импресарио, 
что она до отъезда в Милан закажет еще несколько своих фотографий в образе 
Венеры. Это была как раз та роль, которую она должна была танцевать в «Ла 
Скала». Имея на руках контракт с самым большим оперным театром в мире, она уже 
носилась с идеями о подобных выступлениях и в других местах.

С точки зрения искусства она по-прежнему считала себя в самой лучшей форме. 
Если Монте-Карло был уже золотым контрактом, то приглашение в Милан поставило 
на него печать истинной драгоценности. Она на самом деле «нашла свое место». В 
1905 году как малоизвестная любительница без всякого обучения она начала 
танцевать. Через семь с половиной лет ее слава из частных парижских салонов 
пробилась через варьете, чтобы достичь апогея в Милане. Окончательно и 
бесспорно она была признана выдающейся танцовщицей. Не потому, что она 
воздействовала на зрителей эротикой, а потому что умела танцевать.

Во время театральных сезонов 1911 — 1912 годов Мата Хари танцевала в «Ла Скала» 
в двух балетах. Здесь она встретила, как она сообщала Астрюку, Преображенскую, 
самую выдающуюся балерину того времени, «которая дала мне несколько очень 
полезных советов». На открытии сезона она танцевала свой ставший уже знаменитым 
танец «Принцесса и волшебный цветок» — в пятом акте оперы немецкого композитора 
Глюка «Армид», написанной в 1777 году. В новом балете, на музыку Маренко, она 4 
января 1912 года была Венерой. Мата Хари была очень довольна своими 
выступлениями. И она была права. Некоторые из самых красивых фотографий в ее 
альбомах датируются как раз этим временем. В подписях к фото она пишет как бы с 
некоторой дистанции и называет себя в третьем лице: «Мата Хари в роли Венеры в 
„Ла Скале“ в Милане».

Оркестром на первом спектакле сезона дирижировал Туллио Серафин, который уже 
тогда, в возрасте тридцати трех лет, был очень известным дирижером. Даже в 1963 
году, когда ему исполнилось 84 года, он по-прежнему оставался одним из самых 
выдающихся итальянских оперных дирижеров. Он хорошо помнил Мата Хари. Она была 
«восхитительным созданием», говорил он мне. — Очень культурная, с природными 
задатками к искусству. Производила впечатление просто природной аристократки. 
Но кроме того, она была серьезной актрисой, — говорил маэстро. Желая 
подчеркнуть ее неповторимую индивидуальность, он воспользовался точным 
выражением — «una personalita» («личность»).

Миланские газеты были потрясены. Они не знали, как описать выступления Мата 
Хари. Это были совсем не те танцы, к которым они привыкли. «Коррьере делла 
Сера» посчитала ее танцы несколько медленными, но похвалила ее «выразительные 
движения». Газета назвала Мата Хари «мастером танцевального искусства, с 
изобретательным даром мимики, творческой фантазией и необычайной силой 
выразительности». Газета «Ломбардия» от 5 января 1912 года оценила ее 
равномерные, медленные движения «выполненными в совершенной гармонии и 
достойными восхищения».

Мата Хари поторопилась сообщить Астрюку о своем успехе. «Все газеты единодушно 
сообщают, что я идеальная Венера». После того, что написали газеты на самом 
деле, это утверждение кажется некоторым преувеличением. Но преувеличения и так 
были слабостью Мата Хари — а может быть, напротив, ее сильной стороной? Затем 
она описывала Астрюку, как она танцевала, и какое впечатление произвели ее 
выступления на миланцев и на балетмейстера «Ла Скалы». «Я танцевала Венеру со 
своими собственными волосами, то есть темными. Они сначала были удивлены, но я 
научила их, что Венера это абстрактная фигура, то есть воплощение красоты. 
Таким образом, у нее могут быть и коричневые, и рыжие, и светлые волосы. Они 
согласились».

Габриэль Астрюк все это время не сидел без дела. После того, как ему с успехом 
удалось ввести свою артистку в круг «Ла Скала», он хотел развить успех. Еще до 
ее поездки в Италию начались переговоры о включении Мата Хари в труппу Русского 
балета Сергея Дягилева. Мата Хари посчитала, что переговоры зашли достаточно 
далеко, чтобы она могла разработать детали контракта. Еще из Милана она послала 
своему импресарио в Париж проект контракта. Она даже подписала свою копию. 
Габриэлю Астрюку оставалось только позаботиться, чтобы под проектом контракта 
появилась и подпись Сергея Дягилева.

Астрюк связался также и с берлинскими импресарио. Он подробно сообщал Мата Хари 
о ходе переговоров. Но тут она была скептичной, ибо хорошо знала ситуацию в 
Берлине. — Что касается Берлина, — писала она Астрюку, — то я полностью готова 
исполнять там один из моих классических танцев. Но я не думаю, что смогу 
получить там сценическое оформление с роскошными цветами и лунным светом, без 
которых мой танец невозможен.

После возвращения в Париж у Мата Хари — теперь уже без Руссо — были трудности с 
деньгами. Потому 8 февраля 1912 года она обратилась к Габриэлю Астрюку. Из Нёйи 
она написала ему письмо. Это письмо четко свидетельствует об ее финансовом 
кризисе. Как обычно, ее не интересуют мелкие суммы. Она просит большой кредит. 
Как залог она предлагает свой дом.

— Может быть, вы знаете кого-то, — просит она Астрюка, — кто заинтересован в 
протекции людям искусства? Я имею в виду капиталиста, который мог бы сделать 
такую инвестицию. Мое положение сейчас достаточно тяжелое. Мне срочно нужны 
тридцать тысяч франков, чтобы выпутаться из этой ситуации и вернуть душевное 
спокойствие, которое так нужно для моего искусства. Было бы очень жаль, если бы 
мне пришлось закончить свое будущее раньше срока. Как гарантию для займа я 
предлагаю все, что есть в моем доме, включая лошадей и карету.

Она также обещает вернуть все деньги за два — три года, а именно за счет 
гонораров за выступления, которые устроит для нее Астрюк. Чтобы защитить 
Астрюка от возможности самому оказаться жертвой такой акции, возможный контракт 
предусматривал бы предварительное удержание комиссионных посредника от всех 
возмещаемых сумм кредита.

Нет никаких доказательств того, что Габриэль Астрюк действительно нашел такого 
мецената, который осыпал бы Мата Хари финансовыми дарами. Но для постороннего 
взгляда все в 1912 году указывает на наличие у нее достаточных средств. В ее 
конюшне на вилле в Нёйи-сюр-Сен содержались чистокровные кони, которых 
перевезли сюда из «Шато де ла Дорее», и которых она предлагала как залог любому,
 кто одолжил бы ей необходимые тридцать тысяч франков.

Скача верхом по лесной алее она производит незабываемое впечатление. Вот что 
писала одна газет: «Кто ежедневно видит ее скачущей на великолепном 
чистокровном скакуне и восхищается грацией, благородством и красотой этой 
прекрасной наездницы, вероятно, никогда не поверил бы, что эта замечательная 
амазонка никто иная, как Мата Хари, священная танцовщица!»

За это время переговоры с Дягилевым дошли до такой стадии, что Мата Хари 
следовало поехать в Монте-Карло. В марте она встречает там помимо самого 
Дягилева также Фокина и Нижинского. Но дело обернулось не так, как она 
рассчитывала. Можно только удивляться беззаботности Мата Хари. Она серьезно 
предполагала, что Дягилев просто так, не глядя, подпишет с ней контракт. Ее 
танец и ее манера исполнения могли быть очень привлекательны в рамках тех опер 
и балетов, которые предоставляли подходящий фон ее очень специфическому 
искусству. Но у русского балета, за исключением, пожалуй, лишь «Шахерезады» и 
«Клеопатры» были совсем другие требования. Кончено, Дягилев потребовал сначала 
посмотреть ее танец, а затем его оценить. Но с таким требованием Мата Хари 
никогда раньше не сталкивалась. Она ведь была признанной актрисой. Зачем же 
нужно ставить под сомнение ее способности? В письме Габриэлю Астрюку она дала 
выход своему разочарованию и удивлению. Она сообщала своему импресарио, что 
Дягилев потребовал от нее сначала работать. Лишь потом он — возможно — подпишет 
с ней контракт. Для нее это было то же самое, как если бы Дягилев захотел от 
нее, чтобы она «просто ни с того ни с сего приехала в Монте-Карло».

Это письмо Мата Хари писала после того, как русский маэстро не пришел на 
встречу с ней. Вместо этого он послал ей в отель записку, где писал, что он 
очень поздно пришел с проб и «к сожалению, не в состоянии работать над танцем 
богини». Тут она снова вспомнила о Баксте и по довольно странному поводу. Роль 
богини, вероятно, требовала, чтобы Мата Хари танцевала голой или, по меньшей 
мере, полуголой. Бакст, очевидно, захотел увидеть, как выглядит ее тело, 
которое ему пришлось бы одевать — или раздевать. Мата Хари аккуратно 
информировала Габриэля Астрюка обо всем. 2 апреля она писала ему: «Бакст 
полностью раздел меня в моей комнате. Этого достаточно. Я не вижу совершенно 
никакой необходимости повторять это все еще раз на сцене в Бозолей, где 
свободно ходят и все могут видеть все рабочие сцены».

Мата Хари никогда не была так близка к осуществлению своей мечты — танцевать с 
Русским балетом, как до этого осмотра ее обнаженного тела художником Леоном 
Бакстом. В Париж вернулась уже разочарованная богиня. Перспектива танцевать с 
самой сенсационной труппой, выступавшей в то время в Западной Европе, сделала 
Мата Хари, как всегда, очень словоохотливой. После того, как слух о предстоящем 
дебюте с русскими распространился по всей Европе, ей пришлось заняться 
сглаживанием последствий этой преждевременной рекламы. В письме от 30 апреля 
она пишет Астрюку: «Я должна вам сознаться, что история с Русским балетом 
поставила меня в очень неудобное положение. Я просто слишком много об этом 
рассказывала».

Но жизнь продолжалась. Мата Хари начала снова с того, чем она занималась до 
своего путешествия на юг. На Пасху ее видели в Отёй на больших скачках на приз 
президента Французской республики. В мае она подколола в свой альбом фотографию 
этого события, на которой она сидит на коне. Подпись гласит: «На Какатоесе. 3 
мая 1912 года. Утро в Булонском лесу». Какатоес (Сын Упа — как пишет она под 
другой фотографией), как и величественный Раджа — по-прежнему самые любимые ее 
лошади. В июне — новая фотография в альбоме, тоже верхом в лесу. Потом она 
появляется на гонках с препятствиями в Отёй.

Все эти признаки богатства и роскоши — не больше, чем блеф. Как и ее отец, 
прекративший строить из себя богача лишь став полным банкротом, Мата Хари 
постоянно делает вид улыбающейся и виртуозной величайшей актрисы в мире. Но как 
раз в это время она требует от Астрюка найти ей больше и больше работы после 
провала планов сотрудничества с Русским балетом». Ее возбуждает Вена. Но если 
не получится с Веной, она готова ехать куда угодно. 16 мая она пишет 
импресарио: — Пожалуйста, попробуйте с Лондоном или с США, если ничего не 
выйдет с Веной. Но Вена привлекает меня больше всего, потому что там у меня 
самое большое признание.

Но Габриэль Астрюк в то время был занят и многими другими проектами. Он не мог 
посвящать все свое время и все силы лишь одной артистке. Наконец, Мата Хари 
потеряла терпение и написала ему, что каждый раз, когда она находит его, он 
встает со своего стула, как бы показывая ей, что пришло время прощаться. 
Ситуация настолько ухудшилась, что 21 июня она даже попросила Астрюка 
расторгнуть контракт, подписанный много лет назад.

Габриэль Астрюк подумал, что зашел слишком далеко. Уже разгоравшийся конфликт 
удалось уладить, но больше контрактов у Мата Хари из-за этого не стало.

14 декабря парижское научное общество «Университет летописей» попросила Поля 
Оливье, музыкального критика газеты «Ле Матен» прочитать лекцию для своих 
членов о японских, индийских и яванских храмовых праздниках. Мата Хари казалась 
самой подходящей фигурой для иллюстрации доклада соответствующими танцами. Она 
участвовала в мероприятии совместно со своим оркестром под руководством Инайят 
Хана, называвшего себя учителем музыки махараджи Хайдарабада. Мата Хари 
исполнила свой знаменитый танце «Принцесса и волшебный цветок» — ставший уже 
старой частью ее репертуара — и новый танец, который она назвала «Чундра». Его 
положено было танцевать только при свете луны.

В своей лекции Оливье разъяснил историю о волшебном цветке. Он назвал ее самой 
знаменитой и поэтичной легендой Индии.

«Молодая жрица гуляет в своем саду, среди множества цветов. — Я гуляю в саду 
жизни, — поет она. Внезапно она замечает прекрасный цветок. Он олицетворяет 
любовь. Должна ли она сорвать его? Движения покрывала в ее руке выражают 
чувства, которые нахлынули на нее. Наконец, она преодолевает свое 
замешательство. Принцесса срывает цветок — и с нее спадают все покрывала».

Этот вечер запомнился также из-за одного забавного случая. Директриса 
«Университета» мадам Бриссон в последний момент вдруг подумала, что падение 
всех покрывал обнажит слишком много тела, что может шокировать присутствующих 
почтенных «отцов семейства». Мата Хари уже ждала за кулисами выхода на сцену. 
Оркестр Инайят Хана начал играть музыкальное вступление. В дикой спешке мадам 
Бриссон перерывала гардероб. В самый последний момент она передала Мата Хари 
единственный кусок материи, который она успела найти. Это было длинное 
полотнище красной фланели, которое в форме пеленки было на скорую руку помещено 
туда, где положено быть пеленке. Говорили, что фланель осталась от отца мадам 
Бриссон, Франсиска Сарси. Сарси, знаменитый искусствовед, был театральным 
критиком газеты «Ле Тан». Он в это время уже наслаждался тишиной и покоем в раю,
 и, наверное, снисходительно взирал оттуда на новее использование этой фланели, 
которой он при жизни грел свой живот в холодные дни. Когда месье Сарси был жив, 
он, похоже, не одобрял публичную демонстрацию женских прелестей.

Поль Оливье, которому после лекции срочно нужно было уехать, послал на 
следующий день Мата Хари письмо, полное восторгов. Он заверял ее, что она была 
«незабываемым, блистательным центральным пунктом этого слишком короткого 
праздника», «праздника исключительного, неповторимого рода, который останется у 
нас всех в памяти, особенно у докладчика».

Заключительные слова этого послания — шедевр истинно французского политеса. «Я 
кладу к вашим ногам, глубокоуважаемая мадам, знаки моего самого горячего и 
искреннего почитания. Не откажите мне в этой чести и примите заверения в моей 
полной и безграничной преданности».




ГЛАВА 9


Не прошло и недели после ее выступления перед членами «Университета летописей», 
как Мата Хари почувствовала непреодолимое желание выступать больше и больше, и 
за любую цену. 20 февраля она снова написала своему менеджеру письмо. В нем она 
выражала надежду как можно больше выступать в ближайшем будущем на частных 
мероприятиях. Очевидно, Астрюк сказал ей, что теперь для нее не представляется 
возможным запрашивать такие большие гонорары, к которым она привыкла. Она 
упоминает в своем письме, что полностью полагается на Астрюка во всех денежных 
вопросах. «Если вы думаете, что тысяча франков слишком много, то соглашайтесь 
на шестьсот».

Но так как усилия Габриэля Астрюка по поиску новых ангажементов не увенчались, 
к сожалению, ожидавшимся успехом, он нашел для нее работу, которой она никогда 
прежде не занималась — музыкальную комедию.

«Театр де ла Ренессанс» поставил оперетту «Минарет», очень удачную пьесу Жака 
Ришпена. В ней роль Мустафы играл ставший впоследствии знаменитым киноактером 
француз Гарри Бор. На пятидесятом представлении продюсер спектакля мадам Кора 
Лапарсери планировала представить публике что-то необычное. Благодаря Астрюку 
она наняла для спектакля Мата Хари, чтобы та в третьем акте еще блистательнее 
представила сцену свадьбы. Из-за ее «бесспорной грации, красоты и гармонии 
движений» у Мата Хари был очень большой успех. Овации побудили критика 
ежедневной газеты «Эвенеман» Лео Марети написать в своей статье прямо-таки 
полные энтузиазма слова: «Brava, bravissima, amiga! Ваш танец — это 
замечательное достижение искусства!» По причине этого успеха мадам Лапарсери 
решила занять Мата Хари в программе целый месяц, с 18 апреля по 18 мая 1913 
года. В июне этого же года Мата Хари заявила, что ей наскучило выступать на 
публике. В разговоре с Южен д’Обиньи из «Монитёр Театрикаль» в гардеробе 
«Театра комедии» на Елисейских полях (Габриэль Астрюк был директором «Театра на 
Елисейских полях», а «Театром комедии», размещавшимся в том же доме, руководил 
Леон Пуарье, позднее ставший выдающимся кинорежиссером) она сказала, что не 
хотела разочаровывать докладчика. Только поэтому она выступила в тот день на 
докладе Юго ле Ру. — Люди здесь просто многого не понимают, — утверждала она. — 
Публика видит только танец. Но не понимает его значения. Чтобы исполнять наши 
танцы, нужно обладать нашим воспитанием, которое сформировалось за три 
тысячелетия. Наши танцы требуют лунного света и пальм. На сцене у них нет 
правильного воздействия.

Но теперь сцена вдруг внезапно изменилась. Решение отказаться от публичных 
выступлений было быстро и драматично выброшено за борт. Кого видим мы в новом 
ревю «Фоли Бержер» 28 июня «во время летнего сезона»? Мата Хари!

Шоу называется «Ревю в рубашке» Но «рубашка» Мата Хари в этот раз довольно 
длинная. Восточных танцев больше нет. Забыты храмы Индии и Явы. Мата Хари 
переместилась в Испанию. Публика на премьере — очень эксклюзивная, во главе 
общества, включавшего принцев, графов, сценических знаменитостей и высшего 
католического клира — сам посол Испании — взирает на хабанеру. Фон для танца 
Мата Хари создает увеличенная копия картины Гойи. Ее движения все еще медленны. 
Они напоминают ее почитателям о храмовых танцах. Ее тело затянуто в узкий 
корсет. Широкая испанская юбка скрывает ноги. — Но, к счастью, — писал один 
критик, — нам была предоставлена возможность увидеть ее руки, гибкие как лианы. 
Осталось и ее лицо с огромными глазами и тонкими губами. Снова аншлаг, и снова 
публика в восхищении. Мата Хари приходится дать дополнительное выступление.

«Это настоящее искусство, — писала пресса. — Красивое чистое искусство — с 
большой буквы И. Уже сама это сцена, эта восхитительная живая картина Гойи 
достойна того, чтобы посетить „Фоли Бержер“. Казалось, что от Индии до Испании 
рукой подать. Мата Хари не могла ошибиться.

Следующий шаг Мата Хари был еще более удивительным. До 15 сентября, две недели 
подряд, она выступала во «Дворце Трианон» в Палермо (Сицилия). Здесь, на краю 
Италии и всей Европы, Мата Хари оказалась как бы в полном географическом и 
культурном противоречии с миланской «Ла Скала». «Трианон» был 
«кафе-шантан-синема», то есть тот вид театра, который был очень популярен в те 
годы. Мата Хари выступала дважды в день. Она была звездой программы, включавшей 
десять номеров. После кинематографических сеансов публике предлагали еще сцену 
с дрессированными собаками.

Зачем она поехала в эту отдаленную итальянскую провинцию? Возможно, по двум 
причинам: с одной стороны, ей снова очень нужны были деньги, а с другой за этим 
могли стоять богатые друзья, устроившие ей это путешествие через Астрюка.

В конце февраля мы находим Мата Хари в Берлине.

У нее новые планы. Она занимается постановкой египетского балета. Так как она 
не знает, что и как она при этом должна исполнять, то пишет письмо своему 
давнему поклоннику месье Гиме в Париж. Тот ответил ей 9 марта. Директор музея, 
под покровительством которого Мата Хари дебютировала девять лет назад, уже 
достиг возраста семидесяти четырех лет. Он писал ей в ответ:

«Дорогая мадам! Идея поставить на сцене египетский балет представляется мне 
великолепной — но только в том случае, если он будет на самом деле египетским. 
Если бы вы были в Париже, вы получили бы в моем музее все нужные вам сведения. 
Но вы в Берлине. Пожалуйста, отыщите там профессора Эрмана из Музея 
египтологии».

Мата Хари очень серьезно подошла к этому проекту. Она тут же узнала адрес 
профессора и записала его карандашом на письме Эмиля Гиме, перед тем, как 
подшить и его в свой альбом: «Тайный правительственный советник, профессор 
Эрман, Петер-Ленне-Штрассе 72, Далем».

Неизвестно, действительно ли Мата Хари встречалась с директором берлинского 
музея. Зато известно, что египетский балет она так и не поставила. И другой 
балет тоже, для которого она сама — как и в большинстве случаев — написала 
либретто, озаглавив его «Химера светского видения». Это была история о 
беспокойстве юного священника, которого преследует видение женщины. Но тут 
вмешались события мирового масштаба — события, внезапно изменившие жизнь Мата 
Хари. Изменившие ее в последний раз и самым трагическим образом.

Весной 1914 года жизнь все еще казалась прекрасной, по меньшей мере, на 
поверхности. Мата Хари наконец была готова выступать в германской столице, где 
раньше — как она сама утверждала несколько лет назад — не стала бы танцевать ни 
за какие деньги. Она снова встретилась там со своим старым другом Кипертом, за 
чьи деньги она якобы — но не в реальности — купила «Замок звезд».

23 мая 1914 года Мата Хари подписала контракт с директором Шульцем, 
гарантировавшим ей ангажемент в театре «Метрополь» на улице Беренштрассе с 1 
сентября. Этот факт упомянут в ее альбомах. Там написано, как всегда 
по-французски: «Театр „Метрополь“, Берлин, Германия, директор Шульц». Спектакль,
 где она должна была выступать, назывался «Вор, укравший миллион».

Мата Хари поселилась в отеле «Камберленд». Уже началась кампания по рекламе ее 
выступлений.

Но ей так и не довелось танцевать в Берлине. За четыре недели до начала ее 
ангажемента в «Метрополе» разразилась война.




ГЛАВА 10


Что происходило в те первые военные дни в Берлине на самом деле? Мата Хари 
хотела уехать из Берлина, охваченного военной лихорадкой. 6 августа она со всем 
своим багажом выехала из Берлина, направляясь в Швейцарию. Она не знала, что 
Швейцария с началом войны ужесточила правила пересечения своих границ. Позже, в 
ходе предварительного следствия в Париже, она рассказывала, что ее багаж 
благополучно переехал в Швейцарию в грузовом вагоне. А ей самой было отказано 
во въезде, потому что у нее не было полагающихся документов. Вечером 7 августа 
Мата Хари снова была в Берлине — но без багажа.

(По информации Швейцарской Федеральной полиции в Берне закон об ужесточении 
пограничного контроля, предусматривавший специальные печати в документах 
въезжающих в Швейцарию иностранцев, был принят лишь 22 ноября 1917 года. Но с 
началом войны для въезда в страну уже нужно было предъявлять действительный 
заграничный паспорт.)

Мата Хари была в отчаянии. Господин К., голландец, находившийся в Берлине по 
коммерческим делам, отъезд которого тоже не состоялся из-за начала войны, 
встретил ее в холле отеля. Я узнал эту историю от жены К., приятной седой дамы, 
с которой познакомился много лет спустя в Амстердаме.

Очевидно, очень взволнованная, Мата Хари ходила взад-вперед по холлу отеля. Так 
как она была очень красивой и выглядела экзотически, господин К. не мог ее не 
заметить. Он спросил ее, не может ли он ей помочь. Она объяснила ему, что она 
голландская танцовщица. Все знают, что уже много лет она живет во Франции. 
Теперь она боится, что ее будет преследовать немецкая полиция, подозревая в том,
 что она не испытывает особо дружеских чувств к Германии. Затем она рассказала 
господину К. о потере багажа и своего гардероба. Но и это еще не все, 
продолжала она. Ее менеджер уехал с ее деньгами, а модное ателье исчезло вместе 
с ее дорогими мехами. У нее сейчас нет ничего, кроме того, что надето на ней.

Господин К., который еще в холле гостиницы дал ей понять, что он тоже голландец,
 был готов ей помочь. Он сказал, что закажет для нее билет на ночной поезд в 
Голландию, на котором собирался возвращаться сам. Но затем он передумал. Ему 
показалось глупым путешествовать в обществе дамы, которую, вероятно, 
действительно подозревают немцы. Вдруг ее на самом деле во время поездки или 
при посадке на поезд арестуют? Кроме того, у его жены может сложиться 
неправильное представление, если он поедет вместе с такой красивой женщиной. 
Потому он оставил Мата Хари билет у портье, сопроводив его запиской, а сам 
уехал в Голландию другим поездом, отправлявшимся раньше.

Позднее на допросах Мата Хари утверждала, что оставалась в Берлине до 17 
августа. Как и во всех прочих случаях, на допросах она назвала неправильную 
дату. На самом деле она уехала еще 14 августа из Берлина. На следующий день она 
была во Франкфурте-на-Майне, где попросила голландское консульство дать ей визу.


Паспортами, в том виде, в котором мы к ним привыкли, в то время пользовались 
куда реже. Мата Хари нужно было лишь официальное удостоверение личности, 
позволявшее ей пересечь границу. Документ, выданный 15августа 1914 года, был 
всего на одном листке. Он считался удостоверением личности, но фотографии на 
нем не было. Требование помещать фотографию появилось позже. На формуляре, где 
были заполнены лишь графы с именем и другими данными, было написано; 
«Генеральный консул Нидерландов во Франкфурте-на-Майне просит именем Ее 
Величества Королевы Нидерландов все гражданские и военные власти князей и 
государств, друзей и союзников Ее Величества не только разрешить пересечение 
границы госпожи Маргареты Гертруды Зелле, разведенной, фамилии по мужу МакЛеод, 
родившейся в Леувардене, проживающей в Берлине, подданной Нидерландов, вместе с 
ее багажом, но и, в случае необходимости, оказывать ей помощь и поддержку. 
Выдано во Франкфурте-на-Майне, 15 августа 1914 года.

Генеральный консул Нидерландов Х. Х. Ф. ван Панхёйс».

Слова «ее», «с ее багажом», как и все, напечатанное тут курсивом, были вписаны 
от руки. Но эта часть документа уже не имела для Мата Хари никакого значения, 
ее багаж был потерян.

Этот документ, действительный в течение года (640-й по счету, выписанный 
консульством) содержит две примечательные подробности. Одна из них касается 
возраста Мата Хари. Первоначально он был указан правильно — тридцать восемь лет.
 Родившись 7 августа 1876 года, она отпраздновала свой тридцать восьмой день 
рождения как раз неделей раньше. Но потом восьмерку исправили на ноль. Это ей, 
видимо, нравилось больше.

Ее религия указана как протестантизм. Данные показывают, что ее рост один метр 
и семьдесят сантиметров, что у нее большой нос и карие глаза. На самом деле в 
Париже1916 года Мата Хари снова была блондинкой, что следует из одного 
сообщения. Это было сделано не ради маскировки. Она сохранила имя Мата Хари, 
одновременно оставаясь Маргаретой Гертрудой Зелле. Возможно, волосы она 
перекрасила просто потому, что в них появилось несколько седых прядей. Но, тем 
не менее, один из ее позднейших биографов, не долго думая, тут же сделал совсем 
другой вывод. Она ведь родилась в Фрисландии. А во Фрисландии все — как думал 
автор — девушки блондинки. Из неправильной предпосылки тут же получился 
неправильный вывод: ее волосы были перекрашены не из коричневых в светлые (на 
самом деле, ее волосы были очень черные, «иссиня-черные», как описывала мне 
одна ее школьная подруга из Леувардена), а, наоборот — из светлых — в 
коричневые.




ГЛАВА 11


Обеспечив себя документами, Мата Хари на короткое время приехала в Амстердам. 
Она тут же нашла господина и госпожу К. В 1910 году умер ее отец Адам Зелле. Со 
своими братьями Мата Хари никогда не поддерживала контактов. Она не знала 
никого в городе, была без денег, потому с радостью проводила порой вечер в 
семье К. У госпожи К. сложилось впечатление, что Мата Хари была глубоко 
несчастна и чувствовала себя очень одинокой. На самом деле для Мата Хари 
разрушился целый мир. По меньшей мере, в данный момент, до Парижа добраться она 
не могла. Богатые мужчины, которых она знала, тоже были очень далеко. На 
театральные ангажементы нельзя было рассчитывать.

Когда госпожа К. со временем узнала Мата Хари поближе, она один раз спросила 
прямо, почему она тогда в Берлине не попыталась соблазнить ее мужа. Ответ Мата 
Хари был удивительно откровенным и объяснял все сразу: «Потому что у меня была 
всего одна рубашка. Все остальное уехало и было потеряно. Честно скажу — я 
чувствовала себя не особо чистой…»

Хотя ее финансовое положение было хуже некуда, она в Амстердаме поселилась в 
отеле «Виктория». Как всегда, ее спас появившийся мужчина. Эту историю я тоже 
узнал от госпожи К. Когда Мата Хари однажды шла по городу, она заметила, что за 
ней кто-то идет по пятам. По крайней мере, так ей показалось. Она вошла в 
церковь, чтобы проверить, так ли это. Выйдя из церкви, она увидела, что мужчина 
все еще там. Он заговорил с ней на французском. Может ли он ей чем-то помочь? 
Мата Хари давно так не нужна была помощь, как в этот момент. Она тут же 
воспользовалась ситуацией. Если она заговорит по-голландски, волшебник 
мгновенно исчезнет. Потому она отвечала по-французски. Она сказала, что она 
русская и приехала в чужой город, который много лет назад посещал русский царь. 
Петр Великий.

О, да, — отвечал вежливый голландец, который, как выяснилось, был банкиром по 
фамилии ван дер Схальк. — Все голландцы знали Петра Великого. Незадолго до 1700 
года он приехал в Голландию, чтобы учиться тут искусству судостроения. Мата 
Хари кивнула. Он тогда жил в Заандаме. Как раз возле голландской столицы. 
Маленький домик сохранился. Голландцы называют его «Дом царя Петра».

Мата Хари кивнула еще раз.

Не хотела бы она посетить Заандам? Он с удовольствием свозит ее туда и покажет 
еще много всего интересного.

В другой раз, предложила Мата Хари.

Счастье продлилось целую неделю, пока один друг господина ван дер Схалька не 
увидел его в сопровождении новой любовницы. Конечно, он сразу рассказал банкиру 
о национальности его знакомой. Шок был огромен. Связь с русской означала для 
голландца целое событие. Такая же авантюра с соотечественницей теряла всякий 
блеск.

Как говорила госпожа К., ван дер Схальк все же был джентльменом. Он заплатил за 
отель, а также и по всем прочим счетам Мата Хари. Некоторое время она стояла на 
ногах.

Так как теперь она жила в одной стране со своей дочкой, на Мата Хари внезапно 
нахлынуло чувство материнской любви. С ее развода прошло восемь лет. Примерно 
столько же времени она не видела Нон, с тех нескольких минут на вокзале в 
Арнеме.

Нон, которой уже исполнилось шестнадцать, слышала о своей матери очень мало. И 
то, что знала, вовсе не было хорошим. Потому трудно понять, почему отец, когда 
Нон была еще маленькой, терпел постоянные упоминания имени матери в своем доме. 
Кроме сигарет «Мата-Хари» один фабрикант выпустил еще печенье под тем же 
названием. На всех боках коробки с печеньем красовались изображения Мата Хари. 
После того, как Нон закончила педагогическое училище в Гааге, она первый год 
проработала учительницей в Фельпе. В это время она жила с отцом в расположенном 
поблизости Де Стееге и каждый день ездила в школу на трамвае. Свой обед она 
носила в коробке с фотографиями матери. Ее мачеха Гритье МакЛеод сохранила эту 
коробочку до сего дня.

Мата Хари спросила совета у одного друга. Как лучше всего ей поступить, чтобы 
снова увидеть свою дочь? Друг посоветовал написать письмо бывшему мужу. Но так 
как ей был ненавистен любой контакт с ним, она написала письмо прямо дочке. Там 
она выразила предположение, что Нон слышала всевозможные сплетни о своей матери,
 но что она уже достаточно взрослая, чтобы услышать эту историю непосредственно 
от своей матери.

Нон показала письмо отцу. Тот тут же отослал его своему адвокату, тому же 
господину Хеймансу, который как-то приезжал в Париж, чтобы получить от Мата 
Хари разрешение на развод. МакЛеод добавил свое замечание: «Вот дерьмо!»

Джон МакЛеод ответил на письмо бывшей жены вместо дочери. Он написал, что если 
Грит хочет увидеть дочку, то пусть потрудится написать письмо непосредственно 
ему, отцу. Она так и сделала — по-французски. Письмо было написано 18 сентября 
1914 года в отеле»Виктория». Оно одновременно пафосное и трагическое:

«Мой дорогой друг. Если ты так хочешь, я попрошу тебя лично. Будь добр и дай 
мне увидеть мою дочь. Я уже настолько стала парижанкой, чтобы забыть о 
необходимом такте — все равно, в какой ситуации. Пожалуйста, сообщи мне, что 
нужно сделать. Я уже заранее благодарю тебя за то, что ты позволишь мне то, 
чего я так страстно желаю.

С глубоким уважением, Маргерит»

В постскриптуме она писала: «Пожалуйста, в ответе используй имя Мата Хари».

В ответе Джон сначала выразил свое удивление, что его бывшая жена уже успела 
забыть голландский язык, хотя из других писем, например к Нон, следует, что она 
им по-прежнему владеет вполне прилично. Он согласится на встречу, писал он, 
если она состоится без чувств ненависти, потому что он думает, что старая обида 
за это время уже испарилась. По его мнению, такая встреча не должна состояться 
в Гааге или Амстердаме. Он предложил для этого Роттердам.

Как рассказывала мне третья жена МакЛеода, Джон думал, что Мата Хари хочет 
увидеть свою дочь лишь потому, что до не дошли слухи, что Нон очень красива.

Длинноногая, со смуглой кожей и черными волосами матери, она действительно 
хорошо выглядела. Кроме того, он подозревал, что она захочет показаться с ней в 
Амстердаме или Гааге, где ее хорошо знали. А в Роттердаме ее никто бы не узнал.

В последующей корреспонденции Мата Хари сообщала, что в будущем хотела бы 
позаботиться о воспитании Нон. Может быть, ей удастся на какое-то время взять 
девочку с собой в Швейцарию. Но МакЛеод отклонил и это предложение. Он написал, 
что если Мата Хари захочет помочь деньгами, то это будет лучше. Пусть она 
поместит на счет в банке сумму в пять тысяч гульденов, чтобы Нон могла брать 
уроки вокала и игры на пианино. Такой роскоши он не мог позволить себе из-за 
небольшой пенсии, помимо которой он по-прежнему подрабатывал написанием 
журналистских репортажей. Ему подсказал такое предложение один его друг из 
Арнема, говоривший, что «деньги есть». Но МакЛеод не особо этому доверял. — Я 
достаточно знаю об имуществе Зелле, — ответил он другу.

Стороны обменивались аргументами еще некоторое время. Но когда Джон сообщил 
своей бывшей жене, что не может поехать в Роттердам, потому что еще не получил 
от правительства свою месячную пенсию. Мата Хари сдалась. Она так никогда 
больше и не увидела дочь.

Хотя Джон МакЛеод и не был против того, чтобы его дочь каждый день по дороге в 
школу носила с собой изображения матери, он всегда отказывался говорить с ней о 
бывшей супруге. Во время Первой мировой войны Нон посещала педагогическое 
училище в Гааге. Однажды ее соученица спросила, что она думает о своей матери.
 — Я не могу говорить о матери так, как мне хотелось бы, — ответила Нон. — Я 
так много слышала об ее жизни в Париже, но всякий раз, когда я заговаривала с 
отцом, желая узнать, что было на самом деле, он уходил от ответа.

Тем не менее, присутствие ее матери в Гааге, куда Мата Хари переселилась в 1915 
году, сильно возбудило любопытство девочки. Согласно Гритье МакЛеод-Мейер Нон 
писала домой письма с пометками вроде «Я вчера проходила мимо дома. Мужчин 
поблизости не было, но на окнах очень красивые занавески». Но она, похоже, так 
и не предприняла ничего, чтобы со своей стороны встретиться с матерью. Да и со 
стороны Мата Хари не было подобных попыток, хотя она очевидно знала, что ее 
дочь учиться в Гааге.

В те осенние дни 194 года для Мата Хари оказалось трудным снова привыкнуть к 
жизни среди своих земляков. Родина, куда она вернулась, очень отличалась от той 
страны, которую она покинула десять лет назад. Разразившаяся война поставила и 
нейтральную Голландию на грань паники. Немцы хотели воспользоваться узким 
голландским коридором в Лимбурге для вторжения через него в Бельгию. 
Голландское правительство отвергло эти притязания и смогло защитить свои 
интересы. Но немцы все равно вторглись в Бельгию. Они обошли голландскую 
территорию. Тут же в Голландию начали прибывать бельгийские беженцы. Десятки 
тысяч их встретили в Голландии дружеский прием.

Но когда война началась, вся Голландия кинулась скупаться. За ночь во всех 
сигаретных киосках, которых так много в Голландии, появились в продаже 
донесения с фронтов и карты. Голландский министр Постума тут же ввел в действие 
свою программу строгой экономии.

В общем, в стране сложилась обстановка, которую Мата Хари могла вынести с 
большим трудом — даже без прямых последствий военных действий. За годы 
отсутствия она сильно «офранцузилась». Ее предыдущая жизнь в Голландии состояла 
из двух периодов. В первом она была маленькой девочкой. а во втором — женщиной 
в несчастливом браке. Если речь не заходила о делах, она предпочитала и тут 
пользоваться французским языком. От французского она не отказывалась даже в 
письмах к самым близким голландским друзьям. Так как профессией ее были танцы, 
она продолжала искать театральных продюсеров. Она подписала контракт с 
господином Роозеном, голландским директором Французской оперы. Эта компания 
была очень популярна в Голландии. Она представляла собой смешанный ансамбль из 
голландских и французских певцов. Роозен ангажировал для нее балет в 
Королевском театре в Гааге, выступление прошло в понедельник 14 декабря. В 
своих альбомах Мата Хари почему-то не только написала название этого театра 
по-французски, но и вообще сделала из него «Королевский Французский театр».

Голландцы были в ожидании, особенно те голландцы, которые провели большую часть 
жизни в колониях и только выйдя на пенсию вернулись в Гаагу. В театр они шли 
толпами. Газеты сообщали о «самом большом аншлаге в этом сезоне».

Мата Хари танцевала в балете, который был «живой картиной». (Вслед за этим 
балетом последовала постановка оперы Доницетти «Лючия де Ламмермур».) Он 
основывался на картине Ланкре «Ла Камарго», оригинал которой находился в те 
годы в собрании императора Вильгельма, а сейчас составляет часть коллекции 
Меллона в Вашингтоне, США. Сам балет назывался «Безумные французы». Музыку 
написал Франсуа Куперен.

Мата Хари танцевала и изображала мимически серию из восьми «настроений», среди 
них ее любимые «Невинность», «Страсть», «Целомудрие» и «Верность». Все это 
подозрительно напоминало «Танец семи покрывал», с которого она начинала свою 
карьеру. Но в этот раз покрывала не падали. В Гааге на ней был желтый стильный 
костюм, украшенный белой и темно-красной шалями, «которые прозрачно развевались 
вокруг нее».

Газеты Гааги называли ее танец «идиллическим пасторальным флиртом». Хотя Мата 
Хари споткнулась на сцене, что на мгновение заставило зрителей затаить дыхание»,
 амстердамская газета «Телеграаф» уверяла читателей, что представление оказало 
«благотворное влияние на наш взор» и показало»много хорошего вкуса».

Через несколько дней, 18 декабря, балет был повторен в городском театре Арнема, 
в этот раз вместе с «Севильским цирюльником». Джон МакЛеод, проживавший 
практически в пригороде Арнема, не пошел на представление. Как он уже заявлял 
ранее, он знал ее «во всех только возможных позах». Тем не менее, само 
присутствие его бывшей жены в городе, где он жил, вызвало, должно быть, в его 
душе странное чувство.

Мата Хари вклеила репродукцию картины Ланкре, которую местный театральный 
художник-оформитель Мансо использовал в качестве фона для ее выступления на 
сцене, в свой альбом. Она подписала ее так — «Балет безумных французов, в 
исполнении Мата Хари, Королевский Французский театр».

Это была предпоследняя отметка в ее альбомах-дневниках. На последнем листе она 
приклеила титульную страницу голландской газеты с ее большой фотографией. Мата 
Хари показана на ней красивой дамой в самом расцвете сил с длинными сережками и 
жемчужным ожерельем. На ней элегантная шляпа с широкими полями и белое платье с 
глубоким декольте. Дата -13 марта 1915 года. Мата Хари, видимо, долго думала, 
прежде чем взять перо и написать поперек фотографии: «13 марта 1905-13 марта 
1915». Это был десятилетний юбилей ее дебюта в парижском Музее Гиме.

Но вернемся в декабрь 1914 года. В следующую после состоявшегося в понедельник 
вечером представления среду Мата Хари писала своему близкому другу художнику 
Питу ван дер Хему, как и она, родом из Леувардена, письмо, показывавшее ее 
хорошую комерческую смекалку:

«Дорогой Пит, — начинает она по-французски. — Мне очень жаль, что тебя не было 
на спектакле. У меня был большой успех, и мне подарили множество цветов. Люди 
начали понимать, что это куда изысканней, чем смотреть на Макса Линдера в кино. 
Все билеты были проданы. Роозен был счастлив, кассир тоже. Я не могла бы 
выступить лучше».

В сентябре 1914 года, до возобновления связи с одним из своих голландских 
любовников, Мата Хари решила переехать в Гаагу. Там на берегу спокойного канала,
 Ниуве Ойтлег, 16, она сняла маленький дом. В нем нужно было провести большой 
ремонт, прежде чем переехать. Дожидаясь завершения работ, она в начале 1915 
года уехала из Амстердама и жила в Гааге в отеле «Паулес».

Дом на Ниуве Ойтлег был довольно старым. Ремонтные работы, встройка ванной 
комнаты и расстановка мебели заняли куда больше времени, чем предполагала Мата 
Хари. Если бы она могла платить наличными, работы, вероятно, шли бы быстрее. Но 
в то время ее средства были очень ограничены. В Голландии для ее карьеры 
танцовщицы не было будущего. Это было ей понятно. «Французская опера» ежедневно 
меняла программу. Потому у нее было очень мало возможностей показывать балет.

Что касается следующих нескольких месяцев, то в жизнеописаниях Мата Хари они 
как-то загадочно пропадают. Во всех книгах о ней даты постоянно перемешаны. 
События, произошедшие в одном году, приписывались другому году. Было известно, 
что во время войны она совершила путешествие из Голландии во Францию. Она 
отправилась как раз в ту поездку, которая закончилась ее арестом. Но она была 
во Франции и еще один раз, а именно в конце декабря 1915 года. Как она ехала и 
когда точно она покинула Гаагу во время этой второй поездки (на самом деле, 
хронологически, она была первой), долгое время оставалось тайной. Даже сама 
Мата Хари была очень удивлена, когда в ходе допросов, которые вел капитан Пьер 
Бушардон, ей напомнили об этом путешествии. Она сказала, что вернулась в мае 
1915 года и провела во Франции три месяца. Само путешествие она осуществила 
через Англию, прибыв оттуда в Дьепп через Ла-Манш. (Было понятно, что она не 
могла приехать через Бельгию, уже в 1914 году занятую немцами.) Но она серьезно 
ошиблась. Лишь намного позже она упомянет, что эта поездка состоялась в декабре 
1915 года, что и было правильно. С весны 1914 года, когда она покинула Париж, 
отправившись в Берлин, и до декабря 1915 года, нога Мата Хари не ступала на 
французскую землю.

В июле 1915 года Мата Хари была вся в заботах, связанных с ремонтом и 
обустройством нового дома в Гааге.

В декабре того же года она появилась в Париже. Это была короткая поездка. В 
начале следующего года она снова вернулась в Голландию. Сама Мата Хари позднее 
объясняла: «Я вернулась в Париж, чтобы забрать личные вещи и предметы домашнего 
хозяйства, которые хранились на складе фирмы „Мапль“ на Рю де ла Жонкьер, 29. Я 
вернулась в Голландию через Испанию с десятью ящиками с вещами, потому что 
британская граница в то время была закрыта из-за крупных перевозок войск». В 
следующий раз она отметила, что большую часть ее вещей, которые хранились в 
Париже после того, как оставила свой дом в Нёйи-сюр-Сен, составляли столовое 
серебро и постельное белье

Она действительно поначалу не занималась в Париже ничем, помимо забот об ее 
домашних вещах. Эти вещи были необходимы для ее нового дома в Гааге. При этом 
она в своей типичной беззаботной манере колесила вдоль и поперек Европы, как 
будто никакого мирового конфликта не было. Но когда ей показалось, что есть 
шанс остаться хоть еще ненамного, и хоть раз выступить на парижской сцене, она 
тут же навострила уши. Она услышала, что Дягилев все еще во Франции. Потому она,
 вероятно подумала, что сейчас ей предоставляется возможность, которая была 
упущена три года назад. Опыт должен был бы ее научить, что Русский балет и ее 
восточный танец представляли собой совершенно разные миры.

Мата Хари жила в «Гранд-Отеле». 24 декабря 1915 года она написала письмо своему 
старому другу, ментору и импресарио Габриэлю Астрюку. Она думала, что тот 
сможет предложить ей что-то новое. Может быть, ей представлялись «живые 
картины», которые она исполняла в Голландии? При этом она была достаточно 
осторожна и упомянула, что думает о своем возвращении на сцену не ради денег. 
Она намекнула, что живет в Голландии в хороших материальных условиях. 
Достаточно инфантильно Мата Хари просила Астрюка сообщить Дягилеву, что ему не 
стоит беспокоиться — он может воспользоваться Мата Хари.

«Я только на короткое время приехала в Париж, — писала она. — Через несколько 
дней я вернусь в Голландию. Как я вижу, Дягилев все еще тут. Так как у меня 
теперь есть некоторые новые и достаточно оригинальные танцы, то могли бы вы 
оказать мне услугу по заключению контракта с ним? Как вы знаете, я сама создаю 
все свои танцы. И я хочу этого не ради денег, потому что живу в Голландии в 
хороших условиях содержания, а именно обеспечивает меня адъютант королевы. 
Гораздо в большей степени я сделала бы это из интереса и, конечно, ради славы. 
Он (Дягилев) не пожалеет, потому что я смогу привнести нечто новое».

Попросив Астрюка отвечать ей на адрес «Гранд-Отеля», она упомянула также, чтобы 
он использовал в письмах к ней имя «МакЛеод-Зелле», как написано в ее 
официальном паспорте, ибо она приехала инкогнито. Конечно, из плана с Дягилевым 
ничего не вышло. Мата Хари через Испанию и Португалию вернулась к своему 
обеспеченному любовнику в Гаагу. Это был уже однажды упомянутый мимолетный друг.
 На допросах в Париже она назвала его имя: барон Эдуард Виллем ван дер Капеллен.
 Он родился в 1863 году. Когда он во второй раз встретился с Мата Хари, ему уже 
было пятьдесят два года, то есть на семь лет меньше, чем Джону МакЛеоду.

Но Голландия действовала Мата Хари на нервы. Она ненавидела голландское 
спокойствие и тишину. В провинциальной атмосфере Гааги ничего не происходило. А 
ей нужно было возбуждение большого города. Она скучала по Парижу и, очевидно 
также по некоему маркизу де Бофору, с которым познакомилась в декабре 1915 года 
в «Гранд-Отеле». Воспоминания о нем были в ней еще очень живыми, равно как и в 
нем — о ней.

Она попросила голландские власти выдать ей новый паспорт. Его она получила 15 
мая 1916 года. Он до сих пор хранится в секретном досье французского военного 
министерства. Там я смог его увидеть. Это тоже просто лист бумаги. Но на нем 
есть и фотография. Это тот же снимок, только поменьше, как тот, что Мата Хари 
вклеила на последнюю страницу своих альбомов: дама в большой шляпе с белыми 
перьями, с сережками и жемчужным ожерельем.




ГЛАВА 12


На приеме у французского консула в Голландии Мата Хари не столкнулась ни с 
какими трудностями. Ей дали визу во Францию. Но у англичан она натолкнулась на 
сопротивление. Для возможного транзитного пребывания в Великобритании ей нужна 
была английская виза. Но британский консул в Роттердаме ей в визе отказал.

Она не понимала мотивы поведения этого джентльмена. Еще до того, как она 15 мая 
1916 года получила свой паспорт, она обратилась за поддержкой в Министерство 
иностранных дел в Гааге. Обещанную поддержку ей вскоре предоставили. 27 апреля 
1916 года в посольство Нидерландов в Лондоне была отправлена телеграмма за 
подписью министра иностранных дел Нидерландов господина Джона Лаудона. Это была 
стандартная подпись под всеми телеграммами МИД, которые подписывались либо 
именем Лаудона, либо господина Ханнема, генерального секретаря.

Согласно ответу посольства в Лондоне, отправленного в 6 часов вечера 4мая, 
англичане отказали в выдаче визы.

«У властей есть причины, по которым разрешение на въезд дамы, упомянутой в 
телеграмме за №74, в Великобританию является нежелательным».

Этот ответ британцев представляет собой важный поворотный пункт ввиду того, что 
произошло впоследствии. Но на него не обратил внимание ни один из авторов, 
писавших о Мата Хари. О нем никто не знал. Но это сообщение означает, что 
англичане заподозрили Мата Хари раньше французов. Верно, что капитан Жорж Ладу, 
руководитель французского Второго бюро позднее заявил, что его коллеги в 
Лондоне «раньше, чем за год» до ее ареста уже посылали ему донесения. Но это и 
все. Англичане не располагали подробной информацией, иначе бы они информировали 
Ладу более определенно. Как признал позднее сам Ладу, у него не было никаких 
компрометирующих Мата Хари сведений. Да, подозрение было по обе стороны 
Ла-Манша. Но само подозрение, несомненно, изначально исходило из Лондона.

Подозрение англичан, очевидно, основывалось на донесениях их тайного агента в 
Голландии. Он проинформировал британского резидента в Нидерландах об одном 
посещении Мата Хари в Гааге вскоре после своего возвращения из первой поездки 
во Францию. Как сообщила больше года спустя сама Мата Хари на допросах, ее 
посетил немецкий консул в Амстердаме. Британской секретной службе не было 
известно, о чем беседовали консул и Мата Хари. И не было ничего, что могло бы 
воспрепятствовать любому голландскому подданному в нейтральной Голландии 
свободно общаться с немцем. Но, скорее всего, именно этот визит пробудил 
подозрения в головах англичан. В любом случае с того момента в Лондоне Мата 
Хари стали считать подозрительной особой.

Отказ в визе, или, по меньшей мере, причины этого отказа не были известны Мата 
Хари. Министерство иностранных дел Нидерландов не сообщило ей содержание 
телеграммы из Лондона. Посему она ничего не заподозрила и простодушно 
отправилась во Францию. Но как?

И этот довольно долгий период ее жизни тоже полон вопросительных знаков. В 
разговоре с капитаном Ладу в августе 1916 года в Париже она заявила, что плыла 
на пароходе «Зеландия». Но это не было подтверждено официально — пока я не 
прочел собственные показания Мата Хари в ее французском секретном досье.

По сведениям, полученным мною в Амстердаме в центральном бюро Королевского 
Голландского Ллойда, пароход «Зеландия» отправился из Голландии 24 мая 1916 
года. То есть, именно это и есть дата, когда Мата Хари начала путешествие, 
предопределившее ее печальную судьбу. Дата полностью совпадает и с печатями в 
ее паспорте, выданном, как я уже писал, 15 мая1916 года в Гааге. На этом 
простом документе есть с полдюжины штампов, подтверждающих ее визиты в 
консульства и переходы границ, среди них есть и испанская виза. Первая дата 
показывает ее прибытие в Мадрид 12 июня 1916 года. Это примерно через три 
недели после выхода «Зеландии» из амстердамского порта.

Другой штемпель доказывает, что 14 июня Мата Хари выехала из Мадрида в Париж. 
Об этом есть отметка в паспорте за 16 июня. В Париж она отправилась после 
примечательного происшествия в Хендайе. В этом пограничном городке ее задержали 
на французской стороне границы.

Секретная служба французов, по «наводке» англичан попыталась установить 
наблюдение за подозреваемой особой. Последовала инструкция вообще не пускать ее 
во Францию. — Почему? — спрашивала возмущенно Мата Хари. Француз на границе 
ответил, что и сам этого не знает. Он посоветовал ей попросить помощи у 
голландского консула в Сан-Себастьяне. Мата Хари была вне себя. По ее 
собственным словам, она написала тут же письмо своему старому близкому другу, 
месье Жюлю Камбону, бывшему генерал-губернатору Алжира, бывшему французскому 
послу в Вашингтоне, бывшему французскому послу в Мадриде, бывшему французскому 
послу в Берлине (до начала войны в 1914 году), брату тогдашнего посла в Лондоне,
 а теперь генеральному секретарю французского министерства иностранных дел. В 
этом письме она дала волю своему негодованию из-за задержания на 
испано-французской границе. Не мог бы месье Камбон посодействовать тому, чтобы 
ее впустили?

Если бы она на самом деле была шпионкой, то запрет на въезд во Францию заставил 
бы ее что-то заподозрить. Но не такова была Мата Хари. Тот факт, что до войны 
она часто общалась с немцами, никогда не казался ей подозрительным. Это было ее 
личным делом. Возможно, немного неподходящим для военного времени — но ведь 
Мата Хари была подданной нейтрального государтсва. Кроме того — кто в то время 
мог предполагать, что в будущем окажется подходящим, а что нет? Вот такой она 
была. Ее капризное, непредсказуемое поведение само по себе должно было 
заставить руководителя любой разведки — как французской, так и немецкой, 
отказаться от самой мысли хоть как-то использовать Мата Хари в шпионских целях. 
Согласен, она была красивой. Она знала языки, и по обе стороны Рейна у нее было 
множество высокопоставленных знакомых. Но ей не хватало элементарного базового 
интеллекта. Мой старый друг, Лео Фауст, который с 1912 года и всю Первую 
мировую войну был корреспондентом голландских газет в Париже, встречал Мата 
Хари на разных мероприятиях. Он писал мне, а в 1959 году подтвердил и в личной 
беседе, что тут он со мной полностью согласен:

«Все эти годы во мне росла убежденность, что никакой шпионкой она не была. Ей 
это просто не было нужно, потому что она могла получать достаточно денег совсем 
другим путем. Кроме того, она была слишком глупа, чтобы хоть кто-то нашел ее 
подходящей для шпионской работы. Напротив, такого человека следовало бы 
рассматривать как опасность для самого себя, если доверить ей какую-либо тайну».


Вернемся в Хендайе. Когда Мата Хари вернулась на пропускной пункт, пограничник 
то ли сменился, то ли забыл все свои инструкции. В любом случае, она не 
столкнулась ни с какими трудностями на этот раз. Ей не пришлось отправлять 
письмо Жюлю Камбону, и она села на поезд до Парижа — беспрепятственно и с 
чистой совестью.

За это время Мата Хари развила в себе бескомпромиссную привычку к постоянным 
неразборчивым сексуальным связям, но в ее дамском варианте. К некоторым 
мужчинам она питала нечто вроде настоящих чувств. Другие просто ее содержали. В 
Голландии все еще был барон ван дер Каппелен, но он находился так далеко. Зато 
со своего банковского счета в Гааге он по-прежнему регулярно переводил ей 
деньги. А во Франции она познакомилась за это время с одним русским офицером. 
Его звали Вадим Маслов. Она думала, что действительно полюбила его, но Маслова 
не было в Париже. Потому она утешилась в обществе другого мужчины, которого 
знала еще до войны — Жана Аллора. Как и большинство своих земляков, он тоже 
теперь носил военный мундир.

Вадим Маслов (разные авторы пишут его фамилию по-разному: Маров, Марлов, 
Марцов) был капитаном первого особого полка армии Российской Империи. Он 
нравился Мата Хари. Она даже утверждала, что влюбилась в него сильнее, чем в 
какого-либо иного мужчину за всю свою жизнь. Когда шесть месяцев спустя ее 
арестовали в Париже, в ее комнате нашли разные фотографии Вадима и его визитную 
карточку. (У Мата Хари была слабость к собиранию визитных карточек в качестве 
сувенира.) Одна из фотографий, хранящаяся в неопубликованном секретном архиве, 
имеет на обратной стороне подпись:»Виттель, 1916 -воспоминание об одних из 
самых чудесных дней моей жизни, проведенных с моим Вадимом, которого я люблю 
больше всего на свете». Эту фотографию так никогда и не отправили. Сохранила ли 
ее Мата Хари, потому что надеялась на то, что сможет вручить ее Вадиму лично? 
Или она должна была служить ее собственным воспоминанием, а потом пополнить 
собой ту часть второго тома ее альбомов-дневников, которая навсегда осталась 
незавершенной? Никто этого не знает. Но во всяком случае Мата Хари позаботилась,
 чтобы сделать фотографию актуальной. По всем сообщениям Вадим носил повязку на 
глаз. Так вот — именно эту повязку она аккуратно пририсовала чернилами на этой 
фотографии.

В середине августа Мата Хари запланировала поездку в Виттель. Это путешествие 
привлекало ее по двум причинам: в первую очередь, из-за здоровья, а во-вторых, 
оно предоставляло ей возможность некоторое время побыть с Масловым. Она хорошо 
знала это место, потому что уже бывала тут, у подножья Вогезских гор, пила 
целебную воду, помогающую от артрита и подобных болезней, которую большинство 
французов также высоко ценят из-за ее благотворного влияния на печень. В 
Виттеле, в августе1911 года она фотографировалась в потрясающем длинном 
кружевном платье. В руке у нее был зонтик от солнца, на руках перчатки по 
локоть, а на большой белой шляпе — длинные белые страусиные перья.

Мата Хари, пользовавшаяся мужчинами, как ей нравилось, решила проторить себе 
дорогу от одного любовника к другому, что было ей по душе, а к тому же, полезно 
для печени. Жан Аллор, парижский друг, был лейтенантом кавалерии. После 
тяжелого ранения он стал служащим в военном министерстве.

Аллор объяснил ей, что Виттель находится в прифронтовой зоне, и для поездки 
туда нужно особое разрешение. Он посоветовал ей обратиться к одному его старому 
другу в военном бюро по делам иностранцев на Бульваре Сен-Жермен. Было ли это 
намерением Аллора или просто ошибкой Мата Хари — но она открыла не ту дверь и 
попала не в то бюро — в бюро капитана Жоржа Ладу, руководителя французской 
контрразведки. Ладу был карьерным офицером, получившим свой пост благодаря 
протекции генерала Жоффра, главнокомандующего французскими вооруженными силами.

Ладу сам описал эту встречу в своих книгах «Мои воспоминания» и «Охотники за 
шпионами». Разговор проходил в дружественной обстановке. Ладу подтвердил Мата 
Хари, что знает об ее дружбе с Аллором. Когда он рассказал, что Аллор был 
тяжело ранен, Мата Хари улыбнулась. Она хорошо знала все раны Аллора. С этого 
момента беседа двинулась в несколько опасном направлении. Ладу сказал, что он 
знает и Вадима Маслова (которого Ладу, таинственно, как всегда, в своих книгах 
называет Маровым, Малсовым и Малцовым). В первый раз Мата Хари удивилась. — Так 
что, вы видели мои бумаги? — спросила она. Как вспоминал сам Ладу, он отвечал 
ей округлыми фразами, что он «не верит утверждениям англичан, будто она 
шпионка». Он пообещал достать ей разрешение на поездку в Виттель.

Тут Ладу изменил тон разговора. Ему вдруг захотелось спросить, какие чувства 
испытывает Мата Хари к Франции. Он спросил ее, готова ли она помочь стране, 
которую она, по ее словам, так любит. Мата Хари была сдержанна. Но когда Ладу 
спросил, сколько денег потребовала бы она за такие услуги, она ответила, что он 
услышит ее ответ в том случае, если предложение будет принято. Этой фразой 
беседа в тот день и завершилась.

Следующий ход Мата Хари подтверждает впечатление Лео Фауста, что «она была 
просто слишком глупа, чтобы быть шпионкой». После того, как она два дня спустя 
снова приходит к Ладу и получает разрешение на поездку в Виттель, Мата Хари 
находит своего старого друга. Это был Анри де Маргери. С 1901 по 1904 годы де 
Маргери служил во французском посольстве в Гааге, как раз в годы, когда 
Маргарета уехала оттуда в Париж на поиски счастья. Де Маргери за это время стал 
первоклассным дипломатом на важном посту в МИД Франции. И вместо того, чтобы 
сохранить в строгом секрете тот факт, что она теперь должна шпионить для 
Франции, Мата Хари попросила у де Маргери совета в этом вопросе.

Мата Хари сама описывает реакцию де Маргери на удивительное разоблачение тайны, 
которую она должна была хранить в самом отдаленном уголке своей головы. Потом 
на допросах она рассказала, что «месье де Маргери говорил, что очень опасно 
брать на себя такие задания, которые были мне предложены. Но он добавил — с 
высоты своего положения и с точки зрения француза — что если кто и в состоянии 
оказать услуги такого рода его стране, то это именно я».

Теперь она отправилась на лечение. В Виттеле ее часто видели вместе с ее 
любимым Вадимом. Это сообщали капитану Ладу его агенты. Как заявляла она Ладу и 
лейтенанту Аллору, лечение и было главной причиной ее путешествия.

Возможно, Ладу втайне предполагал, что Мата Хари, если она на самом деле 
немецкая шпионка, попытается собрать сведения о французском аэродроме, который 
строился в это время в Контрексевилле, совсем рядом с Виттелем. Из-за 
присутствия Мата Хари по соседству от него, этот аэродром стал предметом 
многочисленных комментариев. Но его значение сильно преувеличено.

По словам самого Ладу, несмотря на все усилия его агентов, не удалось найти ни 
малейшей улики, подтверждавшей, что за несколько недель своего пребывания в 
Виттеле Мата Хари совершила хоть что-то подозрительное. Это касалось и 
Контрексевилля. Ее поведение было безупречным. Регулярные проверки ее 
корреспонденции не нашли ничего компрометирующего, никаких чернил для тайнописи 
и никаких шифров. Когда она вернулась в Париж, где снимала квартиру без мебели 
на Авеню Анри Мартен, капитан Ладу знал о ней ровно столько же, сколько и 
прежде — то есть ничего. У него было только подозрение.

Как мы видели, Ладу установил наблюдение за Мата Хари в 1915году по указке 
Скотланд-Ярда. Предъявленное на судебном слушании дело содержит копии 
ежедневных донесений, посылаемых агентами Ладу. В том, что касается Мата Хари, 
эти донесения не содержат ничего подозрительного — она ходила в магазин, пила 
кофе, посещала друзей, один раз обращалась к прорицательнице. По собственным 
воспоминаниям Ладу и его выводам, однако, эти донеесния бросают сильное 
подозрение как раз на тех людей, которые их писали.

Например, они утверждали, что Мата Хари, приехав в Париж в декабре1915 года, 
предприняла подготовку к своему отъезду в два следующих друг за другом дня. Но 
оба раза она отказалась от поездки. По сообщениям агентов, корабли, на которых 
она собиралась ехать, были торпедированы немцами и затонули. После ареста Мата 
Хари всерьез обвинили в том, что она была причиной гибели этих пароходов. Она 
решительно отрицала это обвинение, утверждала, что ничего не знала о кораблях. 
Как мы вскоре увидим, все указывает на то, что утверждения агентов полностью 
были высосаны из пальца.

— Я не помню, что откладывала свой отъезд из Парижа в январе 1916 года, — 
утверждала Мата Хари на допросах, — или что я изменила дату отъезда после того, 
как мой багаж уже был запакован и спущен в холл гостиницы. 4 января в Париже 
мне поставили визу в мой паспорт. 11 января в Хендайе я пересекла границу. 
Возможно, что я после получения визы действительно вынуждена была выехать на 
пару дней позже, чем планировала, потому что мадам Бретон доставила мне мои 
платья с опозданием. Но я не имею представления о том, что корабль, покинувший 
Виго перед моим пароходом, был потоплен. Я не боюсь таких несчастных случаев. Я 
о них просто не думаю.

И присяжные, приговорившие Мата Хари к смерти в 1917 году, были очень 
впечатлены сообщениями из секретной службы капитана Ладу. Но теперь легко 
увидеть, что эти сообщения были совершенно необоснованны. Они только создавали 
беспочвенное подозрение. Факт состоит в том, что комбинация отложенного отъезда 
и торпедирование кораблей — и выводы агентов — чистая выдумка.

Мата Хари жила в Париже в «Гранд-Отеле». Из-за войны суда нейтральных 
государств не могли выходить из французских портов на Ла-Манше. Потому Мата 
Хари, покинув отель, не могла просто сесть на поезд, который через несколько 
часов доставил бы ее в Гавр или Шербур или в Бордо, где она села бы на пароход, 
идущий в Голландию. Чтобы добраться до парохода, ей нужно было ехать на поезде 
из Парижа в Мадрид. Это означало путешествие протяженностью двадцатью шесть 
часов. Из Мадрида на другом поезде нужно было ехать в Виго. Эта поездка длилась 
тоже целую ночь. Потому не менее сорока восьми часов понадобилось бы Мата Хари, 
чтобы добраться до порта. А если она еще остановилась бы на какое-то время в 
Мадриде, то поездка длилась бы куда дольше!

Есть еще один аргумент, доказывающий фиктивность связи между ее отъездом из 
Парижа и торпедированием пароходов: Мата Хари путешествовала на голландском 
судне, то есть, принадлежавшем нейтральной стране. Но у таких судов не было 
установленных ежедневных часов отправления. Они обычно приходили из Латинской 
Америки. Некоторое количество голландских судов действительно было потоплено 
немцами. Но вряд ли можно предположить, что Мата Хари, спустив вой запакованный 
багаж в холл отеля, быстро звонила одному из секретных агентов в Париже, 
который бы тут же ей посоветовал: «Не садитесь на тот или иной пароход — мы его 
потопим!»

Удивительно, что капитан Ладу не заметил этих противоречий в донесениях своих 
агентов. Еще удивительнее, что его собственный ум, очевидно, подвел его. Иногда 
факты, приводимые им, или выводы, которые он делал, либо совершенно неправдивы, 
либо очень сомнительны. В «Моих воспоминаниях» он пишет: «С января 1915 года 
она привлекла внимание моей секретной службы своими бесчисленными путешествиями 
из Франции». В январе 1915 года Мата Хари еще не была во Франции. Она не была 
там с начала 1914 года и до декабря 1915 года ни разу не ступала на французскую 
землю! В январе 1915 года Мата Хари еще жила в Голландии.




ГЛАВА 13


После возвращения из Виттеля Мата Хари продолжила встречаться с капитаном Ладу 
во вполне дружеской обстановке. Иногда беседа становилась даже забавной. Мата 
Хари рассказала капитану, что за ней была слежка по пути к нему. Шеф 
контрразведки согласился, что это один из методов работы его организации. Но 
подозреваемая им в шпионаже женщина возразила, что человек, идущий за ней, 
должно быть, очень устал. Она предложила разрешить ему зайти в ближайшее кафе и 
что-то там выпить. Ладу с ней был полностью согласен. Для уставшего агента это, 
видимо, было большим утешением.

Но затем разговор принял серьезный характер. Мата Хари сообщила Ладу, что она 
готова помочь Франции. Понятно, при условии надлежащей оплаты. Она назвала цену 
своего сотрудничества — миллион франков. Ладу был очень удивлен. Мата Хари, 
однако, которая никогда ничего не боялась, если речь заходила о деньгах, 
объяснила ему, что деньги ей нужны для замужества с Вадимом Масловым. Его семья 
примет ее, только если она будет достаточно богатой. Ладу сразу же показал всем 
своим видом, что не в восторге от такой идеи. Но Мата Хари заверила его, что ее 
услуги будут стоить таких денег. В любом случае, она знает множество разных 
людей, в том числе в Бельгии, в Брюсселе, например.

Неудержимая фантазия Мата Хари всегда подсказывала ей идеи именно в тот момент, 
когда они могли показаться правдивыми. Она сразу же воспользовалась всем, что 
приходило ей в голову. И, несомненно, она не предполагала, что однажды сплетет 
сеть таким сложным образом, что сама в нее угодит.

Ладу посчитал Брюссель прекрасной идеей. Мата Хари уже видела в мечтах 
голландский берег и ее дом в Гааге. Она надеялась и на спокойные мгновения 
после напряженных месяцев, которые пережила. По версии французов Ладу 
посоветовал ей получить паспорт для поездки в Голландию через Испанию.

Описания последовавших за этим событий полны путаницы. Родившийся в голове Ладу 
план поимки его жертвы по-разному описан у разных авторов: в мемуарах самого 
Ладу, в книге майора Эмиля Массара «Шпионки в Париже», есть версия (снова 
приводимая Ладу) о встрече в Гааге, и еще четвертая гипотеза, в которой 
упомянут британский агент. Французы вообще ничего не знали о существовании 
этого британского агента. Его упомянула сама Мата Хари, как-то мимолетом. Она 
наверняка не думала при этом, что французы используют это упоминание, чтобы 
приговорить ее к смерти.

Британским агентом был бельгиец по фамилии Аллар. Позже на допросах Мата Хари 
скажет капитану Бушардону, что познакомилась с Алларом и его женой в ноябре 
1916 года на борту голландского парохода «Голландия», на котором она 
возвращалась из Франции в Голландию. Капитан судна сказал, что Аллар британский 
агент, а его жена работает на немцев. Затем, во время следующего своего 
пребывания в Испании Мата Хари доверила эту историю секретарю голландского 
консула в Виго, который по случайности сам был французом. Вот и все, что Мата 
Хари знала о британском агенте. Ее о нем не спрашивали, она сама добровольно 
рассказала о нем французам. Несмотря на это Аллара упомянули в ходе процесса, 
когда суд должен был ответить «Да» или «Нет» на вопрос, «выдала ли Мата Хари 
агента, служившего Англии».

Большинство авторов склоняются к версии Массара. Согласно ей, в дело были 
замешаны шесть шпионов, работавших в Бельгии, которым Мата Хари — по 
инструкциям Ладу — должна была передать какие-то сообщения. Пятеро из них были 
двойными агентами, работавшими одновременно для Франции и для Германии, потому 
они были известны противнику. Шестой верно служил Франции. Считается, что через 
несколько недель он был расстрелян немцами. Это обстоятельство заставило 
заподозрить Мата Хари в том, что она выдала немецкой секретной службе все шесть 
имен. Затем немцы якобы отыскали из этих имен то одно, которое не было им 
известно, и расстреляли этого человека. Но нигде — ни в книге Массара, ни в 
книгах Ладу, которые считаются самими точными — этого расстрелянного агента не 
идентифицируют с работавшим на Англию человеком. О так часто упоминаемом в 
книгах разоблачении бельгийских шпионов на суде никто не вспомнил.

Рандеву в Гааге придумал сам капитан Ладу. Из-за этого события в жизни Мата 
Хари в те несколько недель после ее отъезда из Парижа стали представляться еще 
сложнее, запутаннее и подозрительнее.

Другое беспочвенное обвинение, часто предъявляемое Мата Хари, связано якобы с 
информированием французов о немецкой заправочной базе для подводных лодок в 
Медии в Марокко. Это место, Медиа, находится всего в шести милях к северу от 
Эль-Кенитры (раньше называлась Порт-Лиоте), потому очень сомнительно, чтобы 
немцы рискнули использовать его в качестве своей секретной базы. Но когда 
французы услышали, что Мата Хари может поставлять им такую информацию, они тут 
же сделали вывод, что она, вероятно, немецкая шпионка, «потому что такие 
сведения можно получить только от самих немцев». Этот вывод самый простой, 
который мог бы сделать агент контрразведки. Все сведения должны были поступать 
от немцев. И как раз именно ради получения их французское Второе бюро 
использовало шпионов — как французов, так и иностранцев. Когда Мата Хари 
повторила свою информацию о немецких подлодках лично капитану Ладу в Париже, 
тот был так удивлен, что воскликнул: — Не могу поверить! Невероятно! Хотя все 
авторы книг о Мата Хари утверждают обратное, капитан Ладу на суде никогда не 
врал и не отрицал эти показания Мата Хари.

После того, как она приняла предложение капитана Ладу вернуться в Голландию и 
шпионить для Франции, Мата Хари попросила его — если верить «Моим 
воспоминаниям» Ладу — разрешить ей сообщить о своем возвращении на родину 
посольству Нидерландов в Париже. Ладу не имел ничего против. Но из этого 
вопроса он сделал необычайный вывод. Он достойно сплетается с другими его 
нелогичными и преждевременными выводами. И теми, к которым он пришел раньше, и 
теми, которые сделал впоследствии.

Ладу пишет, что «теперь он еще больше был убежден», что она шпионка. Интересно, 
почему? Разве тот простой факт, что Мата Хари проинформировала посольство своей 
страны о своем возвращении на родину, доказывает, что она шпионка? Но по 
какой-то непонятной причине, Ладу считал именно так. Похоже, что любой шаг, 
сделанный Мата Хари, доказывал французской тайной полиции, что она работает на 
немцев.

Не получив от Ладу не только миллион, но и вообще ничего, Мата Хари, наконец, 
покинула Париж. Она поехала в Мадрид и Виго, где хотела сесть на борт 
голландского парохода «Голландия». Капитан Ладу обещал ей забронировать для нее 
каюту на этом корабле. Дата этого путешествия не приходилась, как пишут 
некоторые авторы, на начало или конец октября. Она пересекла 
французско-испанскую границу 6 ноября 1916 года. Это следует из четвертого и 
шестого штампа в ее выданном в Гааге голландском паспорте. Паспорт хранится в 
ее досье в парижском архиве.




ГЛАВА 14


Даже если британский флот в 1916 году и не правил морями на всей планете, то 
Ла-Манш он контролировал весьма плотно. Там англичане останавливали многие суда 
нейтральных государств и направляли их в британские порты для проверки 
пассажиров и грузов. Эта судьба ожидала и «Голландию», на которой Мата Хари 
хотела добраться до Нидерландов — а возможно, и планировала оттуда двинуться в 
Брюссель, чтобы выполнить работу, которую пообещала выполнить капитану Ладу. 
Пока корабль не пришвартовался в Фалмуте, на краю Корнуолла, ничего особенного 
не происходило.

Нужно вспомнить, что англичане начали подозревать Мата Хари даже раньше 
французов, что они отказали ей в визе уже в апреле 1916 года, и что французы 
установили за ней слежку лишь получив «наводку» от своих британских коллег в 
1915 году. Сотрудники секретной службы, которые взошли на борт «Голландии», 
держали в руках список подозрительных лиц. В нем было и имя Мата Хари. Возможно,
 их проинформировал и кто-то из британских агентов в Виго, что Мата Хари на 
борту именно этого парохода. Очевидно, Ладу им ничего не сообщал.

Тем не менее, ни один из контрразведчиков Мата Хари не узнал. В ее паспорте они 
прочли имя Маргареты Гертруды МакЛеод-Зелле. Как они утверждали, это имя им 
ничего не говорило — хотя вполне можно себе представить, что они знали, что это 
настоящее имя Мата Хари. Но, непонятно почему, они обвинили Мата Хари в том, 
что она на самом деле Клара Бенедикс. Англичане уже долго разыскивали эту немку 
из Гамбурга, подозреваемую в шпионаже.

Можно себе представить, как разъярилась, прямо взбесилась Мата Хари. После 
длительного обыска ее вполне официально арестовал офицер Скотланд-Ярда Джордж Р.
 Грант. Ей пришлось сойти с корабля и отправиться в длительную поездку до 
Лондона. Даже в наши дни такое путешествие на скором поезде заняло бы шесть с 
половиной часов. В Лондоне ее с ходу доставили в Скотланд-Ярд и утром 13 ноября 
окончательно посадили под арест.

В это время сэр Бэзил Томсон был «ассистентом-комиссаром» полиции и 
руководителем Особого отдела, в широких кругах известного как Скотланд-Ярд.

Голландские представительства в британской столице пока ничего не знали об этом 
событии. Мата Хари, конечно, не могла себе представить, почему англичане так 
упрямо утверждают, что она не то лицо, за которое себя выдает. Она попросила их 
разрешить ей написать письмо голландскому послу. Скотланд-Ярд вежливо дал ей 
бумагу и перо. Но хотя она написал письмо незамедлительно — 13 ноября, в день 
своего прибытия в Лондон, сэр Бэзил отправил его в посольство Нидерландов лишь 
16 ноября во второй половине дня.

Текст письма Мата Хари и тот факт, что в одном и том же письме она называла 
себя то Мак-Леод, то МакЛеод, достаточно достоверно передают ее душевное 
состояние после задержания.

«Ваше высокопревосходительство,

Могу ли я почтительно и очень срочно попросить Ваше высокопревосходительство 
предпринять все возможные меры, чтобы помочь мне. Мне роковым образом не 
повезло. Я разведенная госпожа Мак-Леод, урожденная Зелле. Я нахожусь в поездке 
из Испании в Голландию, с моим, моим собственным паспортом.

Английская полиция утверждает, что он поддельный, а я не госпожа Зелле.

Мне уже не хватает сил убеждать их, с сегодняшнего утра я нахожусь под арестом 
в Скотланд-Ярде и я прошу Вас, приезжайте и помогите мне.

Я живу в Гааге, Ниуве Ойтлег, 16, где меня знают не меньше, чем в Париже, где я 
тоже прожила долгие годы. Я здесь совершенно одна, и я клянусь, что все в 
абсолютном порядке.

Это недоразумение, но я молю вас — помогите мне.

С глубоким уважением,

М. Г. Зелле МакЛеод»

За это время сэр Бэзил Томсон уже побеседовал с Мата Хари. После того, как он 
пришел к выводу, что она действительно тот человек, фамилия которого указана в 
паспорте, он потребовал от нее рассказать, что она делала на корабле и почему 
она едет в Голландию. Сначала Мата Хари в своей обычной манере перепрыгивала от 
одного объяснения к другому. Но потом почувствовала, что ее загнали в угол и 
решила, что лучшим ответом будет правда. Разве Великобритания не союзница 
Франции?

Подумав так, она выпалила, что она едет в Голландию со специальным заданием, 
которое ей поручили французы. Сэр Бэзил Томсон был этим просто ошарашен. По 
своей собственной инициативе — так он писал в мемуарах — он посоветовал ей 
отказаться от подобной деятельности и вернуться в Испанию. Но эта идея, 
естественно, исходила не от него. Как он уже успел сообщить о произошедшем 
голландское посольство — и как писал также капитан Ладу в своей книге — он 
«сделал запрос по телеграфу» и вступил в контакт со своими французскими 
коллегами.

Открытие, что его коллега по другую сторону Ла-Манша завербовал как раз ту 
женщину, которую сэр Бэзил назвал ему в качестве подозрительного лица, 
действительно могло его ошеломить. А когда капитан Ладу, в свою очередь, узнал, 
что сэр Бэзил все знает, то тоже понял, что оказался в довольно глупой ситуации.
 Он, видимо, здорово рассердился. Потому можно предположить, что его глубокая 
злоба к Мата Хари зародилась в Ладу как раз в этот день. Узнав, что в глазах 
сэра Бэзила Томсона он оказался дураком, он не мог показать никакого 
послабления в уличении Мата Хари. Именно с этого момента капитан Ладу жаждал 
мести. И его месть будет ужасной.

Отвечая на запрос сэра Бэзила, капитан Ладу внезапно, в полном противоречии со 
всем тем, что он лично планировал, заявил, что весь этот случай для него 
совершенно непонятен. Он не вспомнил о данном им Мата Хари задании ехать в 
Голландию. СОВЕРШЕННО НЕПОНЯТНО, — телеграфировал он в Лондон. И добавил: 
ОТПРАВЬТЕ МАТА ХАРИ НАЗАД В ИСПАНИЮ.

Согласно книгам испанца Гомеса Карилло и француза Шарля Хейманса (у которых эту 
версию, как обычно, переписали другие) здесь снова в дело вмешалось 
разоблачение двойных агентов в Бельгии, повлиявшее на тактику Ладу. Согласно 
этой версии, шестой агент, то есть, тот, кто работал только на Францию или 
Англию, был расстрелян «через шесть недель после того, как Мата Хари покинула 
Испанию».

Даже если мы на мгновение примем версию Хейманса и его последователей, согласно 
которой Мата Хари выдала немцам имя этого агента, в этой теории все равно есть 
ошибки. Доказательство содержится в уже упомянутом седьмом вопросе, стоявшем 
перед судом присяжных: «Виновна ли она в том, что в течение месяца декабря 1916 
года выдала немцам имя агента, служившего Англии?»

То есть, если в ноябре немцы действительно расстреляли в Бельгии агента, то 
Мата Хари никак не могла быть этому причиной. Когда капитан Ладу отправлял 
телеграмму сэру Бэзилу и требовал отправить Мата Хари назад в Испанию, никаких 
реальных аргументов у него не было.

Другой вносящий неразбериху в этот вопрос фактор — абсолютное молчание 
нидерландского посольства.

Лишь через пару недель, возможно, после прибытия «Голландии» в Нидерланды, 
кто-то сориентировал голландский МИД, сообщив об аресте Мата Хари. Вероятно, 
барон ван дер Капеллен заинтересовался, почему она не приехала. Спросив об этом 
в судоходной компании, он узнал, в чем дело. Только 25 ноября — через 
двенадцать дней после ее ареста — МИД Нидерландов послал в Лондон запрос о 
судьбе Мата Хари. Но и тут нет пробела в переписке. Это было первое сообщение, 
исходящее из МИД по делу этой голландской подданной, после телеграммы 
посольства, зарегистрированной под номером 62, где речь шла об отказе англичан 
выдать Мата Хари визу.

Телеграмма, адресованная «Де Мареес ван Свиндерену, нидерландскому посланнику, 
Лондон» звучала так: «На ваш № 62. Мата Хари, путешествуя из Испании в 
Голландию, на борту голландского парохода „Голландия“ была снята с борта 
британскими чиновниками в Фалмуте, пожалуйста, проверьте и дайте ответ — Лаудон,
 218». Из телеграммы ясно следует, что в Гааге думали сообщить этой телеграммой 
Лондону некую новость.

В этот раз голландское посольство действовало несколько быстрее.

Телеграмма пришла утром, 26 ноября. В тот же день, в 13.00, на нее в Гаагу был 
отправлен ответ. В ответной телеграмме говорилось, что Мата Хари арестована по 
подозрению в «совершении действий, противоречащих статусу нейтралитета», но 
«через несколько дней освобождена» и сейчас находится в «отеле „Саввой“. 
Посольство добавило еще примечание, что Мата Хари „возвращается в Испанию“.

Более подробное объяснение странных событий через несколько дней было получено 
в Гааге с дипломатической почтой. 1 декабря посол лично отправил доклад с 
такими словами:

«В дополнение к моей телеграмме от 26 ноября я имею честь сообщить вам о 
танцовщице Матахари следующее:

«Ассистент-комиссар» полиции сообщил мне в переданном через курьера письме, что 
в Фалмуте была арестована некая госпожа МакЛеод-Зелле по подозрению в 
совершении действий, противоречащих статусу нейтралитета. После того, как я 
примерно в то же время получил от самой арестованной письмо, в котором она 
просила меня вмешаться, я провел свое расследование и на следующий день пришел 
к выводу, что эта урожденная голландка была задержана по причине того, что у 
нее был якобы фальшивый паспорт, а ее настоящее подданство — немецкое и на 
самом деле она якобы немка Клара Бенедикс из Гамбурга.

Эти подозрения вскоре оказались необоснованными. За это время, однако, 
поступило официальное сообщение из Парижа, послужившее причиной предположения, 
что госпожа МакЛеод все-таки подозревается полицией в нежелательной 
деятельности. Ее освободили из тюрьмы, но оставили под надзором полиции. Во 
время допросов, которым ее подвергли, она заявила, что в Париже союзниками ей 
было дано задание доставить в Голландию некоторые сведения. Полиция не поверила 
этим показаниям, что и было подтверждено донесениями, поступившими позднее из 
Парижа. Они ясно свидетельствовали, что задание было не со стороны союзников, а 
со стороны врага. Потому состоялся новый допрос подозреваемой. Он закончился ее 
добровольным согласием вернуться в Испанию. Мне неизвестно, предпочла бы 
госпожа МакЛеод продолжить свое путешествие в Голландию: после первого и 
единственного вышеупомянутого письма она больше не входила ни в какой контакт с 
посольством. Из частного письма, которое мне дали прочесть на условиях строгой 
конфиденциальности, следует, что она хотела бы избежать всего, что могло бы 
распространить сведения об этой «авантюре» (я цитирую)».

Это письмо также подтверждает, что Лондон и Париж обменялись не одной, а 
несколькими телеграммами. Как писал капитан Ладу в своих книгах и указывал 
также и на состоявшихся после описываемого времени предварительных допросах, он 
не только заявил Скотланд-Ярду, что все это ему «совершенно непонятно», но еще 
ясно и четко установил: с этого момента Мата Хари — немецкая шпионка. Кроме 
того, он очень практично забыл сообщить сэру Бэзилу Томсону, что Мата Хари 
сказала ему правду. А именно, то, что Ладу на самом деле поручил ей секретное 
задание — как и сам он признал впоследствии. Капитан Ладу рассказал англичанам, 
что Мата Хари предприняла поездку по поручению немцев. Эта очевидная ложь и 
дезинформация должны были служить лишь одной цели: поймать Мата Хари.

Мата Хари в то время была вполне готова исполнить свое обещание, данное сэру 
Бэзилу Томсону. Она попросила в испанском консульстве в Лондоне выдать ей визу, 
чтобы вернуться в Мадрид. Как видно из еще одного штампа в ее голландском 
паспорте, разрешение было получено. «Действителен для въезда в Испанию» — такой 
штамп стоит в паспорте.

Возвращение длилось недолго. В испанской столице Мата Хари посетила 
представительство своей страны для регистрации. Там она получила — как 
оказалось, свой последний штамп в паспорт: «Мадрид, 11 декабря 1916 года — 
предъявлено в голландском консульстве».




ГЛАВА 15


Капитан Ладу, чьи высказывания в его книге порой можно проглотить только со 
щепоткой соли, продолжает информировать нас, что Мата Хари «оставалась в 
Испании по личным причинам в течение двух месяцев». Он снова ошибается. Она 
была в Испании лишь три недели, со второй недели декабря до начала января.

За это время капитан — обуянный непреодолимым желанием в полной мере 
воспользоваться так мастерски натянутой между Парижем и Лондоном сетью — дал 
инструкцию мощной станции радиоперехвата на Эйфелевой башне «ловить» все 
радиограммы, которые секретный передатчик немцев, работавший вблизи Мадрида, 
отправлял непосредственно в Берлин. (Немного удивительно, что капитан Ладу 
только сейчас об этом подумал. Так как о существовании этого немецкого 
передатчика было уже довольно давно известно, стоило бы предположить, что 
французы постоянно занимались радиоперехватом, тем более, что они уже вскрыли 
немецкий шифр.) Согласно капитану Ладу, результат не заставил долго себя ждать. 
Эйфелева башня поймала две телеграммы. Одна содержала запрос. Другая — ответ. 
Они стали козырной картой в будущей игре Ладу.

«Немцы, — пишет Ладу, — послали в Берлин следующий текст: АГЕНТ Х-21 ПРИБЫЛ В 
МАДРИД БЫЛ ЗАВЕРБОВАН ФРАНЦУЗАМИ НО АНГЛИЧАНАМИ ОТПРАВЛЕН НАЗАД В ИСПАНИЮ И 
СЕЙЧАС ПРОСИТ ДЕНЕГ И ИНСТРУКЦИЙ.»

Через сорок восемь часов из Германии поступил ответ. Это было очень понятное 
послание: ПОРУЧИТЕ ЕЙ ВЕРНУТЬСЯ ВО ФРАНЦИЮ И ПРОДОЛЖИТЬ СВОЮ РАБОТУ. ОНА 
ПОЛУЧИТ ЧЕК НА 5000 ФРАНКОВ ОТ КРАМЕРА КОМПТУА Д?ЭСКОМПТ. Это был — и есть — 
один из парижских банков.

В хранящемся в Париже досье содержится и прочий текст, который был в этой 
телеграмме. Все касается шпиона, которого немцы — по сведениям французов — 
обозначали как известного им Х-21 (латинскими буквами H-21 — прим. перев.) Этот 
шпион, как следует из телеграммы, управлялся разведцентром в Кёльне. В первый 
раз он был послан во Францию в марте — когда Мата Хари все еще была в Голландии.
 Х-21 с миссией для французов плыл на пароходе «Голландия» из Испании и был 
англичанами отправлен назад. Теперь он ждал новых инструкций. Но и это не все. 
В телеграмме куда больше сведений о том, что удалось узнать Х-21. Он (в 
цитируемых разными людьми текстах местоимения «он» и «она» постоянно и 
бессистемно меняются) передал руководителю германской разведки в испанской 
столице много сочных сплетен из международной политики, например, о подготовке 
Антантой генерального наступления, которое должно было состояться весной 1917 
года.

Другая сообщенная Х-21 информация касалась греческого короля Константина. 
Константин был неудобной фигурой, был женат на сестре императора Вильгельма и 
известен сильными прогерманскими симпатиями. Его брат, принц Георг, жил в 
Париже. Он был женат на принцессе Мари Бонапарт. Согласно телеграмме, Х-21 
сообщал шефу немецкой разведслужбы в Мадриде, что принцесса вела переговоры с 
французским премьер-министром Аристидом Брианом о том, чтобы после войны 
сместить короля Константина и посадить на трон Греции принца Георга.

Похоже, в этой телеграмме лазеек не меньше, чем фактов. Во всяком случае, если 
верить версии капитана Ладу, что Мата Хари — немецкая шпионка. Вполне можно 
предположить, что майор Арнольд фон Калле, резидент немецкой секретной службы в 
Мадриде, прослуживший уже больше девятнадцати лет, в том числе и в немецком 
генеральном штабе в Берлине и в Страсбурге, был умным и способным офицером. Тем 
не менее, в его телеграммах, пусть шифрованных, полно совершенно ненужных вещей,
 и их можно читать как романы, а не как шифрограммы, которыми им следовало бы 
быть.

Почти все сведения преподносятся в них так, как будто специально, чтобы 
гарантировать, что кто бы ни читал текст, он мог бы прийти только к одному 
выводу — что тут обсуждается всего лишь одно лицо: Мата Хари. Только она одна в 
то время по поручению французов плыла на корабле из Испании в Англию (или в 
Голландию). Только ее задержали англичане и отправили назад в Испанию.

Но если Мата Хари на самом деле была немецкой шпионкой и располагала важными 
документами, то почему прилежный офицер в Мадриде ждал целый месяц до передачи 
этих сведений в Германию? Логично предположить, что он получил их прямо перед 
отправкой в Берлин своей шифрограммы. Но в таком случае Мата Хари как агент 
ничего бы не стоила. Любой другой шпион, получив важную информацию, тут же 
приложил бы все усилия, чтобы передать документы немцам как можно быстрее. Он 
избавился бы от них сразу по прибытии в Мадрид, и уж точно по дороге в Виго. 
Потому совершенно нелогично было бы придерживать эти документы у себя еще на 
целый месяц, до возможного прибытия в Голландию.

Кроме того, руководитель немецкого разведцентра в Мадриде посчитал нужным 
сообщить в Берлин, что агент Х-21 принадлежит к шпионскому центру в Кёльне. Но 
зачем? Немецкая разведка, с ее манией аккуратности и точности, должна была 
иметь в центральном управлении в Берлине архив, где указывались бы все шпионы. 
Кодовый номер Х-21 сам по себе говорил бы об агенте все. Похоже, в телеграмме 
недоставало разве что полного имени агента, его даты и места рождения.

И откуда могла бы Мата Хари услышать сплетни о принцессе Мари Бонапарт и 
Бриане? Возможно, на борту «Голландии» или в Скотланд-Ярде? Или в отеле «Савой» 
в Лондоне? Если бы она действительно была шпионкой и услышала такую важную 
новость, что принца Георга собираются посадить на греческий престол, то это 
могло произойти только в Париже — до того, как она покинула Францию, 
отправившись в незаконченное путешествие в Голландию. Но и в этом случае она 
постаралась бы передать информацию сразу же после своего прибытия в Мадрид. 
(Король Константин действительно лишился трона в 1917 году, но наследником стал 
его сын Александр, а не принц Георг.)

Но французы утверждали, что эти королевские новости были упомянуты лишь в 
телеграмме от 14 декабря, то есть месяцем позже! Это тот случай, когда французы 
правы. Мата Хари до своего возвращения из Англии никогда не разговаривала с 
немецким резидентом в Мадриде, потому что просто его не знала.

Та же тайна содержится в случае с куда более важной информацией — о весеннем 
наступлении. Это была очень важная новость, о которой Мата Хари тоже могла 
услышать лишь до своего отъезда из Парижа. Если бы она осознанно хотела 
передать эти сведения, то есть, действовать как шпионка, то она сделала бы это 
в самый ближайший срок — в ноябре. Выяснилось, что в Париже она созналась, что 
рассказывала немцам что-то о весеннем наступлении и о других достаточно 
расплывчатых вещах. Оставшееся она дополнила воспоминаниями и своими фантазиями.
 Но в Мадриде разговоры о войне вели не только шпионы. В 1916 году о войне 
говорили все. Никто не предполагал, что Антанта не начнет наступление весной.

Последняя новость из подробной телеграммы, содержит еще большую ошибку: Мата 
Хари приехала во Францию в первый раз не в марте 1916 года. Она была там в 
декабре 1915 года. А в марте 1916 она уже почти два месяца находилась в 
Голландии. На допросах, которым она подвергалась после ареста, Мата Хари в 
качестве доказательства того, что она никогда не видела шефа немецкой разведки 
после ее возвращения из Англии и что он сам ничего о ней не знал, неоднократно 
указывала именно на это противоречие

Прибыв в Мадрид, Мата Хари сняла номер в «Палас-Отеле». Здесь она хоть и не 
встречала, но была непосредственной соседкой своей сестры по ремеслу — 
настоящей шпионки. Марта Ришар (она же Марта Рише) была молодой француженкой. 
Потеряв мужа в самом начале войны, она согласилась работать на капитана Ладу. 
По его указанию она отправилась в Испанию. Там Марта так успешно внедрилась в 
немецкие круги, что уже за короткое время смогла стать любовницей немецкого 
военно-морского атташе — главы одной из шпионских сетей. Марта Ришар (Рише) 
стала очень знаменитой после Первой мировой войны. В1933 году за «оказанные 
услуги» правительство Франции наградило ее орденом Почетного легиона. Об ее 
жизни был снят фильм. О ней были написаны книги — одна ею самой («Моя 
разведывательная работа»), другая — капитаном Ладу («Марта Рише -разведчица на 
службе Франции»).

В книге «Моя разведывательная работа» Марта Ришар пишет, что жила практически 
дверь в дверь с Мата Хари. Однажды горничная пришла к Марте и сказала ей, что 
дама в соседнем номере — «актриса». — Француженка? — спросила Марта Ришар. — 
Нет, — ответила горничная. — Она англичанка. Ее зовут леди МакЛеод.

В то время как Марта стала любовницей военно-морского атташе господина Ганса 
фон Крона, в немецком посольстве в Мадриде был еще один человек, фамилия 
которого тоже начиналась на К. — военный атташе Арнольд фон Калле. Волею судьбы 
он в Испании тоже руководил резидентурой немецкой военной разведки.

И именно он был человеком, которого в Мадриде Мата Хари действительно навестила 
после возвращения из Лондона.

Путаница с двумя главами разведок, которые оба были немцы, оба служили в 
посольстве и оба имели инициалы «фон К.», как будто специально была создана для 
появления дополнительных трудностей. В результате во всех книгах и статьях о 
Мата Хари наличествует множество неправильных отождествлений. Обычно фон Калле 
в них проигрывает. Почти повсюду любовником Мата Хари называют Ганса фон Крона, 
его же делают главой шпионской сети, в которой она работала.

Но сама Марта Ришар очень четко описала, как мало в Мадриде было известно о 
предполагаемой шпионской деятельности Мата Хари. А она, собственно, должна была 
точно знать, что происходит. До апреля 1917 года французская супершпионка 
понятия не имела о посещениях Мата Хари майора фон Калле. Она прочла об этом 
лишь во французских газетах. Глава в ее книге, посвященная этим событиям, вся 
служит тому, чтобы еще больше обострить споры авторов, писавших о Мата Хари, 
вокруг «фон К. против фон К.»

Так как французские власти долгое время не спешили публиковать сообщения об 
аресте Мата Хари, Марта Ришар только спустя несколько недель после заключения 
Мата Хари в тюрьму узнала об этом деле. В тоже время она узнала, благодаря 
ошибочной информации в газете «Ле Матен», что Мата Хари в Мадриде была 
любовницей ее собственного любовника, Ганса фон Крона! У нее поэтому были все 
основания для ярости. Марта ворвалась в бюро своего друга, и обрушилась на него 
с недвусмысленными выражениями.

— Не ври мне! — закричала она руководителю разведки. — Это тебе не поможет. 
Теперь я все поняла. Танцовщица жила в «Палас-Отеле» как раз в то время, когда 
я тоже там была.

Фон Крон был в растерянности. Он смог только сказать, что «возможно, Мата Хари 
шпионит на военного атташе фон Калле — или на самого посла».

Марта Ришар обозвала своего любовника лицемером. Она сказала: — Такое не 
выдумывают — даже газеты. Кроме того, Мата Хари сама сказала, что знает тебя!

— Ну, если ты мне не веришь, — отвечал фон Крон, — то я тебе докажу. Он открыл 
сейф и вытащил толстую книгу, полную фотографий. Под каждым фото было написано 
имя шпиона, его или ее кодовый номер, другие подробности и краткое резюме 
поставляемых сведений. Она сама писала:— С очень мощными очками, которые я 
надела, мне было бы легко найти ее. Но в книге не было фотографии Мата Хари.

Фон Крон, желая обязательно переубедить свою любовницу, взял в сейфе другую 
папку с документами об «агентах, завербованных посольством». В своей изданной в 
1935 году книге Марта Ришар писала, что он при этом сказал: — Я могу заверить 
тебя, Марта, что ее не вербовал никто из наших агентов в Испании. Но раз она 
голландка, то она, вероятно, может работать на секретную службу своей страны.

В данный момент совершенно не имеет значения, знал ли что-то фон Крон о Мата 
Хари или нет. Куда важнее, что Марта Ришар, которой в 1935 году совершенно не 
было смысла защищать Мата Хари, описала сцену с фон Кроном именно так, как она 
и произошла. Жизнь Марты была под угрозой. Она знала, что сама шпионит для 
Франции. Она также знала, что ставкой в игре были ее отношения с военно-морским 
атташе, а от них зависела ее разведывательная деятельность. Пусть даже этот 
мужчина не был ей симпатичен (она только служила своей стране), но ее ревность 
при этом была искренней. Она действительно была убеждена, что у фон Крона есть 
еще одна любовница — Мата Хари. Потому можно вполне доверять ее описанию 
реакции фон Крона на эти ее обвинения. Даже если фон Крон вел игру и только 
притворялся, что ничего не знает, это все-таки доказывает, что Марта Ришар сама 
все то время, когда она пребывала в Мадриде, абсолютно ничего не знала о 
предполагаемой работе Мата Хари на немецкую разведку.

Тут на сцене появляется еще один господин. Это полковник Жозеф Данвинь, 
руководитель резидентуры при французском посольстве в Мадриде. Он встретил Мата 
Хари в сопровождении двух атташе нидерландского посольства один раз в 
«Палас-Отеле», а другой раз — в «Ритце». Мата Хари рассказала ему о том, что 
пережила в Фалмуте. Она добавила, что проинформировала капитана Ладу, но 
по-прежнему ждет его дальнейших указаний. Данвинь решил воспользоваться ее 
пребыванием в Мадриде. Мата Хари рассказала ему, что встречалась с фон Калле, 
потому полковник Данвинь попросил ее попытаться разузнать у фон Калле о многих 
интересных вещах, например, о планах применения немецких подводных лодок у 
берегов Марокко, о чем однажды упомянул фон Калле в разговоре с ней. 
Одновременно, как утверждала Мата Хари позднее в Париже, стареющий полковник 
попытался поухаживать за ней. Он попросил у нее в качестве сувениров букет 
фиалок и ее носовой платок.

Мата Хари ограничила свои отношения с полковником цветами и платком. Но упрямое 
молчание Парижа ее постепенно рассердило. Если посмотреть на ситуацию серьезно, 
то она оказалась в Лондоне не ради удовольствия. Ее обида переросла в 
возмущение, когда один из ее испанских друзей, сенатор дон Эмилио Хуной сказал 
ей, что один французский секретный агент посоветовал ему прервать с ней дружбу.

Импульсивная по природе Мата Хари сорвалась. С ней поступили несправедливо. Так 
как она все равно собиралась ехать во Францию, то в ту же ночь, 2 января 1917 
года поспешила в Париж. Это решение просто обязано было привести ее к 
печальному концу. Она должна была бы знать, кто за ее спиной посоветовал ее 
другу быть осторожным и избегать ее общества.

Если бы у Мата Хари было хоть малейшее подозрение, то разве что в момент 
умопомрачения согласилась бы она отправиться в такое путешествие. Сам Ладу 
говорил ей, что англичане подозревают ее как немецкую шпионку. Она так часто 
обнаруживала за собой слежку в самых разных ситуациях. Англичане даже 
арестовали ее и не дали вернуться в Голландию. А теперь еще предупреждение 
друга-испанца. Потому если бы она хотя бы в малейшей степени чувствовала себя 
виноватой или имела бы хоть какое-то представление о правилах двойной игры, то 
поняла бы, что в такой обстановке только сумасшедший засунул бы голову в пасть 
льва, с чем только и можно было бы сравнить ее возвращение в Париж. Но Мата 
Хари вовсе не была безумной. Но в Париж она, тем не менее, отправилась.

Единственно возможное объяснение состоит в том, что Мата Хари по-честному 
намеревалась сотрудничать с французами. Для нее это была игра — захватывающая 
игра, точно такая же волнующая, как игра рожденной в Леувардене девушки в 
яванскую принцессу. Ее поведение и ее действия были, при ближайшем рассмотрении 
точным продолжением ее предыдущей жизни. В детстве она была в центре внимания 
благодаря своей тележке, запряженной козами, в школе производила впечатление на 
подруг красивыми платьями и хорошими манерами. Теперь она думала так же 
произвести впечатление на французов своими способностями послужить стране. Это 
все доказывает всегда свойственный ей эгоцентризм.

Все это время она ничего не видела, много слышала и выбалтывала все. Все, что 
она слышала от одних, она тут же рассказывала другим, расцвечивая своими 
собственными выдумками. Она разбрасывалась именами как конфетами на свадьбе — 
именами людей, которых знала и именами людей, о которых она лишь фантазировала, 
что знала их. Вместо того, чтобы заняться своей биографией, она сочиняла 
истории для других и о других — не понимая, что это все уже давно не игра, что 
она имеет дело не с недалекими и легковерными репортерами, а с опытными и 
циничными контрразведчиками военного времени. Любой ценой она хотела доказать, 
что она важное и полезное лицо. Потому она согласилась помочь полковнику 
Данвиню. Потому она от него направилась снова к фон Калле. Затем опять к 
Данвиню. И опять к фон Калле. Как теннисный мяч. А теперь она торопилась со 
всех ног в Париж, в бешенстве от причиненной ей несправедливости, чтобы 
пожаловаться прямо в центральном управлении разведки.

Но в Париже она ничего не добилась. Полковник уже отправлялся назад в Испанию. 
У Мата Хари не было времени, чтобы перекинуться с ним на Аустерлицком вокзале 
больше чем парой слов. Осмотревшись она решила отправиться прямо в логово льва. 
Капитан Ладу должен был объясниться пере дней. Но и он разыграл незнание. Мата 
Хари попыталась найти утешение у старого друга, Жюля Камбона — генерального 
секретаря министерства иностранных дел. Три дня ее нигде нельзя было найти. По 
слухам, на те же три дня исчез и Жюль Камбон.

Мата Хари прожила в Париже целый месяц, как будто на ее жизненном небосклоне не 
было ни одной тучки — кроме разве что нескольких маловажных мелочей. Внезапно 
появился Вадим Маслов, приехавший в столицу в краткосрочный отпуск. Он сделал 
это не только, чтобы насладиться обществом своей возлюбленной, но и чтобы 
получить ее объяснения, касающиеся очень тревожных слухов, которые дошли до 
него. Его командир зачитал Вадиму письмо, полученное из посольства России в 
Париже. В нем предупреждалось о сомнительной связи одного офицера (Вадима) с 
некой опасной авантюристкой. У Мата Хари не было никаких объяснений. Она не 
могла понять, кто стоял за этим клеветническим донесением.

После отъезда Вадима она продолжала наслаждаться парижской жизнью. Много дней, 
а иногда и ночей проводила она в обществе тех самых людей, которыми так 
восхищалась с детства — мужчин в военной форме. В ее распоряжении их было 
неограниченное количество. Точно так же, как после освобождения Парижа от 
немцев союзниками в 1944 году, уже тогда союзные войска были уверены, что 
поездка в отпуск во французскую метрополию — самое лучшее средство для 
улучшения морального духа войск.

Парижские салоны были, несмотря на войну (или, возможно, именно благодаря ей) 
беззаботны и радостны. Кроме оперы, знаменитых сцен и варьете, на выбор было 
еще свыше тридцати театров. Мата Хари посетила многие из них. Как писал Лео 
Фауст, она аплодировала, вместе со своим новым другом — офицером-поляком, в 
театре «Фоли Бержер» на представлении «Мадмуазель с Дальнего дикого Запада».

Капитан Ладу предоставил ей этот месяц. С точки зрения его должности это почти 
непонятно, ведь за это время она (если она на самом деле была шпионкой) легко 
смогла бы выудить все возможные секреты Франции и спокойно передать их немцам. 
Потому такая задержка никак не соответствовала профессиональным интересам шефа 
французской контрразведки, в обязанности которого входила как раз защита этих 
секретов. В конце этого месяца у капитана Ладу было не больше обвинительного 
материала против Мата Хари, чем в его начале. Потому тайной остается, почему он 
медлил с ее арестом. Если Мата Хари была виновна в феврале, то и четырьмя 
неделями раньше она тоже была виновна. Тем не менее, Ладу ничего не 
предпринимал — пока ничего.

К этому времени в воздухе стали носиться обманчивые перспективы заключения 
скорого мира. Их пробудили немцы после призыва американского президента Вудро 
Вильсона к всем воюющим сторонам предоставить ему желаемые ими условия 
заключения мира. Но Мата Хари и так жила в мире со всеми — кроме капитана Ладу.

1 февраля 1917 года Германия объявила о начале неограниченной подводной войны и 
разрушила тем самым любые перспективы скорого мира. Через два месяца, 6 апреля, 
Соединенные Штаты вступили в войну. Через двенадцать дней после этого 
судьбоносного дня 1 февраля капитан Ладу принял свое решение — тоже 
судьбоносное — по делу Мата Хари.

Утром 13 февраля комиссар полиции Андре Приоле вошел в номер Мата Хари в 
гостинице «Элизе Палас Отель» на Елисейских полях. Она не исчезала в ванной 
комнате, чтобы испробовать всю мощь своего искусства соблазнения на 
вторгнувшемся полицейском, как часто описывалась эта сцена. Шефа сопровождали 
пять инспекторов. Обескураженная Мата Хари оделась и вышла с ними.

Ей зачитали обвинение: «Лицо женского пола Зелле, Маргерит, известная как Мата 
Хари, проживающая в „Палас-Отеле“, протестантка, иностранка, родившаяся в 
Голландии 7 августа 1876 года, рост один метр семьдесят восемь сантиметров, 
умеющая читать и писать, обвиняется в шпионаже, частично в форме выдачи 
государственных тайн или в форме сбора сведений, составляющих государственную 
тайну с целью передачи их врагу, с намерением помочь ему в осуществлении его 
операций». Ее доставили в тюрьму «Сен-Лазар».




ГЛАВА 16


Секретное досье, которое военный совет собрал на Мата Хари, было выдано на руки 
членам военного суда 24 июля 1917 года. Это была большая папка толщиной 15 
сантиметров. Под подписью «Дело Зелле — Мата Хари» содержалось много бумаги, 
много слов, много документов — но никаких улик.

Досье было продуктом деятельности одного человека — только одного: капитана 
Пьера Бушардона, военного судебного следователя. На длившихся больше четырех 
месяцев допросах Мата Хари и разных свидетелей построил он это дело. Тонкий 
слой реальных фактов был сконструирован из слухов, сплетен и бесконечных 
монологов Мата Хари. Можно справедливо сказать, что Мата Хари сама своей 
болтовней привела себя к смерти. Капитан Бушардон — его назначили судебным 
следователем через неделю после начала войны — превращал каждую историю, 
рассказанную ею, в еще один пункт возможного обвинения. Каждое тихо 
пробормотанное слово тщательно взвешивалось им, можно ли как-то приспособить 
его к делу. Потому не имело значения, было это слово правдивым или нет. В конце 
разбирательства получилось так, что слово Мата Хари было против слова Бушардона.
 Но этот Бушардон — по воспоминаниям многих людей, одержимый охотник за 
шпионами — обладал куда большими возможностями и властью.

Сам по себе судебный процесс против Мата Хари не имел большого значения, кроме 
того, что он закончился приговором и казнью. Тем не менее, все авторы, писавшие 
о виновности или невиновности Мата Хари, сконцентрировали свое внимание только 
на процессе, потому что суд обладал притягательным эффектом в духе «Я обвиняю», 
хотя само обвинение основывалось на сплетнях и слухах. Но в реальности дело 
принадлежало Бушардону. Он занимался им с беспрецедентным терпением. В тот же 
день, когда за подозреваемой закрылись ворота тюрьмы, он начал свою работу. В 
мемуарах он описывает Мата Хари как «врожденную шпионку, точно показавшую, что 
она была именно такой».

В допросах участвовали только три человека: Мата Хари, Бушардон и писарь 
Манюэль Бодуэн, сержант, записывавший вопросы и ответы. Мэтр Клюне, адвокат, 
которого Мата Хари сама наняла в качестве защитника на военном суде, смог 
присутствовать только на первом и на последнем допросах. Такой порядок 
предписывало военное законодательство, и Бушардон придерживался его.

Первая камера, куда поместили Мата Хари, была обита резиной. Директор тюрьмы 
«Сен-Лазар» не хотел рисковать, опасаясь возможных попыток самоубийства своей 
заключенной. В этой камере она в первый раз встретила тюремного врача доктора 
Леона Бизара. Его очень трезвое описание встреч и наблюдений за Мата Хари, 
пожалуй, самое достоверное во всей литературе, посвященной поведению 
танцовщицы-шпионки в тюрьме.

Мата Хари горько пожаловалась доктору Бизару на обстановку. Вся мебель в камере,
 скупо освещаемой одиноким газовым рожком, состояла из одного матраца. 
Пробивавшийся сквозь окошко свет был мрачным. Когда доктор спросил, не 
нуждается ли она в чем-нибудь, Мата Хари ответила: — Да, в телефоне и ванной. 
Невозможность принять ванну и вообще отсутствие достаточного количества воды 
были самым трудным испытанием для женщины, которая, как и все голландцы 
привыкла к чистоте, считая ее одной из самых важных добродетелей. А так как у 
нее в друзьях ходило много важных людей, она, понятное дело, охотно 
побеседовала бы с ними.

Она, похоже, еще не поняла, что в тот же момент, когда за нею закрылись 
тюремные ворота, почти все ее друзья — если не совсем все — исчезли. Ее 
знакомые и друзья вне тюрьмы все без исключения полагали, что во время войны 
любая связь с женщиной, подозреваемой в шпионаже, могла бы не только повредить 
их репутации, но и легко закончиться их собственным арестом.

По высказываниям доктора Бизара Мата Хари была приятной заключенной. У нее было 
мало специфических желаний. Но настроение у нее постоянно менялось. Иногда она 
капризничала, что было вполне понятно в ее состоянии. Ей не хватало общения. 
Потому она была благодарна любому человеку, кто с ней разговаривал. Но как раз 
разговаривать с ней могли очень немногие люди: доктор Бизар, его ассистент 
доктор Жан Браль, тюремные священники — католик отец Доммерк и протестант 
преподобный Жюль Арбу.

За время четырнадцати бесконечных предварительных допросов капитану Бушардону 
стало понятно, что у него очень мало улик против нее. Кроме, разве что, 
перехваченных телеграмм, в которых, по его мнению, речь шла о Мата Хари. Но и 
сам Бушардон не имел понятия о содержании телеграмм до седьмого допроса, 1 мая 
1917 года (после чего он тут же решил, что «дело начато и закрыто»). В его 
досье не было ничего, кроме донесений агентов Ладу, подтверждения, что Мата 
Хари получила деньги из заграницы в банке «Комптуар д’Эскомпт», сведений, что 
она попыталась вернуться в Голландию, и, наконец, результатов лабораторной 
экспертизы некоторых предметов, найденных в ее номере при аресте. Среди этих 
вещей была баночка или тюбик, привлекший наибольшее внимание полиции. 
Химический анализ утверждал, что в баночке были чернила для тайнописи, «которые 
можно приобрести только в Испании». Прочие предметы, найденные в номере и в 
сумочке, были обычными для дамы вещами: пудра, румяна, губная помада, кремы и 
духи.

Военные власти начали эксперименты с невидимыми чернилами. Результат опытов 
содержится в деле. Это лист бумаги, на котором написано несколько невидимых 
строк. Затем его разделили — по середине каждой строки. Лаборант использовал 
разные методы, чтобы проявить невидимые слова на одной половине листа. Тест 
оказался успешным. Одна половина показывает изначально невидимые слова, ставшие 
теперь коричневыми. Так как тест состоялся в 1917 году, возможно, что в то 
время цвет букв был другим.

По другому отчету лаборатории, баночка с этим невидимыми чернилами, «которые 
можно было приобрести только в Испании», содержала «оксицианид ртути». Сегодня 
— как и в 1917 году — это распространенное средство для дезинфекции. С рецептом 
его спокойно можно купить в любой аптеке мира. Современная медицина со своими 
дезинфекционными средствами далеко ушла вперед от оксицианида ртути. Но 
пятьдесят лет назад этот препарат повсюду продавался в форме таблеток, которые 
растворялись в воде и часто использовались женщинами в гигиенических целях.

Сама Мата Хари была беспредельно искренней. Когда на допросе 12 апреля капитан 
Бушардон спросил ее о цели применения этих «секретных чернил», она ответила: — 
Это просто средство для промывания, чтобы избегать беременности после каждого 
полового акта. Мне его выписал врач в Мадриде в прошлом декабре.

Лишь 22 июня 1917 года Мата Хари в письме к нидерландскому консулу (к тому 
времени она получила право на переписку) сообщала, что у нее сложилось 
впечатление, что «в Голландии никто не знает, что со мной случилось, хотя я и 
написала письмо моей служанке». Речь шла об Анне Линтьенс. Очевидно, тюремная 
администрация не отправила это письмо. Другое письмо, правда, достигло адресата.
 Но для этого ему не понадобилось проделывать большой путь — только до бюро 
тюремной администрации. Вскоре после ареста туда поступило письмо, хранящееся 
сейчас в ее судебном досье. В нем было написано: «Я невиновна и никогда не 
занималась никаким шпионажем против Францию. Потому я прошу принять все 
необходимые меры, чтобы меня отпустили».

Во второй неделе апреля кто-то в Голландии обратился в МИД и сказал, что очень 
давно не получал никаких вестей от Мата Хари. Это тоже, скорее всего, был барон 
ван дер Капеллен. В результате этого шага 11 апреля в Париж была послана 
телеграмма за подписью министра иностранных дел Джона Лаудона: «Пожалуйста, 
телеграфируйте нынешний адрес Маргареты Зелле, она же Мата Хари. Ее последний 
известный адрес „Палас-Отель“, Авеню Монтень, 25. Еще просим спросить, не 
планирует ли она в ближайшее время вернуться на родину». Итак, видно, что почти 
два месяца после ее ареста никто в Голландии не имел ни малейшего представления 
о том, что Мата Хари сидит в тюрьме.

Посольство Нидерландов Париже все еще не знало ничего о фатальной ситуации 
танцовщицы. Если туда и доходили слухи об ее аресте, то со стороны французских 
властей никакой информации ни до, ни сразу после получения запроса голландского 
МИД посольство не получало. По случайности оно, наконец, через несколько дней 
после получения телеграммы из Гааги, получило подтверждение лично от Мата Хари. 
В этом письме она просит «все-таки сообщить ее служанке», что у нее «трудности, 
мешающие выехать из Франции», но что ей, тем не менее, не стоит «беспокоиться». 
Письмо было написано 16 апреля и через 6 дней, 22 апреля, поступило в 
консульство.

Факт, что посольству не было официально сообщено об аресте, ясно следует из 
текста телеграммы от 23 апреля, отправленной из посольства в Голландию. Это был 
следующий день после получения письма от Мата Хари, но уже двенадцатый день 
после поступления телеграммы с запросом из Гааги. Посольство сообщало в МИД, 
что получило эти сведения полуофициально из французского министерства 
иностранных дел на Кэ д’Орсе: «Полуофициально нам было сообщено, что она 
находится в тюрьме „Сен-Лазар“. Ее подозревают в шпионаже. Власти расследуют 
это дело, кажущееся довольно серьезным». Посольство послало это письмо 
курьерской почтой в Гаагу вместе с просьбой передать Анне Линтьенс заверения, 
что она «не должна беспокоиться».

Пьер Бушардон, в возрасте 46 лет, с жидкой бородкой, высоким лбом, высоко 
поднятыми бровями и узким лицом, был очень терпеливым дознавателем. Он был 
типичный офицер. Опыт следовательской работы он приобрел в Руане и Париже. 
Вполне осознанно он развил в себе привычку внезапно вспрыгивать со стула во 
время разговора с подозреваемым. Затем он ходил взад-вперед по комнате и 
барабанил пальцами по стеклу. К тому же он постоянно грыз ногти. Все это 
постепенно вызывало раздражение у допрашиваемого. Система эта прекрасно 
сработал с Мата Хари. Бушардон написал в своих мемуарах, что однажды она 
воскликнула: — Если бы вы только знали, капитан, как меня раздражают ваши 
постоянные движения по комнате!

Первая встреча Мата Хари и ее следователя произошла в день ее ареста, 13 
февраля.

Бушардон начал в совершенно доброжелательном духе: — Пожалуйста, расскажите мне 
историю вашей жизни. И с этого момента Мата Хари заговорила. Она говорила в 
очень драматичном стиле, свойственном ей, и не изменившим ей в тюрьме. Бушардон 
восхищался этим ее качеством. Однажды, собственноручно застенографировав часть 
ее показаний, он воодушевленно воскликнул: — Язык великолепен. Эти 
выразительные формулировки! Эта ирония! Острота мыслей и присутствие духа при 
ответах!

После того как она наскоро перескочила первую часть своей жизни, Мата Хари 
подошла к тому периоду, который особенно интересовал Бушардона — месяцам, 
предшествовавшим началу войны.

— В апреле или мае 1914 года, — начала она, — я встретила в Берлине моего 
старого друга лейтенанта Киперта. Он пригласил меня на обед. На следующий день 
маленькая Бульварная газетенка прокомментировала эту встречу. Она написала, что 
Франция завоевала победу над Австро-Венгрией, потому что жена Киперта была как 
раз австрийкой.

На самом деле, по утверждению газеты, госпожа Киперт была не австрийкой, а 
венгеркой. Мата Хари подклеила в свой альбом и эту вырезку. Под пометкой 
«Апрель 1914» и с заголовком на французском языке «Возвращение» статья сообщала,
 что «бывшая звезда блистательных ночей Берлина, похоже, снова нашла свою 
старую любовь. Когда Мата Хари, прекрасная танцовщица, простилась с богатым 
помещиком К., проживающим у самых ворот Берлина, она на несколько сотен миль 
увезла вдаль полученную от него на прощанье кругленькую сумму. То ли со 
временем блеск металла потускнел, толи к старому другу ее вернуло возродившееся 
чувство любви, в любом случае сегодня можно было наблюдать их обоих, весело 
развлекающихся. Красивая танцовщица с индийским военным псевдонимом, очевидно, 
одержала окончательную победу над Венгрией».

Результатом этой статьи — продолжала Мата Хари — стало, что лейтенант заявил, 
что не может больше с ней встречаться. — Я навещу тебя в Париже, — добавил он. 
Мата Хари ответила ему, что ему придется подождать еще шесть месяцев, которые 
она должна отработать по контракту с театром «Метрополь». На это Киперт 
ответил: — Ты будешь в Париже намного раньше — и я тоже.

Мата Хари не приняла тогда его слова всерьез. Но позже она задумалась над ними.
 — Я тут же написала французскому военному министру (Мессими), которого я 
хорошо знала. В своем ответе министр заявил, что его положение как члена 
правительства не позволяет ему переехать границу.

Бушардон никогда не прерывал свою пленницу. Он позволил ей выговориться. 
Очевидно, он надеялся, что если дать ей говорить много и долго, то она как-то 
выболтает правду — или, по меньшей мере, то, что он хотел бы услышать как 
правду.

— В конце июля, — продолжала Мата Хари, — я обедала в личной комнате одного из 
ресторанов с одним моим любовников, начальником полиции Берлина Грибелем. Мы 
услышали шум демонстрации. Грибель, которому не сообщили об этой акции, вместе 
со мной пошел на площадь, где она проходила. Огромная толпа людей собралась 
перед императорским дворцом. Она вела себя как безумная и кричала: «Германия 
превыше всего!»

Потом последовало объявление войны. Все иностранцы, пребывавшие в Берлине, тут 
же подлежали регистрации. Из-за «форс-мажорных» обстоятельств мой контракт с 
театром пришлось расторгнуть. Но театральный портной потребовал с меня 80 тысяч 
франков за подготовленные им для выступлений сценические костюмы и отобрал в 
счет этого долга все меха, и все украшения, что были у меня.

Затем она рассказала, как во время поездки в Швейцарию она потеряла весь свой 
багаж. Она описала свое возвращение в Берлин и последовавшее за этим 
окончательное возвращение в Голландию.

— Вернувшись на родину, я чувствовала себя ужасно. У меня совсем не было денег. 
Правда, у меня был в Гааге мой бывший любовник, полковник барон ван дер 
Капеллен из второго гусарского полка. Он был женат и очень богат. Но, зная, 
какое значение для него имеет одежда, я не могла появиться у него, не обновив 
свой гардероб. Однажды, когда я выходил из церкви в Амстердаме, со мной 
заговорил незнакомец. Это был банкир ван дер Схальк. Он стал моим любовником. 
Он был ко мне очень добр и щедр. Так как я перед ним выдала себя за русскую, он 
мне показал большую часть страны, не подозревая, что я знаю ее лучше его.

Когда я снова обеспечила себя порядочным гардеробом, я вернулась к барону ван 
Капеллену. Он и сегодня остается моим любовником.

В этот момент, Мата Хари, похоже, подвела память, когда она сказала Бушардону, 
что вернулась в Париж «в мае 1915 года», чтобы забрать свои вещи, оставшиеся 
тут на хранении.

— Я поехала через Англию и Дьепп. Три месяца я жила в «Гранд-Отеле» (снова 
ошибка — С.В.) и стала любовницей маркиза де Бофора, проживавшего в той же 
гостинице. Я просто не хотела быть одинокой в Париже.

Так как английская граница из-за военных перевозок была закрыта, я со своими 
десятью ящиками багажа вернулась в Голландию через Испанию.

Перед тем, как она закончила давать показания в этот день 13 января, Мата Хари 
потребовала, чтобы в защитники ей назначили мэтра Клюне. И она еще раз заявила 
протест против «условий в „Сен-Лазаре“.




ГЛАВА 17


Следующий день, казалось, был бесконечным. Писарь Бодуэн смертельно устал 
писать. Мата Хари рассказывала о своем пребывании в Голландии и о второй 
поездке в Испанию.

Ее пребывание в Гааге, как она сказала, «было совершенно безнадежным». Ее 
любовник, барон ван дер Капеллен, исполнял свой долг офицера где-то на границе. 
Для Мата Хари было трудно даже найти себе нового любовника. В таком городе, как 
Гаага, такие вещи нельзя было долго сохранить в секрете. За это время ее 
парижский друг по «Гранд-Отелю», маркиз де Бофор, упросил ее вернуться во 
Францию. Для женщины с темпераментом Мата Хари действительно не могло быть 
более безнадежного положения, чем то, что сложилось в Гааге. Потому ей пришлось 
согласиться с предложением маркиза.

— В июне 1916 года (на самом деле, 24 мая) я отправилась на пароходе «Зеландия»,
 чтобы через Виго и Мадрид вернуться в Париж. Затем она подробно описала все 
произошедшие с ней на борту события, особенно связанные с одним голландцем по 
фамилии Худемакер, который предположительно был британским агентом, «постоянно 
курсировавший между Виго и Амстердамом исключительно в целях выдачи голландцев, 
датчан и норвежцев, ехавших в Южную Америку ради восстановления прерванных 
немцами торговых связей. В Фалмуте он обычно стоял рядом с британским офицером, 
проверявшим паспорта. Некоторые пассажиры арестовывались сразу после того, как 
сходили на землю».

Другой голландец, некий Клейндерт, посоветовал Мата Хари «быть поосторожней с 
этим грязным евреем. Он всем рассказывает, что был в Вашей каюте». Во всех 
подробностях Мата Хари описывала Бушардону, как она попросила капитана 
заставить Худемакера выйти на палубу и сказать перед всеми пассажирами, был он 
или нет в ее каюте и «извиниться». Худемакер отклонил это требование. Но все 
пассажиры продолжали настаивать. Все закончилось жаркой сценой. Под крики 
пассажиров «Ура!» и «Браво!» она ударила Худемакера по лицу, так, «что из его 
рта пошла кровь».

Результатом было, как говорила Мата Хари, что уругвайский консул, сидевший с 
ней за одним столом в столовой, предупредил ее: — Худемакер попытается 
отомстить. Увидите, что с вами произойдет на испанской границе.

Когда Мата Хари сошла с корабля в Виго, Худемакер держался рядом с ней. Мата 
Хари попросила о помощи двух своих попутчиков — американца и голландца по 
фамилии Рюбенс. Но ничего не произошло, кроме разве что того, что она встретила 
Худемакера в поезде и еще раз — в отеле «Ритц» в Мадриде.

Когда она рассказывала Бушардону о случае с Худемакером, желая, видимо, 
показать это происшествие как причину ее нынешних трудностей, Мата Хари не 
имела представления, что англичане заподозрили ее еще почти год назад.

Эпизод на корабле привел к неприятностям, с которыми она столкнулась при 
попытке въехать во Францию. Как и предсказывал уругвайский консул. Когда она 
попыталась сесть в поезд на французской стороне границы в Хендайе, Мата Хари, 
по ее словам, «подверглась обыску. После того меня привели в бюро „Специальной 
полиции“. Три господина начали допрос. Они утверждали, что мне не дозволено 
въезжать во Францию. Я протестовала и требовала назвать причину отказа. — Мне 
не нужно называть вам никаких причин, — ответил один из полицейских. — Вы 
можете ехать в Сан-Себастьян и там попросить объяснений у вашего консула».

«Консул, — продолжала Мата Хари, — был испанский виноторговец, совершенно не 
разбиравшийся в таких вещах. Потому я написала письмо месье Камбону, 
генеральному секретарю французского министерства иностранных дел. На следующее 
утро я, с письмом в руке, двинулась назад на вокзал Хендайе. Но человек, 
который предыдущим вечером допрашивал меня, на этот раз разрешил мне пройти 
безо всяких трудностей».

В Париже Мата Хари остановилась в «Гранд-Отеле». «Но маркиза де Бофора там не 
было, и он не мог получить отпуск. В салоне мадам Данжвилль на Рю Тронше, 30, я 
встретила одного русского офицера по фамилии Гасфилд, который представил меня 
своему другу, капитану Вадиму Маслову из русского первого особого 
императорского полка. Он стал моим любовником. Это была большая обоюдная любовь.
 Часть Маслова дислоцировалась в Мэйи (у Реймса). Как только у него было время 
и возможность, он приезжал ко мне.

Затем Бушардон заговорил об ее намерении поехать в Виттель. По памяти она 
подробно описала ему свою первую встречу и беседу с капитаном Ладу. «В это 
время я как раз собиралась ехать в Виттель, к чему привыкла еще до войны. 
Лейтенант драгунского полка Аллор, которого я хорошо знала, работающий сейчас в 
военном министерстве, посоветовал мне отправиться на Бульвар Сен-Жермен, 28. 
Меня там очень дружелюбно встретил один господин в штатском, капитан Ладу».

Ладу напомнил Мата Хари, что Виттель находится в прифронтовой зоне. Но Мата 
Хари только объяснила ему, что она там уже часто бывала, и у нее даже есть 
денежный долг перед одним тамошним врачом.

— Иностранцу туда очень тяжело проникнуть, — сказал Ладу.

— Но если это так, — ответила Мата Хари, — то я отправлюсь в Рим и Фиуджи. Там 
вода не хуже.

— Нет, я не то чтобы не хотел дать вам разрешение, но вам придется ответить на 
некоторые вопросы. Вас зарегистрируют как подозрительное лицо… Это не так, что 
вы пытаетесь продать рис немцам?

Она рассказала ему историю с Худемакером. Он засмеялся и продолжил беседу.

— Что за господин ехал с вами от Мадрида до Хендайе?

= Это муж русской балерины Лопуховой, с которой я делила купе. На следующее 
утро он попросил разрешения принести завтрак своей жене.

— Что случилось с вами в Хендайе?

Мата Хари все ему рассказала. Как она сказала Бушардону, Ладу говорил, что это 
совпадает с подробностями, которые стали ему известны от своих агентов. Ладу 
расспрашивал ее о людях, которых она знала в Голландии. Как всегда. Мата Хари 
была достаточно откровенна. Ее любовные приключения она не держала в тайне.

— Я любовница полковника барона ван дер Капеллена.

— Как он относится к Франции?

— Он очень элегантный господин, любящий все, что поступает из Франции. Он пишет 
мне только по-французски, и в его письме, которое я получила только сегодня, он 
писал: «Маргерит, ты, которую так любит Франция…»

Возможно, Ладу как раз эту зацепку и ожидал. Терпеливо слушающему Бушардону 
Мата Хари подробно описывала всю ее тогдашнюю беседу с Ладу.

— Если вы так любите Францию, то вы, вероятно, смогли бы оказать нам ценные 
услуги? Не думали ли вы уже об этом?

— И да и нет. Такого рода услуги не предлагают, пока о них не попросят.

— Были бы вы готовы?

— Я еще не думала об этом серьезно.

— Вы ведь очень дороги, не так ли?

— В любом случае!

— Как вы думаете, чего вы стоите?

— Все или ничего. Если кто-то доставит вам важные сведения, которые вы ожидаете 
— тогда он дорог. Если у него это не выйдет, он не стоит ничего.

После этого, рассказывала Мата Хари, Ладу порекомендовал ей найти некоего месье 
Монури. Он должен дать ей разрешение на поездку в Виттель. Когда она выходила 
из бюро, он еще раз напомнил, о чем он ее спрашивал: — Что касается дела, о 
котором я с вами говорил — приходите ко мне, как только вы примете решение.

Она решила спросить совета у своего старого друга Анри де Маргери. Тот сказал 
ей, что он, как француз, уверен, что она могла бы принести стране пользу.

Прислушавшись к словам де Маргери, Мата Хари решилась на следующий день снова 
прийти к Ладу. Она сказала ему, что принимает его предложение.

— Ну, посмотрим, — сказал Ладу. — Могли бы вы поехать в Германию или Бельгию? 
Есть у вас какие-то предложения?

Мата Хари не давала никаких обязательств. — Сначала я хочу в Виттель. Дайте мне 
закончить лечение. Когда я вернусь, то найду вас.

В Виттеле, куда она, по ее словам, прибыла 1 сентября, «я узнала, что капитан 
Маслов был сильно отравлен ядовитым газом. Он совсем ослеп на один глаз и мог 
остаться абсолютно слепым.

Однажды ночью Маслов спросил меня, как я поступлю, если он на самом деле 
полностью ослепнет.

— Я никогда тебя не брошу. Для тебя я всегда останусь одинаковой».

Следующие слова Вадима удивили Мата Хари. Русский капитан спросил ее, согласна 
ли она выйти за него замуж.

«Я согласилась. Самой себе я сказала: все будет хорошо. Я потребую от Ладу 
достаточно денег, чтобы мне не пришлось изменять Вадиму с другими мужчинами. Я 
оставлю маркиза де Бофора. Я оставлю барона ван дер Капеллена. Я поеду в 
Бельгию и сделаю то, что требует Ладу. После этого я продам в Голландии мою 
мебель и произведения искусства. Потом я вернусь в Париж в квартиру, которую я 
сняла. Капитан Ладу расплатится со мной. Я выйду замуж за моего любимого 
мужчину — и стану самой счастливой женщиной на Земле».

Вернувшись в Париж, примерно 15 сентября, Мата Хари снова посетила капитана 
Ладу. Он похвалил ее примерное поведение в Виттеле. Затем он перешел к фактам.

— Как вы собираетесь действовать?

— В Германии или в Бельгии?

— Германия интересует нас меньше. Вам придется ехать в Бельгию. Но как?

Тут Мата Хари вспомнила о маркизе ван дер Схальке, ее любовнике тех времен, 
когда она вернулась из Берлина. Ван дер Схальк познакомил ее с человеком по 
фамилии Вурфбайн. Как говорила Мата Хари, Вурфбайн живет в Брюсселе. Он 
занимается коммерцией с немцами. И он обещал ей чудесное времяпровождение, если 
она примет его предложение.

Вурфбайн, продолжала она — правая рука фон Биссинга (барон Мориц Фердинанд фон 
Биссинг, немецкий генерал-губернатор Бельгии). И она описала Ладу свой план.

— Я напишу Вурфбайну и, надев самые красивые платья, отправлюсь в Брюссель. Я 
буду часто посещать немецкое верховное командование. — Это все, что я могу вам 
сказать. Я не собираюсь оставаться там на несколько месяцев и заниматься 
всякими мелочами. У меня есть большой план, с помощью которого я хочу добиться 
успеха. Только один раз. Потом я прекращу это занятие.

По ее словам, она как будто заверила капитана Ладу, руководителя французской 
разведки: — Я буду вести эту войну для вас. Положитесь на меня. Конечно, это 
все было именно так, как и все, что она делала. Мелочи никогда ее не 
интересовали.

На капитана ее план произвел очень сильное впечатление, сказала Мата Хари. Он 
спросил ее, «по каким соображениям» она хочет помочь Франции. Это был вопрос, 
который он задавал каждому новому вербуемому агенту. У Мата Хари ответ был 
готов.

— Есть только одна причина. Я хочу выйти замуж за человека, которого люблю. И я 
хочу стать независимой.

— Цена стоит ставки. А как насчет денег?

— Я прошу миллион франков. Но вам придется заплатить их только тогда, когда вы 
убедитесь в ценности моих услуг.

Капитан Ладу ответил, что это очень большая сумма. Но они, бывало, платили и 
больше. — Если вы сделаете для нас то, что мы от вас хотим, то мы заплатим вам 
за ваши услуги. Мы однажды заплатили даже два с половиной миллиона. Потом он 
сказал, что кое-что его беспокоит. Бывала ли уже Мата Хари в Бельгии? Она 
ответила, что в последний раз ездила туда с бароном ван дер Капелленом на 
выставку миниатюр.

— А бывали ли вы в Антверпене?

— Нет.

— Но я знаю, что вы там были.

— Нет.

— А если я скажу вам, что вас в Антверпене сфотографировали?

— Тогда я рассмеюсь вам в лицо. Я ни разу не была в Антверпене до войны и уж 
точно не ездила туда во время войны.

Уходя из бюро Ладу, она еще раз подумала о состоявшемся разговоре, рассказывала 
она Бушардону. Он сожалела, что не попросила у капитана аванс, так нужный ей 
для покупки платьев перед поездкой в Брюссель. Кроме того, она смогла бы хоть 
частично заплатить человеку, обставлявшему ее квартиру на Авеню Анри Мартен. В 
тот же вечер она послала письмо капитану Ладу. В нем она просила об авансе. 
Потом она ждала его звонка, при котором Ладу должен был назваться именем 
месьеДюбуа. Но звонка не было. Мата Хари, никогда не отказывавшаяся от 
выполнении своих планов, снова двинулась на Бульвар Сен-Жермен. Ладу оказался 
несговорчивым. Он отказался дать ей аванс и сказал, что сначала хочет увидеть 
результаты. Но, тем не менее, сказал ей: — Вы получите ваш миллион — не 
беспокойтесь.

Затем он спросил ее, сможет ли она писать ему из Брюсселя невидимыми чернилами. 
Мата Хари, однако, думала, что «эти трюки не подходят мне по характеру. Кроме 
того, я не собираюсь долго оставаться в Бельгии. Что, собственно, вы от меня 
требуете?»

— Я не могу вам это сказать, не поговорив предварительно с моим начальником. До 
этого момента я посоветовал бы вам спокойно возвращаться в Гаагу. Через две 
недели после вашего приезда туда, вас посетят. Посетивший вас человек привезет 
вам дальнейшие инструкции.

— Как я его узнаю?

В этот момент капитан с улыбкой написал что-то на листке бумаги и сложил его 
пополам. Потом он передал листок мне и сказал: — Вот что скажет вам этот 
человек.

Я раскрыла лист и прочла: «А.Ф. 44».

Ладу спросил его, не узнает ли я она номер. Мата Хари ответила, что никогда 
раньше его не видела.

— А я думал, что это ваш номер.

Тут Мата Хари рассердилась не на шутку. — Капитан, я прошу вас раз и навсегда 
оставить все эти ваши намеки. Вы мне бесконечно надоели. Это касается и 
информации, которую вам поставляют ваши тупые агенты, и всех ваших грязных 
делишек. Если вы это не прекратите, то я уже сейчас вижу, что скоро придет 
момент, когда у меня не будет ни малейшего желания, что-то делать для вас.

— Если вы поможете нам поймать хоть одного настоящего шпиона, все равно — немца,
 испанца или голландца, то за него одного вы получите 25 тысяч франков.

— Это я не могу вам пообещать. Я не имею ничего против получения для вас важных 
сведений военного или дипломатического характера, но я ненавижу предавать людей.


После этого капитан Ладу еще раз порекомендовал своему новому агенту найти 
месье Монури в полицейской префектуре, который выдаст ей визу для поездки на 
родину. 9 ноября 1916 года Мата Хари села в Виго на пароход «Голландия». Ее 
паспорт предусматривал пересечение испанской границы по пути в Голландию.

Теперь она начала рассказывать Бушардону о трудностях, с которыми она 
столкнулась в порту Фалмут.

— Меня сняли с корабля и повезли в сопровождении двух «суфражисток» в Лондон. В 
Скотланд-Ярде в комнату, где я ожидала, вошел мужчина. Он назвал меня Кларой 
Бенедикс и приказал мне встать. Я запротестовала как только могла. Но он 
по-прежнему называл меня этим именем. Меня привели в маленькую комнату, где у 
меня забрали все деньги и украшения. Затем меня четыре дня подряд допрашивали 
трое мужчин в форме. Привели бельгийца, говорившего со мной по-голландски. У 
него хватило нахальства заявить другим, что я, мол, разговариваю с немецким 
акцентом.

На четвертый день трое мужчин сказали: — Теперь мы знаем, что вы не Клара 
Бенедикс. Вы можете идти, но вам нельзя отправляться дальше в Голландию. Это 
общее правило в Англии, распространяющееся на всех голландцев. Вам следует 
вернуться назад в Испанию.

1 декабря в Ливерпуле я села на борт парохода «Арагуйя», а 6 декабря сошла с 
него в Виго. Там, в отеле «Континенталь», я узнала, что Клара Бенедикс — 
известная немецкая шпионка, которая часто бывала в Испании.

Затем Мата Хари объяснила, что получила эту информацию от Мартиаля Казо, 
француза, занимавшего должность секретаря голландского консула в Виго. Она 
рассказала ему и про бельгийскую пару на борту «Голландии». Муж, месье Аллар, 
был якобы английским шпионом, а его жена работала на немцев.

На следующий день она встретила месье Казо в городе. Он все еще был в Виго. Он 
спросил ее, не хотела бы она «для русских» отправиться в Австрию.

— Я потребовала один миллион и сто тысяч франков, — рассказывала Мата Хари 
Бушардону. Но добавила, что эта сумма была «в большей или меньшей степени 
шуткой». Но Казо назвал сумму очень большой. Тут Мата Хари разъяснила ему, что 
если бы она смогла «спасти сто тысяч человек», то разве «каждая голова не 
стоила бы десять франков»? Месье Казо, позиция которого в этом деле так никогда 
и не была выяснена, возразил, что «русские, кроме того, договариваются с 
американцами, а те сделали бы это за меньшие деньги». Но ей все равно следовало 
ехать в Мадрид, где кто-то должен был показать ей вторую половинку визитной 
карточки Казо (первую половинку он вручил ей).




ГЛАВА 18


Это был тяжелый день. И Мата Хари, и капитан Бушардон, и, не в последнюю 
очередь, секретарь Бодуэн нуждались в отдыхе. Но в голове Бушардона уже начала 
складываться определенная линия, как он потом писал в своих мемуарах.

Донесения агентов Ладу об образе жизни Мата Хари в Виттеле не содержали никаких 
упоминаний ее шпионской деятельности. Она была там всего две недели. По всем 
сведениям, имевшимся на руках у Бушардона, большую часть этих дней она провела 
с Вадимом Масловым. Но, несмотря на все это, Бушардон пришел к следующему 
выводу о действительной деятельности его жертвы:

«В Виттеле, куда она поехала якобы ради лечения, она занималась тем же, чем 
всегда — с головой на подушке». «Тем же, чем всегда» означало, как пояснял 
Бушардон в предыдущем абзаце, что она спала с бесчисленными мужчинами в военной 
форме, у которых, очевидно, выведывала секреты, а потом передавала их немцам.

Прошли две недели, прежде чем Мата Хари вышла из тюрьмы «Сен-Лазар». В третий 
раз ее привезли в центр Парижа, где ее ждали Бушардон и его надежный писарь. 
Было 28 февраля. Мата Хари продолжила бесконечные рассказы о своих авантюрах, 
как будто с прошлого допроса прошло не четырнадцать дней, а четырнадцать минут. 
Бушардон слушал ее со стоическим спокойствием. Как всегда.

В Мадриде она зря ожидала известий от месье Казо. Никто не появился, никто не 
показал ей вторую половинку визитной карточки секретаря. Мата Хари 
воспользовалась своим пребыванием в испанской столице, чтобы написать длинное 
письмо капитану Ладу. Она сообщила о неудаче своей миссии и спросила, что ей 
теперь делать, если она не может добраться ни до Голландии, ни до Бельгии. Еще 
она написала Анне Линтьенс в Гаагу. Мата Хари просила Анну передать барону ван 
дер Капеллену, чтобы он не беспокоился. Через пять дней она послала телеграмму 
в Виго и спросила месье Казо, стоит ли ей еще ждать, потому что она собирается 
ехать в Париж. Ответ пришел по почте. Она получила сообщение, что «русские 
поехали в Швейцарию». Потом месье Казо попросил сообщить ему ее адрес в Париже.

Мата Хари не привыкла долго сидеть без дела и решила начать действовать прямо 
на месте. Под предлогом поиска имени одного господина, который работает в 
голландском посольстве, она попросила у портье в отеле ежегодник со списком 
всех аккредитованных в стране дипломатов. Она открыла страницу со списком 
сотрудников немецкого посольства. Там она нашла имя военного атташе, некоего 
капитана фон Калле. Бушардону она рассказала: — Лишь позже я узнала, что его за 
это время повысили до звания майора.

В тот же день она написала фон Калле и сообщила, что хотела бы нанести ему 
визит. Она попросила сообщить ей время возможного визита. На следующий день 
курьер доставил ей ответ фон Калле: «Мадам, я не имею честь знать вас, но я 
могу вас принять завтра, в субботу. в три часа дня».

В назначенное время она была на месте. Ее провели в комнату, где работал фон 
Калле.

— Мадам, — сказал он. — Я не знаю, почему вы именно мне оказали честь вашим 
визитом. Не в моей привычке принимать дам, которые, возможно, подосланы нашими 
врагами, но я установил, что о вас такого сказать нельзя.

— Ну и как же вы это выяснили? — спросила она с улыбкой.

— Да потому что я уже десять месяцев как майор, а агенты вражеских разведок это 
точно знают. Но когда вы мне писали, вы воспользовались старым ежегодником. Я 
вижу по вашей визитке, что вы голландка? Вы знаете немецкий язык?

— Отлично знаю. И французский тоже.

— Так о чем вы хотели поговорить со мной?

— Меня арестовали в Англии на четыре дня, потому что приняли меня за немку, 
которая путешествует с фальшивым голландским паспортом. Они настаивали на том, 
что я — некая Клара Бенедикс… Что все это значит?

— Вы прекрасно говорите по-немецки. Где вы научились?

— Я три года прожила в Берлине.

— Тогда вы, должно быть, знакомы с немецкими офицерами.

— С очень многими.

— Можете назвать мне некоторых?

Мата Хари назвала нескольких и рассказала, что ее любовником был Альфред Киперт.
 Фон Калле знал об этой связи. Он сказал, что как-то раз видел Мата Хари на 
обеде в отеле «Карлтон» и знает еще, что она однажды сопровождала Киперта на 
маневрах в Силезии.

— Тогда вы именно та женщина, которую он так ревновал, — добавил он. Потом 
заверил ее, что он ничего не знает об ее трудностях в Фалмуте и ничего не знает 
о Кларе Бенедикс. Этими делами, видимо, занимался барон фон Роланд в Барселоне.

«Беседа была очень приятной. Фон Калле предложил мне сигарету, и мы заговорили 
о высшем обществе Мадрида. Я старалась показать себя с самой лучшей стороны. Я 
играла ножками и делала все, что делает женщина, чтобы влюбить в себя мужчину. 
И я знала, что фон Калле заглотнул наживку. Когда он комфортно откинулся на 
спинку кресла, то вдруг сказал: — Я устал. Подготовка десанта немецких и 
турецких солдат с подводных лодок на марокканском побережье, во французских 
владениях, очень меня измучила. Я отдаю ей все мое время.

Вскоре после этого она вышла из бюро фон Калле. Вечером того же дня она в 
письме сообщала капитану Ладу эту сенсационную новость. Она рассказала ему о 
высадках с подводных лодок на марокканском побережье и о том, что барон фон 
Роланд является резидентом немецкой разведки в Барселоне. В заключение она 
написала: «Я жду ваших указаний; я могу делать с моим немцем все, что пожелаю».

На следующий вечер, в воскресенье, Мата Хари была приглашена на ужин одним из 
атташе голландского посольства, господином Г. де Витом. Они встретились в 
«Палас-Отеле», где он познакомил ее с еще одним господином, постарше, «с 
ленточкой ордена Почетного легиона в петлице и немного прихрамывающим». Это был 
полковник Данвинь, французский военный атташе.

Следующим вечером Мата Хари снова была приглашена господином де Витом по случаю 
гала-ужина в отеле «Ритц». После ужина она встретила в холле полковника Данвиня,
 сидевшего за другим столом. Он сделал ей комплимент из-за ее восхитительного 
платья. Согласно Мата Хари, которая продолжала объяснять с интересом слушавшему 
ее Бушардону все подробности своего впутывания в шпионские круги Мадрида, 
полковник Данвинь сказал: — Мадам, мои глаза никогда не видели ничего более 
гармоничного, чем вы, когда вчера вы вошли в «Палас-Отель».

«Потом он подсел ко мне и вел себя как настоящий влюбленный. Так, что мне это 
даже было неприятно. Я снова и снова танцевала с голландским атташе. Но когда я 
возвращалась, полковник упрямо продолжал беседу со мной. Однажды он спросил 
меня, откуда я, и я рассказала ему о трудностях, с которыми столкнулась во 
время путешествия. Потом он спросил, что я делаю в Мадриде. Я, улыбаясь, 
сказала: — Мой полковник, никакого повода для беспокойства… Я на вашей стороне.

Он пожал мне руку, и я продолжила: — Ели бы я познакомилась с вами всего днем 
раньше, то мне не пришлось бы мучиться, отправляя мои сведения в Париж. Я бы 
передала письмо лично вам. Оно тогда пришло бы раньше.

— А что за сведения?

Я рассказала ему все, что знала, и упомянула имя фон Калле, сказав, что нашла 
его слегка усталым, но мягким, как ягненок. Полковник ответил, что фон Калле и 
ему показался несколько бледным, когда он видел его в последний раз».

На следующий день полковник Данвинь ожидал ее в читальной комнате отеля «Ритц» 
и «практически разыграл сцену ревности». Он пожелал знать, с кем она сидела. 
Потом он сказал: — Я много раздумывал над нашей беседой вчера вечером. Не 
можете ли вы выяснить, где высадились на сушу эти офицеры и солдаты в Марокко?

Мата Хари заметила, что «нельзя так торопить события». Но полковник настаивал 
на новой информации.

«Потому я посетила фон Калле под предлогом, что, мол, забыла кое-что у него 
спросить. — Я хотела бы через Швейцарию и Германию вернуться в Голландию, — 
сказала я. — Я знаю, что на немецкой границе все очень точно и строго. Не могли 
бы вы мне помочь и немного облегчить эту часть моего путешествия?»

Фон Калле выразил сожаление. Он ничего не может тут сделать, сказал он. Потом 
он предложил ей сигарету.

«Я играла ту же игру, что и во время моего первого визита. Прошло немного 
времени, и я поняла, что фон Калле уже возбужден и его тянет на авантюры. Я 
выпустила дым ему в лицо и мягко спросила: — Ну — все еще устал? Все еще 
слабый? Все еще занят делами?

— Не говорите об этом, — ответил он. — Я смогу спокойно отдохнуть лишь после 
того, как все это дело закончится.

— Но это ведь очень большая операция, должно быть, — высадить людей с борта 
подводной лодки на берег Марокко. Где и как вы сможете справиться с такой 
задачей?

— Красивым женщинам не следует задавать слишком много вопросов, — ответил фон 
Калле».

Мата Хари знала, что она действует слишком прямо и быстро. Она перевела 
разговор на фотографии, которых много было в его бюро. А потом она ушла. Позже 
в тот же день пришел полковник Данвинь, чтобы получить ответ на свой вопрос. 
Она сказала ему, что то, что он потребовал от нее, было совершенно «по-детски», 
и что «если бы мне самой не хватило ума, то все дело уже было бы потеряно. В 
следующий раз позвольте мне действовать по моим собственным правилам».

«На следующий день полковник пришел один раз после обеда и еще один раз после 
ужина. Он продолжал демонстрировать на публике мне свою влюбленность. Еще через 
день он появился опять и сказал: — У меня очень много работы, и я должен 
сопровождать генерала Лиоте в Париж. Он попросил меня подарить ему на память 
мой маленький букетик фиалок и мой носовой платок и спросил, может ли он что-то 
сделать для меня в Париже.

— Много всего, — ответила Мата Хари. — Вы можете найти капитана Ладу и его шефа.
 Объясните им, с какого рода женщиной они имеют дело в моем лице, и что им 
следовало бы относиться ко мне более дружески и менее таинственно».

Полковник пообещал ей и сказал, что она может писать ему через посольство. Если 
нужно, она может встретиться с его адъютантом, маркизом де Паладином. Когда 
Мата Хари ответила, что сама собирается вскоре поехать в Париж, он попросил ее 
позвонить ему в «Отель д’Орсэ», чтобы они могли вместе пообедать.

Капитан Бушардон молча слушал. Затем он вытащил из папки перехваченное письмо, 
которое Мата Хари написала одному своему другу. В письме она описывала попытки 
флирта со стороны полковника Данвиня. «Полковник принес мне только один 
маленький букетик фиалок и попросил меня целый день носить его на груди. А 
вечером он придет, чтобы забрать его. Кроме того, он пожелал ленточку от моего 
корсета, которую он сам заберет в читальной комнате отеля, если мы будем там 
одни. Он играл в любовника, как молодой человек».

Письмо, которое Мата Хари писала, разумеется, не для того, чтобы его 
перехватили, вполне ясно позволило Бушардону представить перед своими глазами 
все юношеские фантазии военного атташе в Мадриде. Но встреча Мата Хари и 
французского офицера представлялась ему все-таки совсем другой. Она стала 
полной противоположностью той, что была на самом деле — просто потому что так 
она лучше вписывалась в окончательный образ шпионки, складывавшийся в голове у 
Бушардона.

В 1953 году Бушардон писал: «Мата Хари, дерзкая во всем, что она делала, 
успешно сблизилась с нашим военным атташе генералом Данвинем. Она заставила его 
поверить, что сама служит Франции и предоставила ему некие сведения, которые — 
как она утверждала — хитростью выманила у фон Калле в ходе нескольких визитов к 
нему. Не стоит и упоминать, что эти сведения были устаревшими и не имели 
никакой ценности. Но полковник, поддавшись на кокетство этой красивой дамы, не 
разгадал, кем она была. Он влюбился, как молодой лейтенант. Он не мог 
нахвалиться этой новой сотрудницей».

Дело Бушардона медленно начало принимать отчетливые формы.

«На следующий день после отъезда генерала Лиоте и полковника Данвиня, — 
продолжала Мата Хари, — фон Калле прислал мне в отель письмо. Он спрашивал, 
смогу ли я прийти к нему попить чаю в этот день в три часа пополудни. Я нашла 
его более холодным, чем обычно — как будто бы ему сообщили о нескольких моих 
встречах с полковником».

Вскоре она узнала, почему его поведение изменилось. Фон Калле рассказал ей, что 
французы посылают радиограммы, сообщающие о немецких десантах в Марокко.

— Эта информация могла поступить к ним от кого угодно, — сказала Мата Хари. — И,
 кроме того, откуда вы знаете?

— Мы знаем их код.

Мата Хари почувствовала, что проигрывает эту игру. Она удвоила свои кокетливые 
соблазны. Но она уже хорошо поняла, что фон Калле разгадал ее, как только тот 
сказал: — Красивым женщинам, вроде вас, нужно многое прощать… Но если в Берлине 
узнают, что эта информация просочилась через меня, то наступит настоящее 
светопреставление.

«Как только я заметила, что он снова стал ко мне более благосклонным, — 
сообщала дальше Мата Хари, — я решила несколько ускорить ход событий. Я хочу, 
чтобы это скорее закончилось, решила я про себя, — и дала ему то, чего он так 
сильно хотел. Когда он удовлетворился, то начал говорить о других вещах».

Мата Хари рассказала капитану, что фон Калле с ней много говорил о поведении 
некоторых людей в немецкой армии, которое он назвал жестоким. Мата Хари с 
успехом выдержала эту его проверку. Она нашла хорошие слова, похвалив мужество 
немцев. Французы, сказал фон Калле, тоже мужественны, особенно их летчики. Один 
из них высаживал шпионов в немецком тылу за линией фронта, а потом забирал их. 
Но вскоре, намекнул фон Калле, они будут знать все подробности, потому что у 
немцев во Франции есть самые информированные шпионы.

Мата Хари спросила его, как удается немецким шпионам пересылать в Германию 
информацию. Когда фон Калле ответил, что для этого есть много путей, она 
выразила сомнение. Она уже неоднократно сама переезжала границы. Обыски, 
контроль багажа и допросы таковы, что трудно припрятать даже булавку.

— В Англии, — сказала она, — они проверяли даже тесемки моего нижнего белья.

Фон Калле поправил ее. Немцы не используют женщин вроде нее, а только грязных 
мужчин, прячущих чернила для тайнописи под ногтями или в ушах.

В этот вечер Мата Хари написала полковнику Данвиню письмо на двенадцати листах. 
Она рассказала ему все о французском летчике, невидимых чернилах и том факте, 
что немцы взломали шифр французских радиограмм. А так как больше в Мадриде ей 
нечего было делать, она решила готовиться к путешествию в Париж.

Через два дня, 1 марта, Мата Хари и капитан Бушардон снова сидели напротив друг 
друга. В последующих описаниях ее странствий она добралась до эпизода, в 
котором речь шла о письме испанского сенатора Хуноя, которое ее так разозлило. 
Кто-то не только попытался разрушить их дружеские отношения, но и клеветал за 
ее спиной. Реакция сенатора, сказала Мата Хари, была типичной реакцией 
испанского дворянина — Хуной сам писал в своем письме: «И потому мы хотели бы 
тебя предупредить».

После решения выехать в Париж, которое было еще ускорено этим неожиданным 
поступком, вероятнее всего, одного из французских агентов, Мата Хари 2 января 
покинула Мадрид и 4 января прибыла в Париж. Как рассказывала она Бушардону, она 
была очень удивлена молчанием капитана Ладу, но так как полковник Данвинь был 
старше того по званию, она была уверена, что он сам урегулирует эту ее проблему.


Из своего номера в отеле «Плаза» на Авеню Монтень она позвонила полковнику 
Данвиню в «Отель д’Орсэ». Но там о нем никто не слышал. В военном министерстве, 
куда она тоже позвонила, он также был неизвестен.

«— Устав от поисков, я оделась и направилась на Бульвар Сен-Жермен, 282. Офицер,
 ростом даже выше меня, сказал, что полковник в этот же вечер уезжает в Мадрид».


Но так как Мата Хари обязательно хотела поговорить с ним, она в девять часов 
поехала на вокзал Д?Орсэ. Но там ей пришлось узнать, что никто не может 
заходить на перрон. Она написала короткую записку полковнику и попросила 
служащего в бюро по обслуживанию спальных вагонов передать эту записку Данвиню. 
В записке была просьба, что она обязательно должна его увидеть. На Аустерлицком 
вокзале, где стоял поезд до отправления из Парижа, он должен был бы хотя бы 
выглянуть из окна. Потом она купила билет, разрешающий пройти на перрон. Но 
полковника она нашла, лишь попросив проводника спального вагона позвать его. Он 
показался ей совсем другим человеком, не тем, кого она знала в Мадриде.

— Очень прелестно с вашей стороны, полковник, уехать, не сказав ни слова, — 
сказала Мата Хари. — А наше дело? Вы говорили с капитаном Ладу?

«Полковник отвечал очень тихим голосом, — рассказывала Мата Хари Бушардону. — Я 
говорил с ним, — ответил он. — Но больше с его начальником, полковником 
Антуаном Губе. Он сказал мне, что ваша информация очень интересная, и что вы 
умная женщина.

— Это все?

— Он еще спросил, знаю ли я что-то о ваших связях, а я ответил ему, что нет.

— Почему вы солгали?

Все, что смог ответить на это жалостливым голосом полковник, было: — Моя 
маленькая, моя маленькая…

Это было все, потому что поезд отъехал с вокзала. Я слегка опечаленная стояла 
на перроне.

На следующий день я пошла к капитану Ладу. Но листок с графиком посещений, куда 
я вписала свое имя, оказался с отметкой «отсутствует». После того, как на 
следующий день я прождала его около часа, я получила разрешение на посещение 
его следующим вечером.

В назначенное время я пришла. Было около шести часов. Я нашла капитана очень 
странным. Он не улыбался, как обычно. Казалось, что ему предстоит сделать 
что-то неприятное. Я спросила его, видел ли он Данвиня и рассказал ли ему 
полковник все, что пообещал мне рассказать. Он ответил, что говорил с 
полковником очень недолго и тот ему ничего не рассказывал. Но мне показалось, 
что он удивлен тем, что я пошла во французское посольство.

Я получила письмо, полное клеветы, — ответила ему Мата Хари. — И если что-то 
происходит, чего я не понимаю, то я колочу во все двери».

Потом она рассказала капитану Бушардону, как рассказала Ладу о содержании 
письма испанца, а он посоветовал ей не забывать, что она не знает его, и он ее 
тоже. — И еще Ладу сказал, что это точно не его бюро послало сенатору это 
компрометирующее письмо. Если какой-то подчиненный агент сделал бы это по 
собственной инициативе, то его послали бы за это на фронт.

— Это меня интересует в очень малой степени. Но я все-таки предполагаю, что у 
вас не было причин, мешать моей работе путем вмешательства какого-то агента. 
Если французский агент действительно видит что-то, что ему не нравится, то он 
должен идти со своей жалобой во французское посольство, а не к испанскому 
сенатору».

Мата Хари была в ярости.

«— И, кроме того, меня очень поразило, как вы меня приняли. Это что — 
благодарность за услуг, которые я вам оказала?

— Какие услуги? Информацию о бароне фон Роланде и о подлодках?

— Вы забыли о летчике, радиокоде и невидимых чернилах.

— Об этом я в первый раз слышу.

— Вы хотите сказать, что полковник вам об этом не рассказывал?

— Я же вам говорил, я его едва видел. Вы хотите сказать, что немцы знают код, 
которым шифруются наши радиограммы? Военный атташе наверное просто позволил вам 
подшутить над ним.

— Даже если возможность того, что моя информация правдива, составляет всего 
один процент, ее все равно стоит проверить.

— Конечно! Но я совершенно озадачен.

— Я тоже. Но у меня нет желания больше здесь оставаться. Я хочу домой. Кроме 
того, у меня нет больше денег, чтобы жить в Париже.

— Останьтесь еще на пару дней, — сказал капитан Ладу. — Я попрошу отчет из 
Мадрида».

Она вернулась в отель, взяла там письмо сенатора Хуноя и передала его в бюро 
Ладу. За это время она смогла убедиться, что за каждым ее шагом в отеле «Плаза» 
следят сыщики. Они опрашивали горничных и портье. Когда она звонила про 
телефону, они подслушивали за дверью. Однажды она получила письмо, которое уже 
было вскрыто.

«15 января я написала капитану Ладу длинное письмо. Я спросила его, что именно 
он от меня хочет. „Я сделаю все, что вы пожелаете, — писала я. — Я не хочу 
узнавать ваши тайны. Я не хочу знать ваших агентов. Я просто женщина мира. Не 
спрашивайте меня, как я буду работать, но позаботьтесь о том, чтобы моей работе 
не мешали. В том числе, ваши агенты, которые меня просто не понимают. Очевидно, 
что я хочу, чтобы мне заплатили. Я хотела бы уехать“.

С этим письмом я пошла к мэтру Клюне. Он не стал критиковать содержание письма, 
но сказал, что его тон слишком резкий. Особенно слово «заплатили» шокировало 
его. Но я сказала ему, что если мне не стыдно брать деньги, то мне не стоит 
стыдиться, называя вещи своими именами. С Бульвара Осман я сама послала письмо.

Не получив ответа, я пошла в бюро месье Монури. Я попросила его получить для 
меня у капитана Ладу разрешение выехать домой через Швейцарию. Я намеревалась 
найти в Берне немецкого военного атташе и начать с ним такую же игру, как и с 
фон Калле, а полученную таким путем информацию передать во французское 
посольство. Месье Монури объяснил мне, что капитан Лалу на Ривьере и вернется 
лишь через три недели. Без его разрешения он не может дать мне выездную визу. В 
это же время я получила письмо от барона ван дер Капеллена. Барон писал, что он 
уже отослал мне деньги еще раз, но что он не может содержать дом в Гааге, если 
я вскоре не вернусь. Одновременно ко мне поступила письмо моей служанки. Она 
тоже советовала мне вернуться в Гаагу, потому что полковник очень по мне 
скучает. К этому моменту мне уже все порядком надоело. Я отправилась в бюро по 
делам иностранцев. Там я заявила, что хочу вернуться в Голландию через 
Швейцарию. Я не получала ответ 10 дней. 12 февраля я еще раз посетила это бюро. 
Мне сказали, что мои бумаги еще не вернулись. 13 февраля меня арестовали. Вот и 
все.

В заключение я хочу еще раз выразить протест. Я никогда не шпионила против 
Франции и никогда даже не пробовала это сделать. Я не написала ни одного письма,
 которого не следовало бы писать. Я никогда не просила моих друзей об 
информации, которая меня не касалась, и никогда не ходила туда, где мне нечего 
было делать. Моим первоначальным намерением было только побыть во Франции три 
месяца. При этом я думала лишь о своем любовнике. Я очень далека от мыслей о 
шпионаже. Только обстоятельства решили иначе».

Когда Мата Хари наконец закончила, пришла очередь капитана Бушардона. Все, что 
он хотел знать в этот день — откуда взялись пять тысяч франков переведенные ей 
через банк «Комптуар д’Эскомпт» и полученные ею в голландском консульстве.

— 5000 франков были от барона ван дер Капеллена, — сказала Мата Хари. — 15 
января мне позвонил голландский консул и сказал: — Вам поступили деньги. Вы 
можете их забрать, когда вам будет удобно. 16 января я пошла в консульство. 
Месье Бюнге выдал мне пять тысячефранковых банкнот, не задавая никаких вопросов.
 Деньги были определенно от барона ван дер Капеллена. Я просила его о деньгах 
из Лондона и из Мадрида.

Потом последовал последний вопрос: — Как и где вы познакомились с голландским 
консулом Бюнге?

У Мата Хари ответ готов: — Я познакомилась с месье Бюнге во время моей первой 
поездки домой в Голландию, через Лиссабон.




ГЛАВА 19


Капитан Бушардон посчитал правильным дать Мата Хари возможность подумать обо 
всем, что она ему уже успела рассказать. Она была в заключении ровно месяц и 
наилучшим образом рассказала свою сторону истории. Это была многоцветная 
история из путешествий, любви, флирта и шпионских интриг. Из этой международной 
мешанины капитан Бушардон выудил некоторые вещи, вписывающиеся в его схему и в 
его профессию охотника за шпионами. Следующие четыре недели Бушардон не 
допрашивал свою подозреваемую. Поэтому ей ничего не оставалось, кроме как 
сидеть в камере, совершать ежедневную прогулку в тюремном дворике, общаться с 
адвокатом, врачами и священниками — и размышлять.

Ее мысли были заняты в большой степени Вадимом Масловым. С момент ареста она не 
получала вестей от него. Русский офицер, как и барон ван дер Капеллен и многие 
другие, не имел понятия, где она находится. Все ее контакты с внешним миром 
осуществлялись через мэтра Клюне и капитана Бушардона. Последний смог, наконец, 
получить сведения об ее русском возлюбленном. Маслов был тяжело ранен и написал 
ей письмо с упреками, что она его забыла. Письмо передали капитану Бушардону. 
Бушардон сообщил об его содержании Мата Хари. Потому в этом месяце все ее мысли 
вдруг сосредоточились на Вадиме. В отчаянии она написала Бушардону письмо: «Я 
благодарна вам за известие о капитане Маслове. Я очень беспокоюсь и постоянно 
плачу из-за этого. Пожалуйста, попытайтесь связаться с госпиталем в Эперне. Я 
очень вас прошу. Я так страдаю от мысли, что он, возможно, умер, а я не была 
рядом с ним. И он даже думает, что я забыла о нем. Вы не можете себе 
представить, как я страдаю. Пожалуйста, выпустите меня отсюда. Я этого просто 
не вынесу…»

Но у Мата Хари не было ни малейшего шанса выбраться из тюрьмы. 12 апреля ее 
снова вызвали в канцелярию. Бушардон начал новую атаку.

— До сего времени, — сказал он, — мы разрешали вам высказываться, не перебивая. 
У вас были все возможности построить вашу защиту в деталях. Теперь мы хотим 
попросить вас ответить на некоторые вопросы. Прежде всего: — Когда вы впервые 
вошли в бюро нашей контрразведки на Бульваре Сен-Жермен, 282, вы уже были 
немецкой шпионкой?

Мата Хари была ошарашена: — Кончено, нет, капитан. Кроме того, когда я тогда 
шла на Бульвар Сен-Жермен, я хотела попытаться получить разрешение на поездку в 
Виттель.

Тогда Бушардон начал переплетать любовную жизнь Мата Хари с ее — по его 
убеждению, реальной — шпионской деятельностью: — Пожалуйста, не удивляйтесь 
нашему вопросу… Разве вы сами не говорили, что вы — «женщина мира», 
«международная женщина» и разве не признавали, что незадолго до начала войны 
имели интимную связь с лейтенантом Альфредом Кипертом из одиннадцатого 
гусарского полка в Крефельде?

— Тот факт, что я была в любовной связи с некоторыми людьми, вовсе не означает, 
что я занималась шпионажем. Я никогда не занималась шпионажем для Германии. За 
исключением Франции, я никогда не шпионила и ни для какой иной страны. Как 
профессиональная танцовщица я могла, естественно, встречаться с людьми и в 
Берлине без всяких подозрительных мотивов, которые вы пытаетесь связать со мной.
 Кроме того, я сама назвала вам имена этих людей.

В тот день не было больше ничего важного. Это был один из самых коротких ее 
допросов.

Снова последовала пауза на несколько недель. В мозгах Бушардона начала 
складываться цельная картина из рассказов Мата Хари. Каждый немец, с которым 
она общалась, становился новым звеном в цепи — искусственно сконцентрированного 
— обвинительного материла, с помощью которого он хотел изобличить ее. Он забыл 
— или сделал вид, что забыл — о том, что его подозреваемая действительно знала 
многих людей уже давным-давно, и что было множество вещей, о которых она могла 
с ними говорить. Он был просто убежден, что каждый ее разговор с французами 
служил лишь цели получения информации. А каждый разговор с немцами — либо 
передаче собранной информации либо получению новых инструкций.

Просидев в тюрьме два месяца, Мата Хари, наконец, получила разрешение 
поддерживать контакт с внешним миром. Но эти контакты могли осуществляться 
только через нидерландское посольство. Потому 16 апреля 1917 года она написала 
уже упомянутое выше письмо в консульство, поступившее туда 22 апреля.

«Я прошу вас о дружеской услуге помочь мне. Уже шесть недель я нахожусь в 
тюрьме „Сен-Лазар“ по обвинению в шпионаже, которым я никогда не занималась. 
Пожалуйста, сделайте для меня все, что в ваших силах. Я вам буду за это очень 
благодарна. Если это возможно, проинформируйте мою служанку, не упоминая об 
аресте, просто напишите, что у меня трудности с выездом из Франции, и чтобы она 
не волновалась, потому, пожалуйста, напишите ей от моего имени письмо. Ее 
адрес: Анна Линтьенс, Ниуве Ойтлег, 16. Гаага.

Вы можете мне поверить, что я почти сошла с ума от горя. Попросите еще графа 
ван Лимбург-Стирюма, секретаря нашего посольства, чтобы он сделал все возможное 
для меня, что в его силах. Он хорошо знает меня и моих хороших друзей в Гааге».

Письмо было подписано «Маргерит Зелле МакЛеод-Мата Хари». В нем есть одна 
ошибка, связанная, вероятно, с монотонностью тюремного существования. 16 апреля,
 когда она писал письмо, она была не шесть. а уже девять недель в тюрьме.

Раздумывая, как ему действовать дальше, капитан Бушардон получил новые сведения 
из военного министерства. С его точки зрения, они были решающими и 
окончательными для дела. Как он писал позднее в своей книге «Воспоминания» 
(1953 г.): «Я постоянно возвращал ее к документу, определившему ее смертный 
приговор».

По словам Бушардона, вот что произошло, и вот как он действовал:

«Следствие можно было назвать практически законченным, когда военное 
министерство 21 апреля передало мне текст перехваченных телеграмм, которыми 
обменивались фон Калле и Германия в период с 13 декабря 1916 года по 8 марта 
1917 года».

(Бушардон не пишет, почему военное министерство, располагавшее такими 
сведениями, ждало больше шести недель, прежде чем сообщить их человеку, 
которого нужно было проинформировать о них с самого начала — капитана Бушардона.
)

«Внезапно дело стало кристально ясным. Маргарет-Гертрюд Зелле поставляла фон 
Калле много сведений. Каких сведений? Я не думаю, что могу выдать их, потому 
что до сих пор связан своей присягой. Я могу только сказать, что они, особенно 
нашим центром, рассматривались как сведения, частично содержащие важную 
правдивую информацию. Для меня это подтвердило, что шпионка в любом случае 
поддерживала связь со многими офицерами и что она была достаточно хитра, чтобы 
задавать им определенные коварные вопросы. Одновременно ее связь с другими 
кругами обеспечивала ей возможность получать информацию о нашей политической 
ситуации».

Что же это были за сведения, которые Бушардон не мог раскрыть даже в 1953 году? 
Сведения, которые, по мнению центра, «частично» содержали «важную правдивую 
информацию»? Эта информация касалась уже упомянутого весеннего наступления 
1917года, о котором все знали, что оно будет. Кроме того, она вертелась вокруг 
разговора Бриана и принцессы Мари Бонапарт о греческом короле.

Тридцать шесть лет после того, как капитан Бушардон закрыл дело Мата Хари, он 
все еще несгибаемо придерживался мнения, что этому документу, предопределившему 
смертный приговор, следует дать положительную оценку: «В любом случае она была 
в состоянии задавать определенные коварные вопросы». Во всем прочем он очевидно 
сомневался. И если сведения, которыми Мата Хари снабжала фон Калле, были 
настолько важными, что французы ее расстреляли, то почему данные, которые она 
передала им, — об операциях подлодок у Марокко и о знании немцами французского 
радиокода — названы им «устаревшими и не имевшими никакого значения»?

1 мая Бушардон сидел напротив своей жертвы в совершенно другом настроении. 
Теперь он, по своей теории, обладал всеми козырями в руке. Он начал день с 
вводного вопроса: — На одном из ваших предыдущих допросов вы сказали мне, что 
были не в состоянии рассказать фон Калле какие-либо важные сведения военного 
или политического характера, потому что покинули Францию за сорок три дня до 
того. Я хотел бы указать вам на то, что есть сведения, которые важны и по 
прошествии сорока трех дней.

— Я повторяю, что я пошла на встречу с фон Калле не ради собственных интересов. 
Я не знала до того ни его имени, ни его звания. У меня не было ни малейших 
представлений. Капитан Ладу настоятельно рекомендовал мне доказать мои 
способности и надежность. Потому, когда я после моих приключений в Фалмуте 
снова оказалась в Мадриде и не получила никаких инструкций, я сказала себе: — 
Если ты по собственной инициативе войдешь в контакт с немцами, то капитан 
заплатит тебе, когда ты вернешься в Париж.

Я никогда не пыталась что-то скрывать. Я в письменной форме всегда держала 
капитана Ладу в курсе дела. Если я, возможно, не называла военного атташе по 
имени, то я достаточно точно сообщала, что установила контакт с важным лицом в 
немецком посольстве. Кроме того, я все подробно рассказала полковнику Данвиню, 
которому я сообщила еще три важные новости. Мне казалось, что полковник передал 
эти сведения дальше по инстанциям, приехав в Париж, но он не сказал, от кого 
они. Если бы французы не были довольны моими услугами, то они просто не дали бы 
мне визу для возвращения во Францию. Это было бы более правильно».

Тут Бушардон и вытащил свой главный козырь — тот самый, который считал уже 
готовым смертным приговором: — Несколько дней назад мы получили достоверное 
подтверждение, что вы разыграли очень дерзкую комедию с нашей контрразведкой и 
также с нами. Вы — агент Х-21 и принадлежите к центральному информационному 
бюро в Кёльне. После того, как вы в 1916 году во второй раз были посланы во 
Францию, вы сделали вид, что приняли предложение капитана Ладу отправиться по 
его заданию в Бельгию. За месяц ноябрь 1916 года вы получили в Париже 5000 
франков, отправленных из Германии. И, наконец, вы сообщили фон Калле целый ряд 
важных политических, дипломатических и военных сведений.

Но Мата Хари вовсе не была огорошена этими разоблачениями: — Вы совершаете ту 
же ошибку, что и капитан Ладу, когда он утверждал, что я агент АФ-44 из 
Антверпена, или англичане, настаивавшие на том, что я Клара Бенедикс. Вы просто 
принимаете меня за кого-то другого. Где-то тут скрыта ошибка. Капитан Ладу и 
англичане тоже думали, что у них на руках есть доказательства. Но факты 
заставили их передумать. Я еще раз утверждаю, я не по собственной инициативе и 
не в собственных интересах пришла на Бульвар Сен-Жермен.

— Ну, а теперь — если нам так нужно вас убедить, то я должен сказать вам, что у 
нас есть полный текст одной радиограммы, которую фон Калле отправил 13 декабря 
в Берлин, и которая достигла своего места назначения. Что же сообщает в ней фон 
Калле?

«Агент Х— 21, принадлежащий к центральному информационному бюро в Кёльне, в 
марте отправлена во второй раз во Францию, и прибыла туда. Она притворилась, 
что примет предложение по оказанию услуг французскому разведывательному бюро и 
в его интересах выполнит пробное задание в Бельгии. Она хотела прибыть из 
Испании в Голландию на борту корабля „Голландия“, но была 11 ноября арестована 
в Фалмуте, потому что ее приняли за кого-то другого. После того, как ошибка 
была обнаружена, ее вернули в Испанию, потому что англичане по-прежнему считали 
ее подозрительной».

— Это же вы, не так ли? Вы же сами добровольно и во всех подробностях описали 
нам ваши злоключения в Англии, чтобы идентификацию тут можно было считать 
абсолютно точной. Но если вы это лицо, то вы и агент Х-21. Только не пытайтесь 
рассказывать, что вы лишь обманывали фон Калле, разыгрывая перед ним вашу 
принадлежность к агентуре немецкой разведки, и выдумали ваш кодовый номер. Фон 
Калле, естественно, не упустил бы возможности проверить эти сведения по линии 
своей организации. 23 декабря 1916 года он получил инструкцию о выплате Х-21 
трех тысяч франков. Но вы потребовали за информацию десять тысяч франков. Какую 
информацию передали вы фон Калле, которая была настолько высоко оценена 
Берлином, чтобы вам выплатили пусть и не желаемые десять тысяч, но все-таки три 
тысячи франков? Ведь фон Калле заплатил вам 3500 песет и сообщил об этом в 
Берлин 26 декабря 1916 года.

— В Испании полно немецких агентов, — ответила Мата Хари. — И в каждой 
телеграмме могут быть ошибки. Возможно, фон Калле хотел разузнать, кто я есть и 
каких людей я знаю. Возможно, он подкупил служащих отеля «Ритц», чтобы они 
просматривали мою почту и собирали обо мне сведения. Кроме того, мне нужно 
отметить, что некая госпожа Блюме тоже была арестована на борту «Голландии». 
Она была немкой, приехавшей из Голландии. Этот арест состоялся, правда, не в 
том рейсе, которым путешествовала я, а в другое время,

— Нет ни малейшей возможности для какой-то путаницы. Фон Калле говорит о Х-21, 
что ее служанка живет в Голландии, и ее зовут Анна Линтьенс.

— Фон Калле может говорить все, что захочет. Может быть, он узнал об этом из 
моих телеграмм тем самым путем, на который я вам указывала. Если я отсылаю 
телеграмму, то не иду сама на почту, а отдаю ее портье в отеле. Во всяком 
случае, я не Х-21. Фон Калле не платил мне ни единого су. Три тысячи франков, 
которые я получила в ноябре 1916 года, и деньги, полученные в январе 1917 года 
были от моего любовника. барона ван дер Капеллена.

— Вам следовало бы оставить ваши рассказы о бароне ван дер Капеллене. Мы уже 
знаем, по каким каналам вам поступали деньги от немецкой разведки. У нас есть 
еще две радиограммы от фон Калле, от 26 и от 28 декабря. Первая гласит:

«Х— 21 телеграммой через голландского консула в Париже потребует, чтобы ее 
горничной в Рурмонде были выплачены дальнейшие суммы. Она просит вас сообщить 
об этом консулу Крэмеру в Амстердаме».

Во второй телеграмме сказано:

«Х— 21 завтра прибудет в Париж. Она просит, чтобы сумма в 5000 франков была 
немедленно при посредничестве консула Крэмера в Амстердаме и ее горничной Анны 
Линтьенс в Рурмонде переведена в Париж через голландского консула Бюнге и 
выплачена через „Комптуар д’Эскомпт“.

Таким образом, 4 ноября 1916 года вы получили пять тысяч франков. Ту же сумму 
перевели вам 16 января 1917 года. К ним нужно добавить 3500 песет, выплаченные 
вам фон Калле в Мадриде. Всего вы получили от немцев за два с половиной месяца 
около 14 тысяч франков. Это, конечно, далеко не миллион, который вы так смело 
пытались требовать у нас. Но размер этих сумм все-таки показывает важность 
услуг, оказанных вами немцам. Они доказывают также положение, занимаемое вами 
среди немецких шпионов. В любом случае, они также доказывают, что ваша 
горничная во всей этой игре исполняла роль посредницы, и что все письма, 
которые она писала вам, и в которых упоминала разные денежные суммы, которые 
якобы поступали к вам от барона ван дер Капеллена, были не более, чем блефом и 
театром.

Мата Хари попыталась объяснить: — Я писала моей горничной из отеля «Ритц» и 
даже отправляла телеграммы, в которых просила о деньгах. Я на самом деле 
любовница барона ван дер Капеллена. Он полковник второго гусарского полка и 
женатый мужчина. Он всегда просил меня никогда не посылать ему писем или 
телеграмм с какими-то нежностями или просьбами о деньгах. В такой маленькой 
стране, как наша, цензура очень строга. Моя горничная — достойная женщина, 
служащая мне уже восемь лет. Она знакома с моей интимной жизнью. Потому она 
всегда была посредницей между полковником и мной.

— Когда я приехала из Виттеля, — продолжала Мата Хари, — у меня было очень туго 
с финансами. Я ошиблась с суммой, которую взяла с собой из Голландии. А, кроме 
того, капитан Ладу не заплатил мне ничего, зато задержал меня на месяц дольше, 
чем я собиралась оставаться.

(Она вернулась из Виттеля в Париж в сентябре и лишь в начале ноября предприняла 
поездку домой в Голландию.)

— Что же подозрительного в том, что я попросила своего любовника прислать мне 
денег? Я не могу вспомнить, чтобы в разговоре с фон Калле упомянула хоть что-то,
 о чем говорится в телеграмме от 13 декабря. Что я что-то говорила о греческой 
принцессе, то это я помню. Он говорил, что прилагаются усилия отлучить от 
престола Константина и посадить на трон принца Георга. Я только знаю, что 
ответила, что кое-что читала о скандале, в котором была замешана греческая 
принцесса.

Тут капитан Бушардон продолжил зачитывать ей информацию, содержавшуюся в 
радиограмме фон Калле от 14 декабря. Она касалась бельгийского шпиона Аллара, 
невидимых чернил и десанта в устье Шельды. — Я точно не говорила с фон Калле о 
разработке французами невидимых чернил, — возразила Мата Хари. — Что касается 
бельгийца Аллара, то я не думаю, что упоминала его в разговоре с фон Калле. 
Правда, я несколько раз говорила о нем в отеле «Ритц» в Мадриде, где это могли 
подслушать разные люди. О десанте в устье Шельды я не могла говорить по той 
простой причине, что совсем ничего об этом не знала.

Бушардон вернулся к случаю с британским агентом: — Я хотел бы вам наглядно 
показать, что для человека, предложившего свои услуги Франции, это очень 
странное поведение, когда вы открыто и в присутствии персонала отеля — о 
котором вы сами сказали, что он проявлял очевидное любопытство — говорите о том,
 что некий Аллар — английский шпион.

(Если это служило его целям, ход мыслей Бушардона всегда принимал странные 
формы. Утверждение Мата Хари, что фон Калле, возможно, подкупил служащих 
«Ритца», чтобы те читали ее почту, он не принял на веру, даже посчитал это 
утверждение абсурдным. А возможность того, что те же самые служащие отеля могли 
бы сообщить фон Калле об упоминании Мата Хари имени Аллара как британского 
шпиона, была для него вполне приемлемой. Он не только с ходу принял ее, но даже 
воспользовался ею как одой из причин для последующей казни своей жертвы.)

Бушардон продолжал указывать на то, что «информация о невидимых чернилах имела 
огромную важность», ведь это означало, что немцы узнают, что французы раскрыли 
состав и принцип использования их сверхсекретных чернил, открытие, которое 
французам не удалось сделать до 9 октября 1916 года, и это — сделал вывод 
Бушардон — было как раз за месяц до того, как Мата Хари выехала из Парижа в 
Испанию.

Мата Хари вернулась к предыдущему обвинению капитана:

— Вы все время утверждаете, что я предложила французской контрразведке свои 
услуги. Это не так. Я вообще ничего не предлагала капитану Ладу. Это он 
попросил меня работать для него. Я согласилась лишь через месяц и после долгого 
обдумывания. К тому времени у меня уже были большие планы, но я не знала, 
увенчаются ли они успехом. В любом случае — так как мне должны были заплатить 
лишь после выполнения моей работы, я ничего не украла у капитана. Что касается 
чернил — я клянусь, что не знаю вовсе ничего об этом.

— Какие чернила для тайнописи вы получали от немцев, прежде чем встретились с 
фон Калле?

— Я повторяю, что не имела никаких контактов с немцами, до того как 
познакомилась с фон Калле. Это достаточная причина, чтобы у меня не было 
никаких чернил, о которых вы говорите.

— Итак, тогда я предъявлю вам улики. Не зная, что вы арестованы, Берлин 6 марта 
послал фон Калле следующее сообщение: «Пожалуйста, сообщите нам, была ли 
проинструктирована агент Х-21, что для всех донесений следует использовать 
невидимые чернила, переданные ей, и показали ли ей, что применение этих чернил 
не может быть обнаружено противником».

Еще 23 декабря — чтобы держать вас в курсе дела — немецкая разведка послала фон 
Калле такое сообщение: «Невидимые чернила, которыми располагает Х-21, не могут 
быть обнаружены французами, если бумагу до и после применения чернил 
обрабатывать точно по инструкции».

— Я вообще ничего не понимаю в этой вашей истории с секретными чернилами, — 
возразила Мата Хари. — Я никогда в жизни не пользовалась чернилами для 
тайнописи, а, кроме того, где бы я могла спрятать их в Англии, когда там 
обыскали весь мой багаж, а все туалетные принадлежности проверяли химическими 
методами? И, наконец, и еще раз — я не агент Х-21.

Но Бушардон еще не закончил:

— Мы просим вам серьезно подумать обо всем, что обсуждалось сегодня. Вы 
упоминали некие сведения, которые передавали полковнику Данвиню и капитану Ладу,
 и о ценности которых нам придется судить самим. Но не могли ли вы 
руководствоваться при этом иными соображениями? Вам было тяжело дальше жить в 
Мадриде, как вы жили, и по-прежнему встречаться с фон Калле. Так как вы точно 
знали, что за вами всегда следят наши агенты, вам нужно было задуматься об 
объяснениях, которые вам пришлось бы давать при случае. И потому чтобы 
объяснить мотивы ваших посещений немецкого военного атташе и рассеять наши 
подозрения, вам просто необходимо было действовать так, будто вы поставляете 
французам некоторые сведения. Это основополагающий принцип любой 
разведывательной игры. Вы слишком умны, чтобы не учитывать это.

— Я могу только повторить, что уже говорила всегда. — Я никогда не делала 
французам каких-либо предложений по моей собственной инициативе. Я не 
специалист в шпионских делах, потому что просто никогда о них не думала — пока 
меня не привел к ним разговор с капитаном Ладу. Я понятия не имею, что нужно 
делать и что нельзя. Я сказала ему прямо и четко:— Капитан, если я получу для 
вас информацию, обязательно проверьте ее перед тем, как воспользоваться. Я могу 
вам передавать только то, что и как я слышу. И когда он предложил мне 
французские невидимые чернила, я отказалась. Во всяком случае, это был бы очень 
милый подарок для немцев — если бы я работала на них.

И когда он соблазнял меня возможностью познакомиться с его агентами, я тоже 
отказалась. Но если бы я была на службе у немцев, то как же я упустила бы такую 
возможность передать им их имена?

Когда я заметила, что капитан Ладу несколько недоверчив, я сказала ему: — Я не 
хочу знать никаких ваших секретов, дайте мне действовать моими собственными 
методами. Я прошу от вас только одного: оставьте меня в покое. — Хорошо, — 
ответил он. И мы пожали друг другу руки.

— Как бы то ни было, — сказал капитан Бушардон, — мне кажется странным, что вы 
отрицаете правильность информации, которую фон Калле так досконально точно 
радировал в Берлин. Когда он, к примеру, 23 декабря 1916 года сообщал своему 
шефу, что Х-21 просила срочно заплатить ей 5000 франков при посредничестве ее 
горничной через банк «Комптуар д’Эскомпт» в Париже, то тут он ничего не выдумал.
 Потому что 16 января 1917 года деньги поступили. Следовательно, вы дали ему 
очень точные инструкции, которые он уверенно передал дальше в Берлин.

— Я отправляла Анне Линтьенс телеграммы из Лондона и из Мадрида и поручала ей 
попросить денег у барона.

— Но все это еще не объясняет, каким образом фон Калле, не проинформированный 
вами о сумме, посреднике и о банке, смог правильно сообщить в Германию все эти 
детали.

Мата Хари упорно стояла на своем объяснении: — Кто угодно мог ему сообщить эти 
подробности из содержания моей собственной телеграммы к моей горничной.




ГЛАВА 20


По завершении допроса 1 мая Бушардон был уверен, что раскрыл это дело. Как он 
сказал позднее — причем свою оценку он основывал только на собственных версиях 
и выводах: «До своего отъезда из Парижа двойной агент при посредстве 
голландского консула 4 ноября получила сумму в 5000 франков. Эти деньги пришли 
из Германии, с чем согласился бы каждый». На самом деле он имел в виду, конечно,
 что он хотел бы, чтобы каждый согласился с этим.

Затем он решил, что «следствие в основном завершено». Хотя перехваченные 
радиограммы указывали на то, что фон Калле каким-то образом, возможно, был 
замешан в эти денежные переводы, у Бушардона не было никаких доказательств, что 
деньги на самом деле были не от барона ван дер Капеллена. Факт, что, хотя 
капитан Бушардон делал все, что было в его силах, чтобы уличить Мата Хари 
именно в этом пункте, и хотя эти переводы в ходе процесса сами стали предметом 
обсуждения, ни один из восьми пунктов собственно обвинения, по которым она была 
признана виновной, даже в намеках не упоминал слова «оплата», или «средства» 
или «деньги» или хоть что-то, что могло быть связано с этими моментами. 
Несмотря на всю свою личную убежденность, что дело расследовано, капитан 
Бушардон не стал даже выносить на суд присяжных этот момент — единственный, по 
которому у него были хоть какие-то улики.

Он дал Мата Хари почти три недели, чтобы та подумала над разоблачениями, 
содержавшимися в радиограммах. 21 мая он снова вызвал ее. В этот раз перед ним 
стояла другая Мата Хари. Было видно, что она провела время в долгих и серьезных 
раздумьях.

— Сегодня я скажу вам всю правду, — сразу же заявила она Бушардону. — Если я 
вам до этого времени не рассказывала все, то только потому, что мне было стыдно.


В мае 1916 года, когда я была у себя дома в Гааге, раздался звонок. Было уже 
довольно поздно. Когда я открыла дверь, там стоял господин Крэмер, немецкий 
консул в Амстердаме. Он уже написал мне в письме, что хочет со мной встретиться,
 но не сообщил почему.

(Имя Крэмера никогда не было написано правильно. Даже на самом суде. Согласно 
письму немецкого министерства иностранных дел в Бонне, которое я получил в 
январе 1963 года он был не Крэмер (Kramer), а Крамер (Karl H. Cramer). 2 ноября 
1914 года он, в ранге консула, возглавил немецкую информационную службу в 
Амстердаме. Как своего рода пресс-атташе он входил в штат консульства. Там он 
оставался до 24 декабря 1919 года. До войны Карл Крамер был по профессии купцом.
 Он родился в Берлине, а умер в 1938 году.)

— Консул узнал, что я подала заявление на визу во Францию. Он начал беседу так: 
— Я знаю, что вы собираетесь поехать во Францию. Готовы ли вы оказать нам 
некоторые услуги? Мы хотели бы, чтобы вы собирали для нас там сведения, которые,
 на ваш взгляд, могут заинтересовать нас. Если вы согласитесь, я уполномочен 
заплатить вам 20 тысяч франков. Я сказала, что это не много.

— Верно, — ответил он. — Но чтобы заработать больше, вы должны показать, на что 
вы способны. Я не дала ему окончательного ответа, а попросила время подумать. 
Когда он ушел, я подумала о моих дорогих мехах, которые остались у немцев в 
Берлине, и о том, что было бы справедливой компенсацией, если бы я вытащила из 
них как можно больше денег. Потому я написала Крамеру: «Я согласна. Можете 
привезти мне деньги». Консул тут же пришел и заплатил мне деньги в французской 
валюте. Он сказал также, что я должна писать ему невидимыми чернилами. Я 
возразила, что мне это не очень удобно, особенно если я буду подписывать письма 
своим именем. Он ответил, что есть такие чернила, которые никто не может 
прочесть. Мне нужно только подписывать свои письма Х-21. Затем он дал мне три 
маленькие бутылочки, пронумерованные цифрами «1», «2» и «3». Первая и третья 
бутылочки были наполнены прозрачной жидкостью. Во второй жидкость была 
голубовато-зеленой, показавшейся мне похожей на абсент.

Потом он пропитал лист бумаги жидкостью номер один, написал несколько слов 
жидкостью номер два и протер его жидкостью номер три. — Так нужно с ними 
обращаться, — сказал он. — Потом вы можете самыми обычными чернилами писать на 
том же листе бумаги любой безобидный текст. Всю вашу почту отправляйте на адрес 
отеля «Европа» в Амстердаме.

Бушардон в душе, вероятно, подумал, что теперь он практически поймал свою 
шпионку с поличным. Но он еще не слышал окончания истории.

— После того, как у меня в сумочке лежали двадцать тысяч франков, — продолжала 
Мата Хари, — я сердечно поблагодарила месье Крамера. Я могу заверить вас, что я 
не написала ни строчки из Парижа. Кстати, три бутылочки я выбросила за борт, 
предварительно вылив их содержимое, как только наш корабль вошел в канал, 
соединяющий Амстердам с Северным морем.

Далее Мата Хари заявила, что когда она позже говорила с капитаном Ладу, тот 
очень удивлялся, почему его противник из немецкой разведки не попытался 
завербовать ее для своей службы. — По той простой причине, что он меня не знал,
 — ответила ему Мата Хари. Это заставило Ладу заметить:— Если вам удастся 
однажды это устроить — но это пока оставим на потом.

Реакция самой Мата Хари на этот перспективный план была такой, что Ладу 
«получил бы все, что он от нее потребовал». Но Ладу настаивал на том, чтобы она 
сначала доказала ему, стоит ли она чего-нибудь. — И если мы в вас будем уверены,
 вы тоже сможете на нас рассчитывать.

Мата Хари думала, что это просто напрасная трата времени. В душе она сказала 
себе, что пока Ладу не хочет ей платить, для нее нет никакого смысла выдавать 
ему ее большую тайну и рассказывать, о чем она помышляет — все задаром.

— Когда он меня потом спросил, не хочу ли я вернуться домой в Голландию через 
Швейцарию или Англию, я выбрала последний вариант, потому что не имела никакого 
желания ехать через Германию. Там мне угрожала опасность, что меня спросят, как 
я отработала полученные двадцать тысяч франков. Если бы я к этому времени уже 
сделала бы что-то, из-за чего французы могли бы меня подозревать, то я точно 
приняла бы предложение отправиться домой через Германию.

Когда я была в Мадриде, обстоятельства вынудили меня поступить именно так, как 
вы уже знаете. Капитан Ладу не заплатил мне ни единого су. Он злоупотребил моим 
доверием, и у меня оставалось еще пара сотен песет. Все женщины в моей ситуации,
 вероятно, начали бы воровать. У меня не было никаких вестей из Парижа. Мои 
счета за проживание в гостинице с каждым днем увеличивались. В это время я и 
посетила фон Калле, который не знал обо мне вообще ничего. Я хотела проверить 
обстановку и выяснить, могу ли я проехать через Германию, не боясь ареста.

Мата Хари рассказала, как она, чтобы завоевать доверие фон Калле, сообщила ему 
о предложении французов. — При этом я предоставила ему некоторые сведения, 
взятые большей частью из старых газет, в остальном — просто по памяти. Эти 
сведения не имели никакой важности, потому никак не могли нанести Франции вред. 
После этого фон Калле послал своему шефу телеграмму с вопросом, следует ли ему 
выплатить мне деньги. Я потребовала 10 тысяч франков, но Берлин отказал. Я не 
знаю, получил ли впоследствии военный атташе указание, чтобы заплатить мне.

Верно, что фон Калле дал мне 3500 песет, но я предполагаю, что это были его 
личные деньги. В своем бюро он занимался со мной некоторыми очень интимными 
делами и предложил мне за это кольцо. Но так как я мало ценю такие вещи, то я 
отклонила его предложение и, видимо, поэтому он дал мне эти три с половиной 
тысяч песет.

Что касается двух переводов по 5000 франков, то, возможно, что это были деньги 
Крамера. Я до этого проинструктировала мою служанку, что если она получит от 
меня телеграмму с просьбой о деньгах, она должна отправиться в отель «Европа» и 
спросить Крамера. Но это только в том случае, если ей не удастся связаться по 
этому вопросу с бароном. В октябре 1916 года я послала моей служанке телеграмму.
 Она была отправлена через голландское консульство. Такую же телеграмму я 
послала в январе. Но я сомневаюсь, что Анна ходила к Крамеру. Скорее всего, 
деньги на самом деле были от барона, как она мне и написала.

Бушардон спокойно слушал. Ему казалось, что он уже нашел решение своей проблемы.


— Мы приняли к сведению ваши показания, — сказал он. — Но теперь мы хотели бы 
вам просто описать наше представление о произошедших событиях: Когда вы 
говорили с нашими людьми, вы тщательно скрыли свою связь с Крамером. Так же как 
номер Х-21, который он вам присвоил, и задание, которое он вам доверил. С 
другой стороны, когда вы впервые заговорили с фон Калле, вашим первым поступком 
было рассказать именно об этом. Вы притворились, что взялись за выполнение 
поручения французов. Так кому же вы в таких обстоятельствах служили на самом 
деле? И кого вы обманывали? Францию или Германию? Нам кажется, что ответ прост.

Мата Хари не сдавалась.

— Если мое поведение по отношению к французам и к немцам было разным, то только 
потому, что я планировал нанести немцам вред — что мне и удалось, а французам 
помочь — что мне тоже удалось. В конце концов, я не могла ожидать, что мне 
разрешат транзит через Германию, раз уж я подсунула им свинью! Мне ничего не 
оставалось, как заставить их поверить, что я на их стороне, тогда как на самом 
деле игру вели французы. Когда я выудила у фон Калле некоторые сведения, я три 
раза попыталась встретиться с капитаном Ладу на Бульваре Сен-Жермен. Если бы 
мне это удалось, я сказала бы ему: 0— Вот вам пример того, на что я способна. 
Теперь ваша очередь!

Бушардон: — К сожалению, все ваши действия можно рассматривать и в другом свете.
 Для вас невозможно было пойти на встречу с фон Калле, не рискуя, что вас 
заметит кто-то из наших агентов. Потому вам просто необходимо было провести 
защитные мероприятия, чтобы вы нам потом смогли рассказать: «Я пойду к фон 
Калле, но сделаю это для вас». Каждый, кто знает правила разведывательной игры, 
согласится, что немецкий агент в ситуации, похожей на вашу, получил бы от 
противника некоторую информацию, чтобы завоевать этим наше доверие. И даже если 
эта информация была правдивой, она ко времени, когда вы ее нам пережали, уже 
потеряла свою ценность.

— Все, что вы тут выдумали, неправда, уверяю вас. Я никогда раньше не 
занималась шпионажем. Я жила только ради любви и удовольствия. Я никогда 
намеренно не встречалась с людьми, которые могли бы достать для меня информацию.
 Кроме того, я хочу указать вам на то, что сведения, полученные мною от фон 
Калле, не были не маловажными, не устаревшими. Полковник Данвинь уверял меня, 
что полковник Губе нашел их очень интересными.

— Вы так же утверждали, что ничего не знали о шпионаже. Но это мало согласуется 
с вашим большим секретным планом, который у вас был, и за который вы 
потребовали миллион.

— Я просто упомянула моих знакомых во Франции. Но я была бы в состоянии 
познакомиться и со многими людьми в Бельгии, и эти связи потом, под управлением 
капитана Ладу, смогли бы потом принести большую пользу. И, кроме того, вся идея 
того, чтобы я стала шпионкой и одновременно работала на две страны, была не 
моим предложением, а исключительно капитана Ладу.

В досье капитана Бушардона было еще кое-что: — За вами было установлено 
наблюдение во Франции с июня 1916 года. Из донесений, которые у нас есть, четко 
следует, что в «Гранд-Отеле» вы всегда пытались познакомиться в первую очередь 
с офицерами различных национальностей, пребывавших там перед отправкой на фронт.


Мата Хари: — Я люблю офицеров. Я любила их всю мою жизнь. Я лучше буду 
любовницей бедного офицера, чем богатого банкира. Самое большое для меня 
удовольствие — спать с ними. При этом я не думаю о деньгах. Кроме того, я 
охотно сравниваю людей разных национальностей. Я клянусь вам, что мои отношения 
с офицерами, которых вы упомянули, были продиктованы только тем чувством, 
которое я вам сейчас описала. К тому же, все эти господа сами приходили ко мне. 
А я со всей душой говорила им: Да. Они уходили от меня полностью 
удовлетворенными и ни словом не упоминали войну. Я не спрашивала ни о чем 
секретном. А постоянно я встречалась только с Масловым, потому что я его люблю.

Но история Мата Хари не произвела на Бушардона никакого впечатления. Он не 
верил, что она никогда не говорила о войне. Он не верил, что «мундир» просто 
обладал для нее особой притягательностью, уже тогда, когда она жила в Гааге и 
познакомилась с МакЛеодом. Посему Бушардон считал своим долгом не верить ей, 
что так много этих мужчин были ее любовниками просто потому, что она 
предпочитала офицеров гражданским.

Бушардон потребовал объяснения некоторых ее высказываний на предыдущих допросах.
 Почему, например, она не сказала барону ван дер Капелену, что хочет поехать в 
Виттель,чтобы поправить там свое здоровье?

— Потому что я на самом деле должна была ехать в Виттель, как уже делала это до 
войны. Почему я до моего отъезда написала барону, что со мной все в порядке, то 
только потому, что барон принадлежит к той породе людей, которые просто не 
хотят даже ничего знать о людях, которым плохо. Ему нужна любовница, которая 
радостна, здорова и всегда в хорошем настроении.

Перед тем, как допрос закончился. Бушардон еще раз напомнил о 20 тысячах 
франков, которые ей заплатил Крамер.

— Если вы на самом деле ничего не делали для Германии, после того, как получили 
от Крамера деньги, то это было бы сразу известно, как только вы встретились с 
фон Калле. Отвечая на первую радиограмму, касавшуюся вас. Берлин немедленно 
установил бы, что вы обманули немцев и что вы — плохой агент. Но у нас есть 
тексты всех депеш, которыми фон Калле и Берлин обменивались целый месяц. Берлин 
ни разу даже не намекнул на ваш обман.

Последнее слово в этот день была за Мата Хари: — Мне неизвестно, что отвечал 
Берлин, но они определенно не утверждали, что я что-то для них сделала.




ГЛАВА 21


На следующий день Бушардон продолжил свои атаки. Он начал допрос с ее беседы с 
Крамером и последующей встречи с фон Калле. Вся связь с немцами была в его 
глазах как открытая книга. По мнению Мата Хари, однако, он читал на страницах 
этой книги то, чего там никогда не было.

— Вы вряд ли считаете, что мы сможем вам поверить, что Крамер дал вам просто 
так двадцать тысяч франков, не удостоверившись, что вы стоите этих денег. Немцы 
ничего не дают задаром. Средства, которые они обычно дают в качестве 
командировочных своим агентам, намного меньше суммы, которую получили вы. 
Потому вы обязаны были работать на Германию. Этот вывод подтверждается также 
вашими собственными высказываниями в разговоре с фон Калле. Из его первой 
радиограммы мы знаем, что вас направляли два раза во Францию в целях шпионажа в 
пользу Германии. О второй поездке вы рассказали. Теперь давайте поговорим о 
первой поездке.

— Женщину вроде меня, имеющую дом и любовника в Голландии, не посылают в 
путешествия просто так, не снабдив соответствующими средствами. Что касается 
моей первой поездки во Францию, то она не имела никакого отношения к Крамеру. Я 
сказала фон Калле, что я была во Франции дважды — а не то, что меня дважды туда 
посылали.

— Почему вы воспользовались услугами голландского консульства, чтобы послать 
Анне Линтьенс две телеграммы с просьбой о деньгах? В этих телеграммах должно 
было быть что-то секретное, иначе вы послали бы их обычным путем. Не 
пользовались ли вы консульством в другое время, особенно для передачи сведений 
Крамеру?

— Уверяю вас, что я просила консульство только об отправке этих двух телеграмм. 
Так они доходили быстрее.

Бушардон вернулся к подробностям прошлого дня. Он подчеркнул, что Мата Хари не 
решилась бы рассказать фон Калле, что она и есть шпионка Х-21, если бы до того 
никак не отработала полученные от Крамера 20 тысяч франков. Из интерпретации 
Бушардоном перехваченных радиограмм следовало, что нигде в них Х-21 не называли 
предателем.

— Я, в конце концов, не могла совершить самоубийство! У меня не было денег. Я 
думала, что если дам какие-то сведения фон Калле — информацию, не имеющую 
никакой ценности, то смогу вернуть к себе расположение и доверие немцев и 
получу разрешение проехать через Германию домой.

Бушардон более-менее закончил свой допрос. Он вводил своего первого свидетеля: 
капитана Ладу. Капитан дал свои показания еще раньше, во время допроса 
Бушардона. Теперь он должен был подкрепить свои аргументы. И если Ладу знал все 
или почти все о Мата Хари, то она не имела никакого представления о торговле 
Ладу со Скотланд-Ярдом.

В своих показаниях Ладу, среди прочего, утверждал, что Мата Хари еще до ее 
первой поездки в Париж, в декабре 1915 года, работала на немцев.

— Когда я в 1915 году приехала во Францию, — утверждала Мата Хари, — я не была 
у немцев на службе. Я прибыла в Париж только чтобы забрать мое белье. Но мне 
нужно признать, что Крамер, которого я знаю с января 1915 года, задал мне после 
возвращения много вопросов общего и политического характера. После такого долго 
времени мне трудно вспомнить точно эти вопросы и мои ответы. В Голландии немцы 
всегда так поступают. Если кто-то возвращается из Франции, они тут как тут. Они 
кружатся вокруг него как мухи и задают вопросы о Париже.

Мата Хари спросили, может ли она что-то сказать по поводу показаний капитана 
Ладу. Она ответила: — Капитан Ладу пообещал мне миллион франков, если я добьюсь 
успеха.

По словам капитана, дискуссия по этому вопросу выглядела несколько иначе: — 
Когда Зелле-МакЛеод дала мне понять, что она действительно может получить 
доступ к немецкому штабу, я спросил ее, действительно ли она считает, что 
сможет достать для нас оперативный план немецкого Вермахта. Когда она ответила 
положительно, я сказал: — За такую информацию мы заплатили бы миллион. Я 
добавлю — и не могу четче подчеркнуть это обстоятельство — что МакЛеод никогда 
ни слова не сказала о своей принадлежности к немецкой разведке и ни разу не 
упоминала свой кодовый номер Х-21.

— Во-первых, я не рискнула бы сделать это, — возразила Мата Хари, — а во-вторых 
я сама себя никогда не рассматривала как немецкого агента. Просто потому, что я 
ничего для них не делала. Капитан Ладу никогда не возражал против моего 
возвращения во Францию. И тогда, когда я просила визу в Мадриде. Почему?

Для человека, который дал поручение Мата Хари шпионить для него, капитан дал 
весьма странный ответ: — В мою компетенцию не входили ни запрещение въезда 
МакЛеод во Францию, ни разрешение этой поездки. Точно так же, как я не обязан 
был отвечать на ее письма. Так как МакЛеод добровольно решила вернуться во 
Францию, я воспользовался этим обстоятельством, чтобы ее разоблачить. Этим я 
просто исполнил свой долг.

— У меня больше не было денег. Мне нужно было вернуться во Францию, чтобы 
оттуда попытаться попасть в Голландию. Я и еще раз подчеркиваю, что капитан 
Ладу в определенном смысле действительно завербовал меня.

Тут возразил Ладу: — МакЛеод не была завербована. Агент считается завербованным 
тогда, когда ему дают задание, присваивают номер, средства связи и деньги. 
МакЛеод получила лишь указание. Так как она все равно ехала в Голландию, она 
должна была там подождать, пока ее посетит агент нашей разведки. Этот агент, 
возможно, доставил бы ей дальнейшие инструкции.

— Капитан тогда выразился в куда более позитивном духе, чем сейчас. Неужели вы 
думаете, что я приняла бы его предложение, если бы он не пообещал мне большего? 
Он очень точно знал, что я поеду в Бельгию и попытаюсь там войти в контакт с 
немецким командованием.

Капитан Ладу не отступал ни на дюйм: — Даже если бы я не знал, в какой степени 
можно доверять утверждениям МакЛеод, что она действительно сможет внедриться в 
круги, связанные с немецким верховным командованием, я не мог бы дать ей 
никаких заданий до того, как наша разведка в Голландии, которой в любом случае 
пришлось бы ей заняться, не предоставила бы мне подробную информацию о ней.

Это высказывание Ладу было несколько неясным. Потому что он либо был убежден в 
ее способности заполучить знакомых в немецком командовании и внедриться туда, 
где она в качестве двойного агента могла бы, возможно, получать полезную для 
французов информацию — или же он был уверен, что она не немецкая шпионка. В 
таком случае он должен был бы ей доверять. Мата Хари прекрасно это поняла. Она 
вполне логично ответила: — Я требовала от вас миллион не до, а после того, как 
я добьюсь успеха. Вы ничем не рисковали.

Ладу повторил свое прежнее, расплывчатое утверждение: — Нельзя дать задание 
агенту, заранее не проверив, что он надежен. А МакЛеод всегда казалась мне 
подозрительной.

— Почему тогда вы не попросили меня выложить мои карты на стол? Вместо этого вы 
всегда ходили вокруг да около и повторяли, что мне сперва нужно доказать, что я 
в состоянии сделать, потому я, наконец, решила молчать.

— Во время всех наших разговоров я требовал от вас рассказать мне все, что вы 
знаете о немецкой организации. Я даже неоднократно спрашивал вас, знаете ли вы 
«Фройляйн» в Антверпене, руководившую из Антверпена шпионажем против Англии и 
Франции. (Речь идет об Эльсбет (Элизабет) Шрагмюллер, известной как «Фройляйн 
Доктор» или «Мадмуазель Доктор» — С.В.) Но вы постоянно отвечали мне, что не 
знаете ее.

— Я ничего не сказала вам о моих планах, потому что вы не хотели мне платить. 
Как только дело дошло бы до оплаты, у меня бы уже не было причины скрывать 
перед вами мою большую тайну.

— Но если вы, как утверждаете, так любите Францию, то вам следовало бы все-таки 
рассказать мне все.

Что бы вы ни говорили, несомненно, одно — я никогда не выполняла задания 
Крамера.

В этом месте Бушардон прервал их словесную дуэль одним из тех ошеломляющих 
утверждений, которые порой высказывались им на допросах: — Что касается этого 
момента, то я должен указать вам на то, что по нашим законам само поддержание 
подобного рода контактов с врагом является столь же тяжким преступлением, как и 
фактическая передача информации противнику.

Тут Мата Хари взорвалась: — Тогда ваш закон ужасен! Если бы я знала об этом, я 
никогда бы сюда не вернулась. Я никогда не собиралась добывать для немцев 
какие-либо сведения. Капитан Ладу в январе три раза не пожелал со мной 
встретиться, когда я приходила к нему на Бульвар Сен-Жермен, чтобы рассказать 
ему обо всем.

Ладу обратился к Бушардону: — В то время я не мог принять МакЛеод, потому что я 
уже знал, что она служит немцам. Теперь дело было за военными властями, которым 
следовало ее допросить. Когда МакЛеод поехала на Аустерлицкий вокзал, чтобы 
увидеть полковника Данвиня, он тоже уже знал обо всем, что стало нам известно 
из перехваченных немецких радиограмм. Потому и он отвечал обвиняемой только 
общими фразами, когда та обратилась к нему с вопросами.

Бушардон поинтересовался, почему Ладу предоставил Мата Хари выбор, возвращаться 
ли ей домой в Голландию через Германию или через Испанию.

— Потому что я хотел выяснить, не скрывает ли МакЛеод что-то от меня. По 
причинам, которые мне не известны, она предпочла Испанию. Но Ладу добавил, что 
дорогу через Испанию предпочитают почти все, кто едет из Франции в Голландию. 
Эта поездка удобнее и не требует частых перегрузок багажа. По крайней мере, в 
этом вопросе Мата Хари согласилась со своим визави. Она указало в частности на 
то, что она предпочла ехать через Испанию и потому, что по уже названным ею 
причинам поездка через Германию казалась ей не особенно удобной.

До завершения допроса в этот день Ладу и Мата Хари нашли еще один пункт для 
взаимного согласия. Мата Хари сказала, что хочет еще раз подчеркнуть, что 
капитан Ладу пообещал ей миллион, если она достанет ему планы немецкого 
генерального штаба.

— Это верно, — сказал Ладу.

— И идея работать на две стороны, для французов и для немцев, тоже исходила от 
капитана.

23 мая было третьим днем в серии этих жестких допросов, которым Бушардон 
подверг свою жертву. У него теперь не было сомнений в ее виновности. «Дело было 
уже совершенно ясным», — писал он в своей книге. И исходя из этого, Бушардон 
изменил ход своих допросов. Он больше не спрашивал Мата Хари, что и как 
произошло. Теперь он сам рассказывал ей об этом. То, что он говорил, и было 
правдой. Мата Хари ничего не оставалось, как соглашаться.

— Мы хотим попросить вас вспомнить те вопросы, которые задавал вам Крамер или 
другие немцы, когда вы вернулись из вашей первой поездки во Францию. Конкретно, 
мы опасаемся, что Крамер был не один. Мы уверены, что вам не придется слишком 
напрягать свою память. Сразу же вспомните и о данных вами ответах. Двадцать 
тысяч франков Крамера подтверждают важность этих вопросов и ответов.

— Я повторю еще раз: Крамер дал мне 20 тысяч франков как аванс переел моей 
поездкой в мае 1916 года. Эти деньги не имели к моей предыдущей поездке 
никакого отношения. Ту поездку я предприняла только чтобы забрать оставленные 
мною в Париже вещи — белье, одежду, серебро, аксессуары для скачек и прочее. 
Возможно, Крамер посчитал нужным заплатить мне деньги потому что потревожил 
меня так поздно вечером, оставил у меня свои грязные бутылочки и предложил 
доставать для него информацию. Беспокоить и надоедать мне целый вечер — это 
стоило 20 тысяч франков.

Я признаю, что Крамер после возвращения из моего первого путешествия пришел ко 
мне на чай и задавал вопросы о Париже. Но это была чисто светская беседа. Я 
рассказывала ему, что английские офицеры произвели плохое впечатление на своих 
французских коллег, что англичане общаются с французами невежливо, а парижане, 
напротив, обращаются с англичанами как с королями. В ресторанах и чайных их 
обслуживают в первую очередь. И платят они по самым умеренным ценам. Я 
согласилась с Крамером, когда он сказал, что французы потом пожалеют о том, что 
пустили англичан в свою страну, потому что те не уйдут просто так. Я 
рассказывала ему о Рэмэкерсе, карикатуристе, начавшем публиковать антинемецкие 
карикатуры после того, как вначале рисовал карикатуры, высмеивавшие французов и 
англичан.

Оставшееся время беседы разговор Мата Хари и Крамера вертелся вокруг того, что 
купцам в Гааге теперь невозможно по коммерческим делам ездить во Францию, чтобы 
заводить деловые связи с Великобританией.

Затем Бушардон захотел узнать, почему Мата Хари послала своей служанке 
телеграмму через консула Бюнге, хотя уже знала, что фон Калле попросил у 
Берлина разрешение на выдачу ей денег.

— Когда я после нескольких дней в Париже все еще ничего не получила, я начала 
беспокоиться. 8 января я отправила телеграмму через Бюнге. Я и сейчас думаю, 
что деньги были от полковника ван дер Капеллена. В любом случае, именно так 
написала мне Анна в письме.

— А где это письмо?

— В голландском посольстве.

— Первая радиограмма утверждает, что Х-21 приписан к разведцентру в Кёльне. Но 
более поздняя депеша от 25 декабря, указывает на связь Х-21 с Антверпеном. На 
самом деле фон Калле получил из Антверпена одну радиограмму, касающуюся вас. В 
нем сказано, что за полученные от Крамера 20 тысяч франков и за 5 тысяч франков,
 переведенные в ноябре 1916 году, вы могли бы делать свою работу и получше. Но 
там не сказано, что вы вообще ничего не делали.

Антверпен, однако, ничего не сообщал о том, что Мата Хари действительно сделала 
что-то. Когда Бушардон в осторожно-позитивном духе высказал свои обвинения, он 
совсем не упомянул об этом обстоятельстве. По его мнению, направленное в адрес 
фон Калле разрешение из Антверпена на выплату ей трех тысяч франков доказывало 
больше, чем этот простой факт. Оно подтверждало, в глазах следователя, что все 
было именно так, как он предполагал. Это подтверждают следующие его слова: «В 
любом случае Антверпен знает вас и знает, что вам были переданы невидимые 
чернила. Они даже спрашивали, едете ли вы в Швейцарию и сможете ли писать 
оттуда».

Это означало: «Даже если все упомянутое раньше и не соответствует 
действительности, в одном можно быть уверенным — вас там знают». Но, вероятно, 
ближе к истине было бы следующее предположение: Антверпен узнал о Мата Хари от 
Крамера. Это совпадет и с ее собственными показаниями: «Я клянусь, что общалась 
только с Крамером. Я понятия не имею, в каком бюро он работал, потому что 
никогда его об этом не спрашивала. Я никогда не бывала в Антверпене. Я никого в 
этом городе не знаю».

Из ответа на его следующий вопрос Бушардон уже мог бы понять, что Мата Хари 
сказала правду, утверждая, что она не знала фон Калле, пока не пошла к нему на 
встречу в Мадриде. Он потребовал информацию об ее поездке из Франции в марте 
1916 года. Это был тот месяц, который назвал фон Калле в одной из своих 
перехваченных французами радиограмм, посланной в Берлин.

— Дата в этой депеше неправильна. Фон Калле спутал март с маем. Я получила свой 
паспорт только 12 мая. Возможно, ошибка связана с моим немецким произношением. 
Май и март в немецком языке звучат чуть-чуть похоже.

После капитана Ладу следующим самым важным свидетелем обвинения был полковник 
Жозеф Данвинь. Так как полковник был в данный момент в Мадриде, Бушардон 
зачитал Мата Хари данные им под присягой показания.

— Его показания содержат много правды, — сказала она. — Я даже сказала бы, что 
в основном все, описанное им, соответствует действительности. Только полковник 
ловко перекрутил характер наших отношений. Он забыл сказать, что он бегал за 
мной так, что казался смешным. Дважды в день он разыскивал меня в отеле «Ритц». 
Он при всех пил со мной чай и кофе и постоянно называл меня «моя маленькая» и 
«мое дитя». Верно, что он не стал моим любовником. Но он все-таки предложил мне 
жить с ним, чтобы я, мол, осветила его жилище. Человек уровня полковника 
Данвиня не должен первым бросать камень в женщину, оказавшуюся в беде. Это тем 
более верно, что однажды он просил меня стать его любовницей. Но я ответила, 
что принадлежу одному русскому офицеру, за которого хотела бы выйти замуж. Он 
еще пригласил меня на обед в «Отель д’Орсэ».

И об его убежденности в том, что я работаю на немецкую разведку, я могу сказать 
только одно — это просто смешно! Если он так действительно думал, то он 
естественно поостерегся бы на публике показывать ко мне свое расположение так, 
как он это всегда делал. Он ведь даже попросил у меня как сувенир букетик 
фиалок и ленточку.

После полковника Данвиня опрашивали еще одного свидетеля — маникюрщицу из отеля 
«Плаза». Она подтвердила, что Мата Хари рассказывала ей, что терпеть не может 
англичан и бельгийцев. Еще она что-то говорила о Вердене.

Мата Хари согласилась, что такое могло быть. Возможно, во время маникюра она 
действительно что-то говорила об этих двух народах, «но я имела в виду только 
поведение бельгийцев и англичан в этой гостинице. А Верден я определенно не 
упоминала».

Следующую неделю Бушардон провел, опрашивая других свидетелей обвинения. Те, 
которые не могли приехать в Париж, протоколировали свои показания под присягой. 
Среди них был и капитан Вадим Маслов. Мата Хари воспользовалась этим временем, 
чтобы написать Бушардону еще одно подробное письмо. В нем она снова 
подтверждала все, что она сказала о полковнике Данвине.

Когда 30 мая она вновь сидела напротив Бушардона, основное время допроса заняли 
показания французского полковника. По его собственному мнению и 
запротоколированным показаниям полковник с самого начала раскусил Мата Хари. 
Она сама первой подошла к нему. Однажды она упомянула в ходе беседы имена 
немецкого кронпринца и герцога Камберлендского, зятя немецкого императора. Это, 
по мнению полковника, подтверждало, что она шпионка.

Он также врал, что просил Мата Хари еще раз прийти к фон Калле. Под присягой он 
показал, что сам рассказал ей о десантах в Марокко. Кроме того, он совсем 
по-иному описал под протоколом содержание их беседы на Аустерлицком вокзале. 
Свои показания он закончил не очень лестным замечанием, что, в конце концов, 
Мата Хари всегда охотилась только за деньгами других людей. А сама по себе она 
ни на что не способна.

Пока Мата Хари обсуждала с Бушардоном свое письмо, где она частично возражала 
против высказываний полковника, она попросила еще раз прочитать протокол. Она 
хотела дать устные замечания, которые возможно забыла в своем письме. Потом 
пункт за пунктом она прошлась по обвинениям:

— Сначала я хочу заявить, что полковник сам просил, чтобы его представили мне. 
Если он утверждает, что атташе голландского посольства господин де Вит 
представил ему меня как госпожу МакЛеод, то я могу только сказать: любой 
человек в Мадриде знал, что госпожа МакЛеод и Мата Хари одно и то же лицо. Я 
там уже танцевала. Кроме того, полковник Данвинь на следующий день, примерно в 
половине третьего, сидел в читальной комнате «Ритца». Он точно знал, что я в 
это время обычно бываю там. Он приветствовал меня словами: — Угадайте, почему я 
здесь? — Наверное, из-за меня, — ответила я. Потом он сделал комплимент моему 
платью и спросил, хотела бы я поужинать в «Ритце». Я сказала — да.

В тот вечер после ужина во время танцев меня сопровождали господа де Вит и ван 
Эрсен, когда появился полковник. Пока оба голландские атташе танцевали с 
другими дамами, полковник воспользовался возможностью провести весь вечер в 
моей компании. Он спросил меня, что я делаю в Испании, и почему я не поехала 
прямо в Голландию. Я ответила на это, что я на его стороне, и что если бы я 
познакомилась с ним раньше, то передала бы ему все сведения, которые только что 
отправила в Париж. Затем я рассказала ему, что случилось со мной в Фалмуте.

Верно, что я упоминала в разговоре немецкого кронпринца и его свояка, герцога 
Камберлендского. Но я только сказала, что у принца очень глупая улыбка и что он 
во всем спорит с герцогом. Я познакомилась с ним, когда была любовницей Киперта.
 Он часто обедал у меня дома.

Что касается беседы, которая, по показаниям полковника, состоялась позже в тот 
же вечер, то я утверждаю, что она на самом деле была лишь через два дня. Как 
минимум, через два дня. Да и проходила она иначе, не так, как он пишет. Я 
описала мою встречу с фон Калле на моем допросе 28 февраля. И я настаиваю на 
моем утверждении, что моя вторая встреча с фон Калле произошла по 
настоятельному желанию полковника.

Я не только не упоминала о каких-то профранцузских группировках в Каталонии, но 
и не оговорила о моем собственном положении в Германии. Я разговаривала с 
полковником о том, что капитан Ладу все время занимается мелочами, как он 
беседует, беседует, но ничего не понимает, что он может извлечь из меня. И не 
месье Данвинь просил меня добыть для него детали десантов в Марокко. Он вообще 
о них ничего не знал. Наоборот — это я дала ему эти сведения. Он был так 
озадачен, что пришел ко мне на следующее утро и спросил, не смогу ли я достать 
более подробные сведения об этом. Совершенно неверно, что он просил меня 
получить точную информацию о средствах и методах, как можно сорвать эту высадку.
 Этот человек, похоже, видел это во сне! Точно так же неверно, что я 
рассказывал ему, что я жила во Франции из-за моего искусства, а в Германии ради 
удовольствия.

Он дал мне понять, что он, вероятно, сможет добиться для меня контракта с 
мадридской оперой. На это я ему ответила, что после войны я охотнее вернусь в 
Париж, чтобы жить там.

О морали разных господ из немецкого посольства я никогда не говорила с Данвинем,
 по той простой причине, что знала там только одного человека — фон Калле. И о 
нем я сказала только, что нашла его усталым и в плохом состоянии здоровья.

Полковник постоянно занижает ценность информацию, предоставленной мною. Он 
ошибается. Потому что когда 4 января я доставила ту же информацию капитану Ладу,
 тот был очень удивлен и буквально сказал: «Я озадачен».

Что касается нашего последнего разговора на Аустерлицком вокзале, то я подробно 
описала вам все, что тогда было сказано. Если мои показания отличаются от 
показаний полковника, то мне очень жаль — но беседа проходила именно так, как я 
описала.

По поводу оценки полковником Данвинем информации, которую я поставляла 
французам и немцам, то я могу только еще раз напомнить о том, что я уже 
говорила. А о последней фразе полковника я скажу только одно: во всем говорит 
ненависть и ярость отвергнутого любовника. Я даже больше чем уверена, что 
полковник стоит за письмом, которое русский военный атташе написал полковнику 
первого императорского полка, где было предупреждение, что я, мол, опасная 
авантюристка, с которой Маслову лучше бы не иметь дела. Он знал, что Маслов был 
моим любовником.

После протокола показаний Данвиня, были зачитаны показания Вадима Маслова. В 
основном, он показал под протоколом, что его афера с Мата Хари не имела 
глубокого значения, и что он уже в марте собирался порвать с ней. Но она тогда 
уже была в тюрьме. Капитан Бушардон спросил, может ли она что-то по этому 
поводу сказать. Ответ был краток: — Мне нечего сказать.




ГЛАВА 22


Что касалось Бушардона, то для него судьба Мата Хари была определена уже после 
допроса 30 мая. По его мнению, суд мог бы состояться уже на следующий день. Он 
был абсолютно убежден в ее виновности. Все равно, что бы Мата Хари не приводила 
в свою защиту, как много бы противоречий не было в показаниях Ладу и Данвиня, 
как маловажны и беспочвенны были слова некоторых свидетелей — маникюрши, к 
примеру, — все, что Мата Хари когда-либо сказала или сделала, являлось для него 
доказательством ее шпионской работы. Бушардон не хотел и думать, что какие-то 
деньги, полученные Мата Хари, на самом деле могли все-таки поступить от барона 
ван дер Капеллена. Даже в случае с пятью тысячами франков, пришедших еще до 
того, как она отправилась в свою роковую поездку в Голландию, он не мог принять 
такого ее объяснения. Тридцать шесть лет спустя он все еще придерживался своего 
убеждения. Он продолжал считать доказанным, что Мата Хари была два раза 
направлена немцами во Францию со шпионским заданием, а не — по крайней мере, в 
первый раз, — просто поехала забрать из Парижа свои вещи.

Следующие три допроса мало повлияли на убежденность Бушардона. 1 июня он 
задавал вопросы. которые в несколько иной форме уже были обсуждены раньше. Фон 
Калле, говорил он, 13 декабря послал в Берлин телеграмму и сообщил, что пришлет 
подробную письменную информацию. Бушардону захотелось узнать, в чем заключалась 
эта подробная информация, и он спросил об этом Мата Хари. Она мало чем могла 
ему помочь. Вместо этого она снова клялась, что никогда не выполняла заданий 
Крамера: — В момент, когда я выбросила три бутылочки с чернилами, я 
почувствовала себя свободной от какого бы то ни было немецкого шпионажа, и 
одновременно избавилась от всех контактов с немцами. Одновременно я сбросила с 
себя номер Х-21, который они мне присвоили.

Ее спросили о некоем человеке в возрасте примерно двадцати пяти лет, который 
заходил в отель в день ее ареста, и о директоре одного берлинского банка.

— Не знаю его, — сказала Мата Хари о первом. По поводу второго она сообщила, 
что его имя Констан Баре. Он был французом и одним из ее любовников. Не так как 
Крамер, сказала она. Тот никогда не приставал к ней с такими предложениями. В 
начале 1915 года она познакомилась с Крамером через Вурфбайна. Перед ее 
возвращением из Парижа она никогда не принимала консула в своем доме в Гааге, 
потому что в то время в доме еще не было никаких удобств. У нее не было ни 
постельного белья, ни серебра и даже не было чашки чая, не говоря уже о 
возможности угостить гостя обедом.

Бушардон снова подчеркнул, что 20 тысяч франков — очень большие деньги. Это 
намного больше, чем немцы обычно платят. Как доказательство он привел пример 
одного французского офицера, который был готов работать на немцев. Он 
потребовал 20 тысяч франков. Немцы ему вежливо отказали.

По этому пункту Мата Хари сказала: — Прежде всего, меня занимали в тот момент 
мои меха, конфискованные в Берлине. Я только хотела компенсировать свои потери. 
Но я просто была обязана выложить фон Калле такую историю, согласно которой я 
сделала вид, что приняла предложение французов и стала выполнять задание для 
них. Кроме того, я должна была объяснить ему, почему я в Мадриде всегда 
вращалась именно в определенном обществе, в том числе и в обществе вашего 
военного атташе.

Затем дискуссия снова коснулась Виттеля. — Меня интересовали только мое 
здоровье и капитан Маслов. С другими людьми я там, пожалуй, и словом не 
обменялась. Я не лгала вам, когда говорила, что жила в замке в Турене. Это был 
замок «Шато де ла Дорее» в Эвре, и было это в 1910-1911 годах. Мой тогдашний 
любовник Руссо подписал договор аренды, но платила я сама.

Предпоследний допрос, 12 июня, тоже принес мало нового. Бушардон говорил об еще 
одном письме, написанном ему Мата Хари со времени последнего допроса. В нем 
Мата Хари жаловалась, что французы арестовали ее так, чтобы она не имела 
возможности сначала договориться с Ладу в его главном бюро. Она требовала, 
чтобы в качестве свидетеля заслушали ее старого друга, Анри де Маргери. Она 
«ужинала с ним практически каждый вечер», когда в 1915 году была в Париже. Ему 
она «рассказывала о предложении капитана Ладу», и он посоветовал принять его.

Когда Мата Хари в этот день привезли назад в ее камеру, она уже не могла ждать 
ничего, кроме последней встречи с Бушардоном. Эта последняя встреча состоялась 
в первый день лета, 21 июня 1917 года, в присутствии мэтра Клюне. Мата Хари 
предприняла последнюю попытку убедить Бушардона, что капитан Ладу либо на самом 
деле завербовал ее, либо дал ей все основания считать, что их беседа была 
чем-то большим, нежели то, как он позднее ее представил.

— Если бы мои встречи с Ладу состоялись в частной комнате ресторана, то его 
утверждения могли бы быть правильными. Но они происходили в его официальном 
бюро, входящем в состав военного министерства. И позже он тоже посылал меня в 
другое официальное бюро, к месье Монури, который должен был привести в порядок 
мою визу. Кроме того, я прошу вас еще раз подумать над ситуацией, в которой я 
оказалась: капитан Маслов просил меня выйти за него замуж. Я должна была жить с 
ним вместе во Франции. Но так как он был русским, я вряд ли могла брать деньги 
от кого-то, кроме союзников. Потому я с самыми лучшими намерениями обещала свою 
помощь капитану Ладу. Я только просила его не спрашивать, каким образом я буду 
действовать. Сегодня, на последнем допросе, я расскажу вам, что я имела в виду. 
И вы, наконец, поймете, какая чудесная идея пришла мне в голову, и как капитану 
Ладу не хватило бы ума, чтобы это понять.

Я была любовницей брата герцога Камберлендского, который, как вы знаете, женат 
на дочери германского императора. И с самим герцогом меня тоже связывали 
интимные отношения. Мне было известно, что свояк герцога, кронпринц, заставил 
его поклясться ему на его свадьбе, что он никогда не станет требовать 
возвращения себе трона Ганновера. Он придерживался этой клятвы. Но она 
распространялась только на него — но не на его потомков. Он и кронпринц 
ненавидят друг друга. И вот эту ненависть я хотела использовать в интересах 
Франции — и конечно, в моих собственных интересах. Можете ли вы теперь оценить, 
какие услуги я могла бы вам оказывать?!

Я освежила бы мои отношения с герцогом Камберлендским и использовала бы все мои 
силы, чтобы оторвать его от Германии и переманить на сторону союзников. Было бы 
вполне достаточно пообещать ему в случае победы союзников трон Ганновера.

До того, как я приехала во Францию, я никогда не думала о шпионаже… Только в 
кабинете капитана Ладу и благодаря мыслям о моем предстоящем замужестве мне 
пришла в голову эта великолепная идея. Я долго жила спонтанной жизнью. Мелочи 
меня никогда не интересовали. Если я вижу досягаемые большие цели, я сразу иду 
к ним.

Я могу с гордостью заявить: Во всех моих поездках во Францию у меня не было 
никаких подозрительных контактов. Я никогда не писала писем, которые хоть в 
самом приблизительном виде могли быть истолкованы, как имеющие отношение к 
шпионажу. Я встречалась только с достойными людьми, я никогда не задавала 
вопросов о войне, нет ни одного человека, который мог бы утверждать, что я 
задавала вопросы такого рода. Моя совесть совершенно чиста. Я покинула вашу 
страну с твердым намерением честно и порядочно сделать то, что пообещала.

Если бы я собиралась сделать что-то для немцев, то я оставалась бы здесь. Сам 
факт, что я хотела вернуться назад в Голландию, подтверждает мое честное 
намерение сделать именно то, что мною было обещано. Но чтобы осуществить это, 
мне нужно было установить контакты с немцами. Только с этой целью я пошла на 
встречу с фон Калле и преподнесла ему историю, взятую из газет 
сорокатрехдневной или более давности. Каждый, кто обладает хоть каким-то умом, 
мог бы сделать то же самое.

Чтобы одновременно доказать капитану Ладу, что я в состоянии сделать, я 
выведала у фон Калле некоторые сведения, которые, несомненно, были интересны 
Франции. В любом случае, так они рассматривались полковником Данвинем. Он их 
срочно передал полковнику Губе, дав, правда, понять тому, что он самостоятельно 
узнал об этих вещах.

Наконец, я принесла фон Калле только устаревшие сведения, тогда как вашей 
стране я доставила информацию, которая была актуальной и абсолютно новой. По 
крайней мере, она была новой, когда я передавала ее полковнику Данвиню. А 
сейчас сложилась такая ситуация, что ему досталась вся слава, а я сижу в тюрьме.


Это была хорошая речь. Мата Хари, наконец, смогла объяснить, что она 
планировала, когда ее приготовления были так резко и внезапно прерваны. Ее идея 
использовать в своих целях герцога Камберлендского основывалась на одном 
интересном моменте в немецкой истории, касающейся порядка наследования в 
королевствах Ганновер и Брауншвейг. 1 ноября 1913 года трон Брауншвейга перешел 
к зятю императора Вильгельма. (Он в мае того же года женился на дочери 
императора принцессе Виктории-Луизе.) Эрнст-Август, герцог Камберлендский, при 
восхождении на престол одновременно становился герцогом Брауншвейгским и 
Люнебургским. Как член английской королевской семьи он обладал еще и титулом 
принца Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии. Его дед, Георг V 
Ганноверский, утратил свой трон в 1866 году в пользу Пруссии. 8 ноября 1917 
года вся семья утратила право на английский титул. Тогда все иностранные принцы 
английской крови, государства которых воевали против Великобритании, лишились 
титула пэров.

Как затем совершенно верно заявила Мата Хари, ее друг, герцог Камберлендский, 
отказался от своих прав на наследование трона Ганновера. Из этого она сделала 
вывод, что он мог быть заинтересован в возвращении себе этих прав.

Родившийся в 1887 году герцог, с которым Мата Хари связывали «интимные 
отношения», был отцом нынешней королевы-матери Фридерики Греческой. Его братом, 
по признанию Мата Хари, тоже ее любовником, был Георг Вильгельм. Он родился в 
1880 году и умер в 1912 году. В 1907 году, следовательно, ему было двадцать 
семь лет. Мата Хари был тридцать один год. Герцогу Камберлендскому было 
девятнадцать лет. В то же время, помимо герцога и его брата, у Мата Хари был 
еще один любовник, а именно господин Киперт.




ГЛАВА 23


И вновь Мата Хари ожидала камера в «Сен-Лазаре». Она все еще была полна надежд. 
Несмотря на жаркие споры с Бушардоном, она все-таки чувствовала, что ни один из 
его выводов не имел реальной ценности. За исключением фон Калле и Крамера, все 
мужчины, которых она знала, были просто друзья или любовники — не больше. Никто 
не мог всерьез подумать, что ее беседы с этими мужчинами затрагивали опасные 
темы, что она при этом замышляла что-то с злое и тем более, что она шпионила 
для Германии.

К этому времени она даже приблизительно не могла себе представить, что ни один 
из мужчин, которых допрашивал Бушардон, не был в состоянии или хотя бы хотел 
защитить ее. Некоторые, правда, заявляли, что их беседы с нею никогда не 
касались военных тем, но никто не сказал, что не верит, что она могла быть 
шпионкой. Никто. Ни Адольф-Пьер Мессими, военный министр, ни Жюль Камбон, 
генеральный секретарь министерства иностранных дел, которых сам Бушардон считал 
ее любовниками.

Мата Хари просто не могла понять глубину своей фатальной ошибки, заключавшейся 
в том, что она на свой страх и риск начала создавать собственную систему 
шпионажа. Потому ее оптимизм был непоколебим. Другие шпионы тоже действовали 
как двойные агенты, но с ведома и с полного разрешения их начальства. Мата Хари 
— по меньшей мере, в своей голове, тоже двинулась этим курсом, но она не 
проинформировала об этом французов. И у нее не было ни малейших шансов 
объяснить все это капитану Ладу.

Когда допросы завершились, Бушардон составил свой отчет. При его написании он 
всегда имел в ввиду лишь один свой личный вывод — о виновности подозреваемой и 
трансформировал отрицательные ответы в положительные показания. Капитан Ладу, к 
примеру, настаивал, чтобы Мата Хари рассказала ему что-то о «Фройляйн Доктор». 
Ее отрицательный ответ наткнулся на глухие уши. Она ведь просто должна была 
быть знакома с фройляйн-шпионкой в Антверпене, потому что капитан Ладу так это 
себе представлял. А капитан Ладу был вне подозрений и непогрешим — пока сам 
однажды не оказался в тюрьме.

Капитан Бушардон умело смешивал реальное и вероятное. Он выделил некоторые 
знания и способности Мата Хари, которые хотя и не делали ее шпионкой, но 
казались очень подходящими для такой работы. «Она говорила на пяти языках», — 
писал он впоследствии. «У нее были любовники во всех столицах Европы. Ее знали 
все. Везде она находила тайных помощников. Мата Хари по праву может быть 
названа международной женщиной».

В эти долгие и жаркие летние дни, когда Мата Хари ожидала назначения даты 
судебного разбирательства, ей не оставалось ничего иного, кроме размышлений о 
своем прошлом и о будущем. Прошлое напоминало ей о себе в виде нескольких писем,
 поступивших к ней из Голландии. Пока продолжались допросы, у нее не было 
времени заниматься этим. Теперь — пусть временно — у нее появилось свободное 
время. Но письма доставили ей еще больше неприятностей.

В конце мая голландское консульство через директора тюрьмы переслало ей первое 
письмо, оно было от фирмы «К. Х. Кюне и сыновья» в Гааге. Письмо касалось 
неоплаченного ею счета за платья и меха.

Через две недели, 23 мая, адвокат Мата Хари в Гааге написал ей письмо по тому 
же вопросу, в котором он пытался защитить интересы своей клиентки. К письму был 
приложен счет фирмы «Кюне и сыновья». «Так как вам возможно известен адрес 
мадам Зелле», адвокат Хейманс просил консула передать Мата Хари этот счет. В 
том случае, если Мата Хари не сможет его оплатить, адвокат Хейманс выражал свою 
очевидную тревогу по поводу ее имущества. Он писал: «Так как фирма „Кюне“, 
вероятно, собирается компенсировать причиненный ей ущерб за счет вашего 
имущества, я был бы вам очень обязан, если бы вы дали мне свой ответ как можно 
быстрее».

14 июня, за неделю до того, как ее в последний раз привели на допрос к 
Бушардону, адвокат Хейманс послал в «Сен-Лазар» письмо. Как будто у Мата Хари 
не хватало своих проблем, ей теперь предстояло хлопотать еще и о неоплаченных 
счетах модного ателье в Гааге, которое, возможно, хотело бы продать ее мебель, 
чтобы получить деньги за платья, купленные ею два года назад.

В твердой уверенности, что ее заключение не продлится долго, Мата Хари 
приложила все усилия, чтобы защитить свои интересы и свое имущество в Голландии.
 Барон ван дер Капеллен был, несомненно, настолько добр, чтобы помочь ей в этом 
деле, которое, собственно, должно было быть наименьшей ее заботой. Конечно, эти 
люди в Гааге не могли сделать ее бессонные ночи еще хуже, пугая ее тем, что у 
нее больше не будет дома, куда она могла бы вернуться, когда все это однажды 
закончится. Так что 22 июня, через день после завершения Бушардоном серии ее 
допросов, она написала достаточно сердитое письмо в голландское посольство в 
Париже. Она просила власти своей страны соответственным образом 
проинформировать занимающиеся этим случаем стороны.

Только теперь правительство Нидерландов проявило некоторый интерес к делу своей 
подданной.

30 июня господин Ханнема, генеральный секретарь министерства иностранных дел 
послал в Париж телеграмму, где было сказано, что он «приветствовал бы, если бы 
его постоянно держали в курсе событий», причем он добавил, что «различные 
голландские газеты публикуют статьи об аресте вышеупомянутой дамы», которая, 
впрочем, была арестована не пару дней назад, а сидела в тюрьме уже почти пять 
месяцев.

Лишь спустя несколько недель состоялся первый обмен письмами между Парижем и 
Гаагой. Утром 24 июля мэтр Клюне, отвечая на запрос из посольства, сообщал, что 
он «приобщил к делу своей клиентки оба послания из посольства». Затем он писал, 
что «она сегодня в час дня предстанет перед Третьим военным судом в 
министерстве юстиции». Процесс будет длиться предположительно два дня. О дате и 
времени начала процесса мэтр Клюне позже едва ли сообщил представителям 
голландского правительства. Скорее всего, и само посольство не прилагало со 
своей стороны никаких усилий, чтобы узнать об этом.




ГЛАВА 24


Процесс против Мата Хари начался, когда военные кризисы во Франции достигли 
отчаянного апогея. Никогда после 1914 года, когда немцы стремительно наступали 
на Париж, а французское правительство было вынуждено бежать из столицы в Бордо, 
мораль французских войск не падала так низко. В 1916 году потери на полях 
сражений были гигантскими. Вспыхнувшая в России революция, начавшаяся в марте 
1917 года в Петрограде, нанесла по союзникам тяжелый удар. Хотя правительство 
Александра Керенского еще какое-то время и продолжало войну на стороне Франции 
и Англии, ситуация на Восточном фронте резко и быстро ухудшалась.

В апреле и мае 1917 года англичане прорвали линии обороны немцев под Аррасом. 
Но эта храбрая операция не принесла заметного улучшения ситуации. Немцы 
остановили продвижение противника. А когда немцам удалось отбить неудачное 
французское наступление под командованием генерала Робера Нивелля на реке Эн и 
в Шампани, с огромными потерями для атакующих, в мае-июне 1917 года во 
французских войсках вспыхнул бунт. Он охватил в общей сложности шестнадцать 
корпусов. Пораженческая и пацифистская пропаганда, проникавшая из бесчисленных 
антиправительственных источников в тылу, подрывала мораль войск. Огромные 
потери 1916 года и необычайно холодная зима 1917 года ослабили силу 
сопротивляемости до безнадежности. Войска видели пример русских и 
ориентировались на них. С пением «Интернационала» они маршировали с красными 
флагами. Из толпы наугад выхватывали людей, объявляли их зачинщиками бунта, 
военно-полевые суды приговаривали их к смерти — и тут же расстреливали на месте.
 Но все это не приносило никакого успеха. Так что полный распад французской 
армии представлялся уже вопросом нескольких недель.

Перед лицом этого опасного распада правительство решило досрочно сменить 
генерала Нивелля на посту главнокомандующего на генерала Анри Филиппа Петэна. 
Петэн беспощадно подавил бунт и смог, наконец, в некоторой степени 
нормализовать хаос и восстановить порядок во взбунтовавшихся частях. Только 
чудо спасло тогда Францию от той участи, которая постигла ее двадцать три года 
спустя. Не будь этих жестокостей Петэна император Вильгельм, возможно, в 1917 
году вступил бы на Елисейские поля во главе победоносных немецких войск. Точно 
так же, как это сделал в 1940 году Гитлер.

Отчаянное положение и серьезнейший кризис во Франции в начале лета 1917 года 
позднее были описаны военным министром, а впоследствии президентом республики 
Полем Пенлеве такими словами: «Пришел день, когда между Парижем и Суассоном 
оставалось лишь два полка, на которые мы могли рассчитывать».

Общая ситуация еще больше ухудшилась из-за усиления активности немецких 
подводных лодок, наносивших большой ущерб судоходству. Для поднятия морали было 
срочно необходимо отвести внимание общественности от происходящего на фронте. 
Немедленно понадобился козел отпущения. Одно из средств, которое было в тот 
момент в распоряжении правительства, называлось усилением охоты на шпионов! На 
их подлые действия можно было хоть частично списать вину за фатальные события. 
За сравнительно короткое время было арестовано, осуждено и расстреляно 
несколько шпионов.

Атмосфера недоверия была такой, что даже сам капитан Ладу в октябре 1917 года 
угодил в тюрьму. Некий бессовестный Пьер Ленуар обвинил его в шпионаже.

На деньги, которые один из его агентов в Швейцарии получил от немцев, Ленуар 
купил парижскую ежедневную газету «Ле Журналь», которую затем перепродал группе 
таких же бессовестных и антиправительственно настроенных французов. Возможно, 
утешением для Ладу стало, что через некоторое время Ленуар был казнен, когда 
выяснилось, что он сам был шпионом. Но в октябре 1917 года арестовали именно 
самого Ладу. Его, правда, вскоре временно выпустили из тюрьмы, но обязали 
постоянно оставаться в распоряжении военных властей. 2 января 1919 года Ладу 
арестовали еще раз. 8 мая он предстал перед судом, — перед тем же Третьим 
военным судом, который уже задолго до того закончил смертным приговором дело 
Мата Хари. Хотя Ладу был признан невиновным, само это дело хорошо показывает ту 
обстановку психоза и взаимной подозрительности, охватившей Францию в такой 
степени, что сам начальник разведки и контрразведки армии всерьез подозревался 
в том, с чем по самой своей должности обязан был бороться. Чтобы лучше понять 
это, представьте, что в наше время Дж. Эдгара Гувера арестовали бы по обвинению 
в антиамериканской деятельности.

В этой общей ситуации за обвинительно направленным на Мата Хари указательным 
пальцем последовали тяжелые обвинения.

Капитан Бушардон сам сфабриковал эпилог обвинения. Он описал свою жертву, как 
женщину, «знание языков, незаурядный ум и врожденная или приобретенная 
аморальность которой только способствовали тому, чтобы сделать ее подозреваемой.
 Бессовестная и привыкшая пользоваться мужчинами, она тип той женщины, которая 
создана для роли шпионки».

Утверждение, высказанное Мартой Ришар (Рише) в середине тридцатых годов, 
характерно для общего мнения. Она объясняла, что сама «запросто могла закончить 
свою жизнь так же как Мата Хари, вместо того, чтобы получить орден Почетного 
легиона». Во время своей разведывательной работы в Мадриде она тоже на долгое 
время оставалась без каких-либо инструкций от капитана Ладу и связи с ним.

Марта Ришар заявила это Полю Аллару, французскому писателю, предпринявшему 
попытку раскрыть тайну Мата Хари. В 1933 году Аллар написал о результатах 
своего расследования книгу «Тайны войны». Аллар общался со всеми людьми, хоть 
как-то связанными с процессом, кого он только смог найти, и в результате 
получил сведения, совершенно противоположные тем показаниям, которые прозвучали 
в 1917 году. Полковник Лакруа, в 1932 году председатель Военного суда, в 
компетенцию которого входил надзор за досье Мата Хари, сознался Аллару, что 
прочел дело. По словам Аллара, полковник не нашел «ни одной конкретной, прямой, 
абсолютной и неопровержимой улики». Сам Бушардон, несколько поостывший с 1917 
года, тоже уже не смог однозначно положительно ответить (в устной форме) на 
вопрос о виновности Мата Хари.

Поль Аллар выразил общее мнение такими словами. «Я прочел все, что было 
написано о знаменитой танцовщице и шпионке — и в результате нисколько не 
продвинулся с начала моих поисков. Я все еще не знаю, что совершила Мата Хари 
на самом деле! Спросите среднего француза или пусть даже французского 
интеллектуала, в чем состояло преступление Мата Хари, и вы убедитесь, что и он 
этого не знает. Он просто убежден, что она была виновна. Но почему — этого он 
не знает».

В тревожном настроении, охватившем всю Францию в июле 1917 года, во Дворце 
правосудия, где 24 июля собрался военный суд, чтобы судить Мата Хари, царила 
совершенно особая атмосфера. Эхо недавнего бунта на передовой все еще 
отражалось в стенах здания на острове Сите. С одной стороны судебного зала 
сидела Мата Хари. Она пока была невиновной — пока ее не признают виновной. Но 
уже было точно установлено, что она шпионка.

Напротив нее сидел суд присяжных. Он состоял из председателя и шести судей. Все 
они были офицеры. Между судом и обвиняемой лежало обвинительное заключение — 
тот самый отчет капитана Бушардона, по которому суду следовало принять решение.

Под давлением атмосферы всеобщего недоверия и подозрения и несмотря на то, что 
суду были предоставлены исключительно косвенные улики, суд не нашел возможности 
или мужества признать обвиняемую невиновной.

Подготовленное Бушардоном обвинение превращало самое невинное ее действие в 
подозрительное. А каждое подозрение становилось виной. Процесс мог завершиться 
только одним приговором: «Виновна!» Но, несмотря на это, среди присяжных были 
расхождения во мнениях. В царящей тогда обстановке это было удивительно и даже 
требовало мужества. На три из всего восьми пунктов обвинения один из членов 
жюри ответил «нет». И один из этих пунктов — седьмой, был самым важным, именно 
он однозначно предусматривал смертную казнь Мата Хари. Все остальные вопросы не 
имели такого большого значения. Несмотря на все, вокруг седьмого пункта было 
столько сомнений, что один из офицеров — даже в атмосфере Парижа 1917 года — 
нашел в себе достаточно силы, чтобы остро спорить со своими коллегами в суде.

Речь шла о жизни человека. Во время войны, когда потеря сотен тысяч жизней 
стала ежедневной рутиной, это, видимо, не стоило многого. Но это была жизнь. И 
именно ее обсуждали люди, взвешивавшие улики и доказательства. Нужно было время 
для обдумывания и подробного обсуждения. Но в деле Мата Хари времени и для того,
 и для другого было мало.

Процесс начался 24 июля в час дня. В семь часов вечера был объявлен перерыв до 
8. 30 следующего утра. И уже во второй день все было решено и завершилось. 
Причем в эти полтора дня процесса нужно было еще выделить время для чисто 
формальных юридических действий, вроде оглашения списка присяжных, 
вступительной речи, зачитывания материалов дела, подведения итогов сказанного 
председателем суда, речи защитника и совещания присяжных. Если взглянуть на это 
— а только речь адвоката мэтра Клюне длилась несколько часов, то совсем мало 
времени оставалось для тщательного расследования дела, для заслушивания 
свидетелей обеих сторон — обвинения и защиты, для перекрестных допросов и 
тщательных экспертиз, что, собственно, и не считалось нужным. Бушардон сделал 
для жюри все еще до того, как дело было передано в суд. Уже протоколы 
предварительного следствия содержали приговор Мата Хари — «виновна!» Жюри 
оставалось только этот приговор утвердить.

Присяжные в конце второго заседания 25 июля 1917 года должны были вынести свое 
решение по следующим восьми пунктам обвинения:

1. Виновна ли вышеназванная Зелле, Маргерит Гертрюд, разведенная, фамилия по 
мужу МакЛеод, известная так же как Мата Хари, в том, что в декабре 1915 года 
или в любом случае не в отдаленном прошлом въехала в крепость Париж с целью 
получения документов или сведений в интересах Германии, враждебного 
государства?

2. Виновна ли она в том, что во время своего пребывания в Голландии в первые 
шесть месяцев 1916 года или в любом случае не в отдаленном прошлом передавала 
Германии, враждебному государству, особенно в лице консула Крамера, документы 
или сведения, которые могли нанести вред операциям нашей армии или угрожать 
безопасности ее мест дислокации, баз и других военных сооружений?

3. Виновна ли она в том, что в Голландии в мае 1916 года или в любом случае не 
в отдаленном прошлом занималась шпионажем в пользу Германии, враждебного 
государства, в лице вышеупомянутого Крамера, с целью облегчить проведение 
запланированных противником операций?

4. Виновна ли она в том, что в июне 1916 года или в любом случае не в 
отдаленном прошлом въехала в крепость Париж с целью получения документов или 
сведений в интересах Германии, враждебного государства?

5. Виновна ли она в том, что с мая 1916 года или в любом случае не в отдаленном 
прошлом занималась шпионажем в пользу Германии, враждебного государства, 
представленного в лице Крамера, с целью облегчить проведение запланированных 
противником операций?

6. Виновна ли она в том, что в Мадриде в декабре 1916 года или в любом случае 
не в отдаленном прошлом занималась шпионажем в пользу Германии, враждебного 
государства, в лице военного атташе фон Калле, с целью облегчить проведение 
запланированных противником операций?

7. Виновна ли она в том, что при тех же обстоятельствах места и времени 
передала Германии, враждебному государству, в лице вышеупомянутого фон Калле, 
документы и сведения, которые могли нанести вред операциям нашей армии или 
угрожать безопасности мест ее дислокации, баз и других военных сооружений, 
причем вышеназванные документы и сведения касались в основном 
внутриполитических проблем, весеннего наступления, раскрытия французами секрета 
немецких невидимых чернил и раскрытия имени одного агента на службе Англии?

8. Виновна ли она в том, что в Париже в январе 1917 года или в любом случае не 
в отдаленном прошлом занималась шпионажем в пользу Германии, враждебного 
государства, с целью облегчить проведение запланированных противником операций?

Мата Хари, которую на время процесса содержали в тюрьме «Консьержери» близ 
Дворца правосудия, не имела представления о том, что ее ожидало, когда после 
полудня 24 июля вошла в зал суда. На ней было синее платье с глубоким вырезом, 
на голове — шляпа, похожая на треуголку. Пройдя через несколько дворов и 
поднявшись по винтовой лестнице на второй этаж, она через маленькую боковую 
дверь вошла в зал. Наступил момент, когда она предстала перед присяжными.

Семь господ, сидевшие на скамье присяжных, все без исключения были членами 
Третьего военного суда военной администрации и в качестве таковых назначались 
военным губернатором. Они дали присягу «честно хранить тайну совещания». Жюри 
возглавлял пятидесятичетырехлетний подполковник Альберт Эрнест Сомпру из 
«Республиканской Гвардии». Список званий членов суда шел от самого низшего до 
самого высшего. Самым низшим по званию был лейтенант Седьмого кирасирского 
полка (кавалерия) Жозеф де Мерсье де Малаваль, который прослужил затем в армии 
до 1945 года. Его участие в процессе над Мата Хари либо не произвело на него 
никакого впечатления — что очень маловероятно — либо он всегда испытывал в 
связи с этим чувство стыда. По рассказу его жены, с которой я разговаривал в 
1963 году, он никогда об этом суде ничего не рассказывал.

К настоящему моменту все присяжные этого процесса уже умерли. Фернан Жубер, шеф 
батальона 230-го полка ополчения, родился в 1864 году. Капитан жандармерии Жан 
Шатен, который в 1914 году уже не был на активной службе, родился в 1861 году. 
Родившийся в 1862 году Лионель де Кейа жил на Марсовом поле и был единственным 
среди присяжных парижанином. В 1917 году он служил в звании капитана в 19-м 
эскадроне снабжения. Анри Дегюссо, родившийся в 1860 году, был, как и Жубер, 
лейтенантом ополчения, но не в 230-м, а в 237 -м полку. Седьмым членом жюри был 
адъютант артиллерии, 12-го полка, — Бертомм.

Кроме этих семи мужчин, напротив Мата Хари стоял еще лейтенант Андре Морне, 
представлявший как обвинитель «правительственный комиссариат», и адъютант 
Ривьер — секретарь, фиксирующий ход заседания. Со стороны Мата Хари, немного 
ниже, прямо перед ней, сидел ее адвокат, мэтр Эдуард Клюне, которому было 
семьдесят четыре года.

В начале процесса публике было разрешено присутствовать на заседании. Люди 
заполнили скамьи на другом конце зала, когда Мата Хари «свободную и без 
наручников» ввели в зал, где с ней поздоровался председатель суда. Как обычно, 
перед полковником Сомпру лежали все необходимые сборники законов: военный 
кодекс, уголовный кодекс и комментарии к уголовному кодексу. Ведение процесса 
должно было соответствовать всей предусмотренной законами процедуре.

Когда Мата Хари спросили об ее имени, дате и месте рождения, профессии и месте 
жительства, она сказала, что ее зовут «Зелле, Маргерит Гертрюд (так записал в 
протокол секретарь-француз), ей «сорок лет, родилась в Леувардене (Голландия), 
разведена, танцовщица» и до своего ареста жила в Париже, «на Бульваре Капуцинов,
 12». Это был адрес «Гранд-Отеля». (Главный вход был в то время на Бульваре 
Капуцинов. Лишь позже его перенесли на Рю Скриб. Хотя Мата Хари и назвала 
«Гранд-Отель» в качестве своего официального места проживания в Париже, можно с 
уверенностью сказать, что после своего возвращения из Испании она жила уже не 
там, а в гостинице «Плаза» на Авеню Монтень. Это следует из телеграмм МИД 
Нидерландов в голландское посольство в Париже. Однако французские протоколы 
свидетельствуют, что в момент ареста она была в «Палас-Отеле» на Елисейских 
полях. Если это верно, то переехала она туда из отеля «Плаза».)

Затем председатель суда попросил секретаря зачитать порядок слушания дела и 
состав военного суда. Сразу после этого обвинитель Морне внес предложение 
вывести публику из зала и сделать процесс закрытым, «потому что существует 
угроза государственной безопасности». Кроме того, он потребовал «запретить 
публикацию судебных протоколов».

Мэтра Клюне попросили высказать свое отношение к этим предложениям. Затем 
присяжные через угловую дверь, в правой по отношению к Мата Хари стене зала, 
вышли в совещательную комнату, чтобы обсудить эти вопросы.

Когда они вернулись в зал и снова заняли свои места, подполковник Сомпру 
зачитал обвинителю, сидящему напротив Мата Хари, и публике слева от нее решение 
жюри: «После заслушивания защитника председатель поставил жюри следующие 
вопросы:

1. Есть ли причина, чтобы проводить заседание за закрытыми дверями?

2. Есть ли причина, чтобы запретить публикацию протоколов судебного процесса по 
делу Зелле?

После раздельного голосования по каждому из этих двух вопросов, в соответствии 
с процедурой, жюри пришло к выводу, что всеобщее знание содержания процесса 
может угрожать общественному порядку. Жюри также считает, что разрешение на 
публикацию отчетов о деле Зелле тоже может угрожать общественному порядку. 
Потому единогласно было решено, что существует причина, чтобы: 1) вывести 
публику с процесса и 2) запретить публикацию протоколов».

После этого объявления публику попросили покинуть зал. Затем были приняты все 
меры предосторожности для сохранения в тайне того, что происходило в зале. По 
этой причине были выставлены посты, не позволявшие публике подойти ко всем 
дверям зала суда ближе, чем на семь — восемь метров. Секретность была 
гарантирована. Можно было начинать допросы.

Мата Хари сидела у продольной стены зала, напротив семи высоких окон, 
находившихся к северу от нее. Прямо над ней на стене висели часы. Рядом с ними 
находился бюст «Марианны» — символа республики — взиравшей сверху на обвинителя 
и обвиняемую. Над головами присяжных, высоко на стене была большая пустая рама, 
в которой когда-то было изображение Иисуса Христа. Когда в 1905 году во Франции 
официально церковь была отделена от государства, картину сняли. Места для 
прессы были пусты, также пусты, как и скамейки, зарезервированные для публики.

Представитель обвинения лейтенант Морне, очень высокий вегетарианец с длинной 
бородой, который никогда в рот не брал ни капли спиртного и которому после 
Второй мировой войны было доверено быть государственным обвинителем на процессе 
против маршала Петэна, открыл заседание. Он упрекнул Мата Хари в том, что ее 
всегда видели в обществе мужчин в военной форме и что она, очевидно, не 
показывала никакого интереса к гражданским лицам. При этом было позабыто немало 
совершенно невоенных французов, с которыми она тоже была знакома. Но отчет 
Бушардона не придавал этой стороне ее связей почти никакого значения.

Мата Хари объяснила, что военный мундир всегда обладал для нее большой 
притягательностью, еще после ее замужества, и даже раньше. Но на жюри это не 
произвело никакого впечатления. Сам этот вопрос, никоим образом не касавшийся 
ее виновности или невиновности, был быстро оставлен. Следующие вопросы касались 
поездки Мата Хари в Виттель. Как и на предварительных допросах, она открыто 
призналась, что у поездки было две причины. Прежде всего, она хотела попить там 
целебной воды, чтобы поправить свое здоровье, а затем — встретиться там со 
своим любовником, капитаном Вадимом Масловым.

Лейтенант Морне следовал подсказкам Бушардона. Он выразил свое удивление тем, 
что она лгала. Когда Ладу спросил ее, почему она хочет поехать именно в это 
место, она ответила, что ради лечения. В то же время она написала письмо своему 
любовнику в Голландии барону ван дер Капеллену о том, что чувствует себя хорошо.


Затем речь зашла о деньгах. О 20 тысячах франков от консула Крамера и о двух 
переводах через банк «Комптуар д’Эскомпт». Второй из этих чеков на 5000— 
франков был в досье у лейтенанта Морне. Лейтенант хотел знать, за что были эти 
деньги, и как обстояло дело с другими платежами.

Мата Хари рассказывала все точно так же, как капитану Бушардону.

Но ее объяснения никак не подействовали на Морне. Он придерживался доводов 
Бушардона: в принципе, немцы платили своим шпионам сравнительно мало денег. 
Никто не заплатил бы ей большие суммы только за то, что она удовлетворяла 
некоторые его телесные потребности. Если фон Калле заплатил ей тысячи песет или 
франков, то это могла быть только оплата за услуги — услуги, которые означали 
опасность для Франции и ничего больше.

Если бы в качестве свидетельницы вызвали Марту Ришар, то она могла бы 
подтвердить сказанное Мата Хари. Как она сама через много лет напишет в своей 
книге, военно-морской атташе в Мадриде, Ганс фон Крон, сделал ей на прощание 
подарок. Когда она ему сказала, что навсегда уезжает во Францию, то, «он 
предложил мне ограненный драгоценный камень, который купил у ювелира в 
Барселоне». И когда Марта Ришар, незадолго до отъезда из Мадрида, открыла 
немецкому послу, что была любовницей фон Крона, она сказала ему: «Я принесу вам 
доказательство, что он содержал меня на деньги, которые были предоставлены в 
его распоряжение для оплаты услуг шпионов».

Лейтенант Морне сменил направление атаки. Если она приняла от немцев 20 тысяч 
или даже 30 тысяч франков — все равно за что — почему тогда она требовала от 
французов миллион? Ответ у Мата Хари был готов — потому что в этот раз она 
всерьез собиралась помочь — помочь французам! И с теми связями, которые у нее 
были, это была бы настоящая помощь. Теперь она хотела шпионить по доброй воле, 
и это, конечно, стоило своих денег.

Но и такое объяснение не впечатлило жюри. Морне перешел к следующему пункту: 
почему она скрыла от капитана Ладу, что получила предложение от Крамера в 
Голландии? И почему она рассказала фон Калле, что французы ее завербовали?

Мата Хари посчитала вопросы лейтенанта Морне совершенно бессмысленными — или он 
вообще не понимает, что происходит в голове женщины, когда та не только может, 
но и даже должна использовать разные стратегии для достижения своей цели. Не 
было никакой причины, сказала она, чтобы сообщать Ладу о предложении Крамера. 
Она взяла деньги, верно, но она ничего немцам не дала взамен. Что касается фон 
Калле, то полковник Данвинь просил ее выудить из него информацию, и именно для 
французов. А так как она уже тогда хотела после возвращения из Лондона 
вернуться домой в Голландию, то понадеялась, получить от него разрешение на 
транзитный проезд в Гаагу через Германию. Она уже тогда прекрасно знала, что ни 
в коем случае не поедет снова через Англию!

Мата Хари показала себя твердой. За это время она уже поняла, что мужчины, 
сидящие напротив, хотят упрятать ее в тюрьму. Логика была на ее стороне. И 
потому ей казалось совершенно логичным задать жюри встречный вопрос: разве 
вернулась бы она хоть когда-то в Париж, если бы чувствовала себя хоть в 
минимальной степени виновной в шпионаже в пользу Германии, после того, как ее 
уже раз арестовывал Скотланд-Ярд? Это же было бы полным безумием!

А что с ее номером Х-21, упоминаемым в радиограммах, который, по ее 
собственному признанию, присвоил ей Крамер во время их беседы в Гааге? Это 
ничего не значит. Это была идея Крамера, которой она не придала никакого 
значения.

Тема казалось исчерпанной. Лейтенант Морне прошелся по всем пунктам точно так, 
как их подготовил для него капитан Бушардон. И все равно по каждому из пунктов 
у него не было ни одного настоящего доказательства, кроме тех, где речь шла об 
отдельных людях, с которыми общалась Мата Хари. Но ни эти немцы, ни полученные 
ею деньги не давали однозначно положительного ответа на вопрос, занималась ли 
она шпионажем и могла ли представлять собой угрозу безопасности Франции. Ничто 
не указывало однозначно на то, за что ей на самом деле заплатили эти деньги.

Но лейтенант Морне и жюри были довольны ходом процесса. В деле были замешаны 
немцы и деньги. В Париже 1917 года этого уже было достаточно.

Пришло время допроса свидетелей. Лейтенант Морне объявил, что двое из них не 
смогли явиться на суд — капитан Маслов и лейтенант Аллор.

Перед столом судей предстал Жюль Камбон, встав как раз между Мата Хари и 
лейтенантом Морне. Он не давал никаких комментариев. Он лишь подтвердил, что 
она никогда не задавала ему никаких вопросов политического или военного 
содержания. На вопрос, почему она назвала его в качестве свидетеля, Мата Хари 
дает простой ответ: месье Камбон был послом во многих важных местах. Он занимал 
— и занимает сейчас — одну из самых важных должностей во Франции.

Но для жюри эти показания мало что значили. Слухи об отсутствующих немцах и 
донесения сомнительных агентов весили на чаше правосудия больше, чем строго 
личное мнение высокопоставленного французского чиновника.

Адольф— Пьер Мессими, военный министр Франции в момент начала войны, который в 
свое время писал Мата Хари в Берлин, что не может навестить ее, тоже был 
приглашен в качестве свидетеля защиты.

Мессими за это время стал генералом. Он не приехал на суд. Его жена написала 
подполковнику Сомпру письмо, где объясняла, что ее муж в данный момент так 
сильно страдает от ревматизма, что не может даже выйти из своей комнаты. Кроме 
того, писала она, все это дело, возможно, основывается на какой-то ошибке, 
потому что ее муж без сомнений никогда не был знаком с упомянутой персоной.

Согласно Бушардону зачитывание письма жены Мессими было единственным веселым 
моментом на заседании. Мата Хари громко засмеялась, и ее смех был заразительным.
 Она крикнула: «Да уж, хорош! Он никогда меня не знал! Вот так бесстыдство!»

Точно так, как в Мадриде было два «фон К.», так и во французском кабинете 
министров в 1914 году было два «М-и»: министр внутренних дел месье Леон Мальви 
и военный министр Адольф-Пьер Мессими. В марте 1926 года, когда одна газета 
упрекнула Мессими, что он был в очень близких отношениях с Мата Хари, он 
объяснял: «Еще четырнадцать лет назад эта женщина всеми доступными ей 
средствами и всеми силами ее искусства соблазна пыталась сделать меня своим 
любовником». Все это не правда, утверждал Мессими. Он написал Мата Хари якобы 
только для того, чтобы ей отказать. Так как компрометирующее письмо на 
официальном бланке министерства было подписано лишь «М-и», уже тогда с Мессими 
спутали его коллегу. В 1917 году Жорж Клемансо обвинил Мальви в государственной 
измене и на пять лет сослал в Испанию. По возвращении он был реабилитирован. 
Правда о «М-и-Месими» за это время уже вышла на свет. В 1926 году Мальви опять 
стал министром внутренних дел. Но когда в парламенте его снова обвинили в том, 
что он был любовником Мата Хари, Мальви без сил упал на пол.

Вызывались и другие свидетели: маникюрщица, прорицательница, Анри де Маргери. 
Никто из них не сказал ничего, что могло бы существенно подкрепить аргументы — 
ни защиты, ни обвинения. В конце первого дня процесса дело против Мата Хари 
по-прежнему основывалось на одном единственном аргументе — материалах из досье 
капитана Бушардона.

24 июля 1917 года, в семь часов вечера, в то время, когда немцы бомбили Нанси, 
«не причинив больших потерь», а союзники отбили у немцев позицию «Калифорния» в 
районе Шмен-де-Дам, председатель объявил, что «так как члены суда и обвиняемая 
нуждаются в отдыхе, согласно статье 129, параграф 1 военного кодекса» 
объявляется перерыв в заседании, продолжение которого назначается на следующее 
утро, 25 июля 1917 года, 9.00, и попросил членов военного суда прибыть на 
заседание к этому времени. Потом он приказал охране увести подсудимую, которую 
вернули в тюрьму.

Во второй раз за этот день Мата Хари прошла путь из зала суда к «Консьержери» — 
вниз по винтовой лестнице, через четыре этажа, затем по тоннелю и через дворы в 
тюрьму, где камеры разделялись на два этажа железными каркасами от кроватей.

Когда члены суда в этот вечер шли домой, они выносили с заседания только свои 
личные впечатления о ней — впечатления о женщине, которая в Париже начала века 
жила в роскоши и имела бесчисленных любовников. Единственным другим их 
впечатлением было впечатление об ее виновности, основанное на накоплении 
обвинений.




ГЛАВА 25


Следующее утро принесло повторение процедуры дня предыдущего. Присяжные в 
половине девятого заняли свои места. Перед подполковником Сомпру снова высилась 
гора сборников законов. Мата Хари в сопровождении мэтра Клюне ввели в зал суда. 
Публике, как и вчера, пришлось покинуть зал. Теперь все происходило очень 
быстро. Подполковник Сомпру поручил секретарю зачитать показания тех свидетелей,
 которые не смогли приехать лично. Среди них были и показания Вадима Маслова. 
Он заявлял, что связь с Мата Хари мало значила для его сердца. Он тоже был 
осторожен и очень боялся. Затем Мата Хари и мэтра Клюне спросили, хотят ли они 
что-то сказать по этому поводу.

Обвинитель, лейтенант Морне, взял слово. Он красноречиво описал зловредное 
поведение Мата Хари и потребовал, чтобы «обвиняемая Зелле была признана 
виновной по всем предъявленным ей пунктам обвинения». Мата Хари и ее адвоката 
снова спросили, желают ли они по этому вопросу высказаться. Им было мало что 
сказать. Они могли лишь подтвердить их предыдущие высказывания. Мата Хари 
продолжала настаивать на своей невиновности.

В своей большой, эмоциональной, но малоубедительной речи, занявшей большую 
часть послеобеденного заседания, мэтр Клюне доказывал невиновность своей 
подзащитной. Многочисленные слова, сказанные на этом втором дне процесса, почти 
не имели значения. Это были почти исключительно слова, которые требовал закон: 
должны быть заслушаны показания свидетелей, должны состояться подведение итогов 
и объяснение законодательных тонкостей, должно быть выступление адвоката. Всего 
этого требовали параграфы в трех сборниках законов, лежащих на столе 
председателя суда.

За время всех долгих речей атмосфера в этих четырех высоких стенах стало 
невыносимо душной. В тот день столбик термометра достиг 28 градусов. И гроза, 
которая должна была бы хоть немного охладить воздух, принесла очень слабый 
дождь. Такой слабый, что смог лишь чуть-чуть намочить булыжники на парижских 
мостовых.

Председатель Сомпру объявил заседание закрытым. Он приказал вывести обвиняемую 
из зала суда и поместить в комнату для заключенных на этом же этаже на время 
совещания присяжных.

Семи мужчинам не понадобилось много времени. Из судебного протокола нельзя 
узнать, как долго длилось совещание. Эмиль Массар вспоминал, что оно заняло в 
общей сложности сорок пять минут, пока они проголосовали по каждому из восьми 
пунктов и приняли решение о приговоре. Другие называют полчаса, и даже десять 
минут. Но даже если признать правоту Массара и взять самое долгое время, то в 
среднем на каждый пункт припадало лишь пять минут.

Голосование проходило от низшего звания к высшему. Подполковник Сомпру всегда 
высказывался последним. Что касается пребывания Мата Хари в определенных местах 
в определенное время, все судьи были единого мнения. Впрочем, сама Мата Хари 
тоже никогда не отрицала, что она была в Амстердаме, в Гааге или в Мадриде.

Но если внимательно рассмотреть голосование по каждому из пунктов в отдельности,
 то можно заметить примечательное повторение отрицательных ответов одного из 
присяжных, которому хватило мужества три раза сказать «нет». Он положительно 
ответил на вопросы о пребывании подсудимой в указанных местах в названное время.
 Он согласился и с тем, что она в этих местах разговаривала с немцами и 
«поддерживала связи с врагом» или «пыталась получить документы и сведения». Но 
когда его спросили, передавала ли она эти сведения кому-то, он категорически 
ответил: «Нет». Для остальных шести членов жюри было одно и тоже — что она 
говорила с немцами и что она передавала им информацию. Но седьмой присяжный 
четко разделил эти два понятия — для обвинений в передаче сведений немцам не 
было никаких доказательств.

На вопрос первого пункта, приезжала ли Мата Хари в декабре 1915 года в Париж, 
все единогласно ответили «да».

Вопрос второго пункта заключался в том, передавала ли Мата Хари за первые шесть 
месяцев 1916 года в Голландии документы и сведения консулу Крамеру. На него 
седьмой член суда ответил «нет».

Третий пункт обвинения спрашивал, говорила ли она в мае 1916 года с Крамером. 
Тут все семь членов жюри были убеждены — да, говорила. И Мата Хари в этом 
созналась. Потому ответ — единогласное «да».

Четвертый вопрос — вернулась ли она в июне 1916 года в Париж с намерением 
собрать информацию. Ответ тоже был единодушен — «да».

Пятый пункт, в отличие от четвертого, касался вопроса, действительно ли она 
летом 1916 года разговаривала с немцами в Париже. И седьмой присяжный ответил 
«нет».

Шестой пункт спрашивал, разговаривала ли она в Мадриде в декабре 1916 года с 
немцем — фон Калле. Все семь присяжных дали положительный ответ.

Седьмой пункт охватывал несколько вопросов. Информировала ли она фон Калле о 
том, что французы разгадали секрет немецких невидимых чернил? Выдала ли она фон 
Калле тайны французской внутренней политики? Рассказывала она фон Калле что-то 
о весеннем наступлении? Раскрыла она фон Калле имя британского агента? Шесть 
присяжных считали эти обвинения доказанными. Но у седьмого было свое мнение. 
Шесть сказали «да». Седьмой — «нет».

Восьмой пункт спрашивал, разговаривала ли Мата Хари с немцами в Париже в 1917 
году. В принципе, этот вопрос повторял пункт пятый. Изменился только год — 
январь 1917 вместо мая 1916. По неясной причине в этот раз и седьмой присяжный 
ответил «да».

Кажется странным, что, хотя жюри ответило «да» на пятый и восьмой вопросы, о 
том, что Мата Хари действительно «поддерживала связь с противником в Париже», 
никто из этих немецких агентов не предстал перед судом в качестве свидетеля. С 
другой стороны, конечно, и саму Мата Хари никто не видел, когда она 
разговаривала с этими агентами. Но жюри беспрекословно приняло и подтвердило 
все то, что подготовил для него капитан Бушардон.

Теперь что-то странное произошло и с седьмым членом жюри. Во всех важных 
пунктах обвинения против Мата Хари он мужественно выразил свое особое мнение. 
Он считал, что ни одно из этих обвинений не доказано. И вдруг он, в конце 
концов, тоже утратил мужество. Потому что когда председатель суда подполковник 
Сомпру начал голосование по приговору, этот седьмой человек свое мнение изменил.
 Он совершенно определенно считал ее невиновной во всех действиях, клеймившей 
ее как шпионку. Но, тем не менее, он проголосовал за то, чтобы ее расстреляли. 
Так что «совет присяжных единогласно принял решение приговорить вышеназванную 
Зелле Маргерит Гертрюд к смертной казни».

Мало того — хотя это, собственно, уже не имело значения, «именем французского 
народа суд приговаривает подсудимую к возмещению государству всех расходов, 
связанных с процессом».

Для завершения дела подполковник Сомпру попросил обвинителя поручить зачитать 
приговор обвиняемой и сделать это в присутствии вооруженного караула.

Мата Хари надеялась на оправдательный приговор. В самом худшем случае она 
думала о тюремном заключении. Но смертная казнь никогда не приходила ей в 
голову.

Чтение приговора адъютантом Ривьером, секретарем суда, длилось лишь несколько 
минут. Согласно воспоминаниям Эмиля Массара, мэтр Клюне плакал. А Мата Хари, 
совершенно оцепенев, крикнула несколько раз подряд: — Это невозможно! Это 
невозможно!

Потом она снова взяла себя в руки. Она подписала прошение о проверке 
правомочности решения суда в кассационном суде. Это был только еще один шаг на 
ее пути — пути, ведущем к концу.

Приговаривая Мата Хари к смерти, жюри мало внимания уделяло ее настоящим 
поступкам. А ведь ее действия были очень просты. В принципе, она делала то же 
самое, что делал бы любой другой двойной агент. И она делала это так умело, что 
даже фон Калле не раскусил ее игру. Она взяла деньги у Крамера, при этом 
полагая в свойственном ей причудливом стиле мышления, что раз уж она ничего за 
эти деньги не делает, никого это не заинтересует, и никто не сможет ее ни в чем 
упрекнуть.

Крамер сообщил в Германию, что Мата Хари приняла его предложение. Он также 
сообщил своим начальникам в Антверпене о своих договоренностях с ней и 
проинформировал о передаче ей 20 тысяч франков. Таким образом, Антверпен смог 
впоследствии сообщить в Берлин, что она «за полученные ею 20 тысяч франков 
могла бы выполнять свою работу и получше» — ведь на самом деле она ровным 
счетом ничего не сделала, разве что снабдила фон Калле несколькими маловажными 
сведениями. Все это вполне могла бы и должна была бы доказать французская 
контрразведка, если бы только Ладу знал об этом заранее. В этом случае, может 
быть, Мата Хари — точно как Марта Ришар — получила бы от правительства орден 
Почетного легиона и на все времена осталась бы французской героиней. Но Ладу 
жаждал мести. И потому любое действие Мата Хари стало в его глазах изменой, а 
отнюдь не «оказанной услугой».

Он отказался разрешить ей продолжить свое путешествие в Голландию, где она 
стала бы свободной. У него не было такого желания, потому что там она оказалась 
бы вне его досягаемости, и ему не удалось бы насладиться местью. Потому он 
попросил сэра Бэзила Томсона вернуть ее в Испанию. Там ему до нее было легче 
добраться.

Мата Хари вслепую попала в ловушку. Лишь когда она снова появилась в Париже, 
Ладу смог улучшить свою подмоченную репутацию в глазах сэра Бэзила. Честь Ладу 
была спасена. В очередной раз можно было расстрелять шпиона, чьи преступления 
стали причиной так многих французских неудач. Для Ладу это было вполне 
приемлемым решением. То, что Мата Хари при этом лишилась жизни, имело куда 
меньшее значение, если имело хоть какое-то значение вообще.




ГЛАВА 26


После ночи, проведенной в «Консьержери», Мата Хари вернули в ее камеру № 12 в 
«Сен-Лазаре». После вынесения приговора на нее теперь распространялись другие 
условия содержания. В ее камеру поставили еще две кровати На них спали еще две 
женщины-заключенные, которые добровольно присматривали за ней. Ей разрешили 
читать и курить. Но она мало пользовалась этим разрешением. Ее взяли под свое 
покровительство две монахини — Леонида и Мари. Через некоторое время она 
сдружилась с ними, особенно с первой. Каждое утро в пять часов сестра Леонида 
приносила ей кофе. За него Мата Хари была всегда весьма благодарна. Любовь к 
очень раннему утреннему кофе была у нее с детства.

Новые условия запрещали ей ежедневную прогулку во внутреннем дворе тюрьмы, 
которая была ей разрешена до начала процесса. Для Мата Хари запрет этой 
возможности хоть немного подышать свежим воздухом был тяжелым ударом. Строго 
запертая в камере, она попросила доктора Бизара похлопотать за нее перед 
тюремными властями. «Я не могу этого больше вынести», — писала она врачу в один 
из понедельников. Как обычно, на письме не было даты. «Мне нужны свежий воздух 
и движение. Это не помешает им убить меня, если они этого так хотят. Но не 
нужно так мучить меня и так жестоко изолировать. Это больше того, что я смогу 
вынести»

По словам доктора Леона Бизара, который вместе со своим ассистентом доктором 
Жаном Бралем, были единственными мужчинами, которых она видела в это время 
почти ежедневно, она никогда не получала ни цветов, ни конфет, как иногда пишут.
 Вся почта — немногие письма, которые она получала через голландское посольство 
— должна была теперь проходить через бюро лейтенанта Морне. Как сообщил мэтр 
Клюне в посольство вскоре после завершения процесса, теперь «без разрешения 
бюро военного прокурора подсудимой не могут передаваться никакие письма». 
Указания мэтра Клюне строго соблюдались. Письмо Анны Линтьенс к Мата Хари, 
пересланное через посольство, после просмотра лейтенантом Морне было переслано 
в тюрьму «Сен-Лазар».

Тут и голландское правительство начало внимательно следить за процессом. 28 
июля, через три дня после оглашения приговора, министерство иностранных дел 
дало указание своему представителю в Париже на случай, если кассационный суд 
подтвердит правильность приговора, предпринять все возможное, чтобы, по меньшей 
мере, заменить смертный приговор тюремным заключением.

Кассационный суд, однако, не нашел никаких оснований, чтобы оспорить 
правомочность приговора.

«Так как в ходе процесса при принятии решения Третьим военным судом не было 
никаких нарушений закона, поданная кассационная жалоба отклоняется». Эту 
информацию мэтру Клюне пришлось 17 августа сообщить в посольство Нидерландов. 
Теперь оставалось лишь две возможности спасти Мата Хари от казни: апелляционный 
суд или просьба о помиловании, поданная президенту республики.

Гаага издалека следила за происходящим. В последний день августа в Париж снова 
поступила телеграмма: «Если приговор Мата Хари останется без изменений, просим 
предпринять шаги для своевременной подачи президенту просьбы о помиловании».

В первый раз с момента ее ареста Мата Хари осознала бесполезность всех попыток 
ее спасти. Она поняла ситуацию лучше кого-либо другого. Старый дух борьбы 
оставил ее. Все люди за стенами тюрьмы не видели ничего, кроме вины и шпионажа, 
которые были осуждены справедливо. Мата Хари, единственный человек, который 
знал, что произошло на самом деле, видела все в другом свете. Она, в конце 
концов, во всем этом сама принимала участие. И хотя она чувствовала, что ничто, 
совершенное ею, не заслуживало такого приговора, она слишком хорошо понимала, и 
как все произошло, и что должно будет произойти. Все, кто должны были быть ее 
друзьями, предали ее. Из-за страха. Из ревности. Возможно, из мести. Люди, 
которых она знала в совершенно безобидных обстоятельствах, становились опасными 
соучастниками. Беседы, совсем личного и интимного характера, стали 
подозрительными расспросами, направленными на раскрытие государственных тайн. 
Самые простые вещи стали сложными, из безобидных поступков сделалась вина. Мата 
Хари знала, что ее объяснения больше не имеют смысла. Война изменила все. 
Мелочи стали большими. Кажущееся превратилось в реальность.

Падение ее настроения трагически ясно проявляется в том длинном письме, которое 
она 2 сентября 1917 года написала в нидерландское посольство. Она не была 
подавлена, даже не была в отчаянии. Она просто чувствовала себя одинокой и 
оставленной всеми.

«Я прошу Ваше высокопревосходительство вмешаться в мою пользу перед французским 
правительством. Третий военный суд приговорил меня к смерти, и все это только 
одна сплошная ужасная, трагическая ошибка».

Следующие слова она подчеркнула жирной чертой, так что они сильно выделяются на 
фоне остального письма.

«Есть только некоторые косвенные намеки, но нет никаких фактов. Все мои 
международные связи были обычным следствием моей работы танцовщицы, ничем иным.

К этому времени все было неправильно интерпретировано, и естественные процессы 
сильно преувеличены.

Я просила о пересмотре дела и подала кассационную жалобу. Но так как в этом 
случае придется признать юридические ошибки, я не надеюсь, что справедливость 
по отношению ко мне будет восстановлена.

Потому остается только просьба к президенту республики о помиловании. Так как я 
на самом деле вовсе не занималась во Франции никаким шпионажем, ужасно, что я 
не могу себя защитить.

Ревность — месть — есть так много вещей, которые могут произойти в жизни такой 
женщины, как я, если известно, что она находится в таком тяжелом положении.

Меня знают в Гааге. Мои связи хорошо известны графу ван Лимбург-Стирюму. Он 
может дать Вашему высокопревосходительству любую справку обо мне, если Вы того 
пожелаете».

Письмо было снова подписано «Мата Хари — М. Г. Зелле МакЛеод».

Кроме весьма депрессивного общего тона в письме содержится одно весьма 
удивительное утверждение. Его содержание доказывает, что вплоть до 2 сентября 
(дня, когда было написано это письмо) адвокат не сообщил Мата Хари, что 
кассационный суд отклонил ее просьбу о пересмотре дела. Она недвусмысленно 
пишет, что «просила о пересмотре дела» — то есть, говорит о просьбе, которая 
была отклонена уже две недели назад.

Мэтр Клюне вовсе не принимал такого живого участия в деле своей клиентки, как 
нас заставляли верить многочисленные книги и статьи, написанные в то время или 
позднее. Правда, возможно, что он скрыл от нее факт отказа от пересмотра дела, 
чтобы пощадить ее чувства, но это маловероятно. Клюне был влюблен в Мата Хари. 
Предполагали даже, что он был ее любовником. Он знал ее очень много лет. Он 
плакал над ее судьбой. Его выступление в ее защиту на суде звучало патетически, 
и при вынесении приговора он был безутешен.

Все или почти все вышесказанное — правда. Но похоже, что мэтр Клюне, несмотря 
на всю свою личную заинтересованность, оказался неопытным в разрешении этого 
дела перед военным судом. Это предположение подтверждается тем, что произошло 
27 сентября на апелляционном суде, который должен был рассмотреть дело. Все 
время, которое ушло на дискуссии, составило всего-навсего пятнадцать минут!

Адвокат Жоффруа в качестве представителя суда предложил отказать в пересмотре 
дела без дальнейшего обсуждения. На это защитник Мата Хари мэтр Рейналь (вместо 
мэтра Бэльби, который изначально должен был ее представлять, как указывал мэтр 
Клюне) заявил, что он изучил дело. Очевидно мэтр Рейналь не был особо 
заинтересован в том, чтобы помочь неизвестной ему клиентке. Он совершенно 
небрежно произнес ту фразу, которую адвокаты во Франции обычно используют в том 
случае, когда им не платят за порученное дело, и они потому никак не 
заинтересованы в положительном для подзащитного исходе процесса. Итак, мэтр 
Рейналь, представлявший интересы человека, приговоренного к смерти, встал и 
сказал фразу, которая в юридическом смысле вообще ничего не значит: «Я заявляю, 
что видел дело. Мне нечего по нему сказать. Я оставляю решение на усмотрение 
суда».

Мэтр Рейналь добавил к этому еще одно предложение. Он проинформировал суд, что 
мэтр Клюне «настаивал на том», чтобы попросить об отсрочке заседания. И не 
хотел бы суд, пожалуйста, заслушать самого мэтра Клюне. Этими словами мэтр 
Рейналь умыл руки.

Мэтр Клюне не получил ни одного шанса сказать хоть слово. Председатель 
апелляционного суда заявил, что в этом суде право выступать имеют только 
специально допущенные адвокаты.

А мэтр Клюне не был допущенным. Потому его никто не стал бы слушать. И вопрос о 
переносе заседания тоже не мог быть решен положительно, «потому что дело было 
предоставлено еще за три недели». Это значило, что если мэтр Клюне хотел 
попросить о переносе, он должен был делать это раньше.

Из всего пятнадцати минут впустую потрачены были только несколько. Второй 
главный прокурор, генерал Пессонье пробежался по ним очень быстро. Он 
постановил, что обсудить нужно лишь один вопрос — вопрос о компетенции. «Нам 
нужно решить, подпадают ли в военное время под юрисдикцию военного суда 
преступления, касающиеся шпионажа и сотрудничества с врагом. Юриспруденция в 
данном вопросе едина — да. Дело закрыто».

28 сентября из нидерландского посольства позвонили мэтру Клюне и выразили свою 
озабоченность тем, что должно было произойти в следующую очередь. Адвокат 
заявил, что «остается еще две или три недели» (он, несомненно, имел в виду — до 
казни) и что «еще вполне достаточно времени, чтобы подробно обсудить дело». 
Письменный отчет, присланный нидерландскому послу, казалось, выражал мнение 
адвоката, что, несмотря на ощущение неотложной необходимости предпринять 
какие-то шаги со стороны посольства, нет никакой причины торопить события.

Мэтр Клюне не получал платы за свою работу. Хотя Мата Хари выразила желание, 
чтобы он представлял ее, ему, помимо этого, поручили представлять ее официально.
 После телефонного разговора 28 сентября он, видимо, придавал значение тому, 
чтобы и посольству было ясно, что он занимается этим делом именно потому, что 
был назначен ее защитником.

«Отвечая на ваш запрос», — писал он на следующий день, и «ввиду интереса, 
который вы испытываете к судьбе своей соотечественницы, защита которой мне была 
поручена председателем нашей палаты без получения гонорара, я отсылаю вам 
сегодняшнее издание судебной газеты, где вы сможете найти решение 
апелляционного суда».

Посольство немедленно проинформировало Гаагу. Через недолгое время пришел ответ.
 Он состоял из семи слов. За подписью министра иностранных дел Джона Лаудона 
правительство в субботу 29 сентября прислало следующую телеграмму:

«Попросите пощады для лица упомянутого в вашем № 2219».

Ни королева Вильгельмина, ни премьер-министр Нидерландов не просили 
снисхождения для Мата Хари, как порой пишут. Не просил и мэтр Клюне, как писал 
майор Эмиль Массар. Это был, как и положено, МИД Голландии. Его просьба была 
передана во французское министерство иностранных дел на Кэ д’Орсэ в письменном 
виде в понедельник, 1 октября.

«Месье министр», писал голландский посол де Стюерс, имевший титул рыцаря,

«Мое правительство поручило мне, исходя из соображений гуманности, просить 
помилования для мадам Зелле МакЛеод, известной как Мата Хари. 25 июля она была 
приговорена к смерти Третьим военным судом. Апелляция была отклонена 28 
сентября Коллегией по уголовным делам апелляционного суда…

Я имею честь просить о дружеском посредничестве Вашего высокопревосходительства 
при передаче Президенту Республики этой просьбы Ее Величества, и я был бы Вам 
весьма признателен, если Ваше высокопревосходительство дружески проинформирует 
меня об успехе этого прошения».

В тот же день, после телефонного разговора ранним утром, мэтру Клюне было 
послано срочное письмо, сообщавшее ему о предпринятых мерах. Телеграмма в Гаагу 
подтверждала, что «содержащиеся в вашей телеграмме № 233 указания 
незамедлительно были выполнены».

Но ничего не произошло. Кроме того, что 3 октября там, в Голландии, Джон 
МакЛеод женился в третий раз на Гритье Мейер.

13 октября министерство иностранных дел в Гааге послало в Париж очередную 
телеграмму, где было сказано, что шесть голландских газет сообщили о казни Мата 
Хари. Париж должен был немедленно ответить, «во избежание дальнейших 
комментариев». Это произошло в субботу. Ни от президента Андре Пуанкаре, ни от 
французского министра иностранных дел ответа не было. Французское правительство 
даже обошло представителя Ее Величества, королевы Нидерландов. Ответ был 
направлен не ему, а адвокату.

Когда голландское посольство утром в понедельник 15 октября открыло свои двери, 
там его ожидало сообщение от мэтра Клюне: «Просьба о помиловании отклонена».

К этому часу Мата Хари была уже мертва.




ГЛАВА 27


За все восемнадцать ночей между днем отклонения апелляции и днем казни Мата 
Хари, похоже, сравнительно спокойно спала лишь три раза — по субботам. Она 
знала, что по воскресеньям казней не бывает. Во все другие вечера она 
спрашивала сестру Леониду, думает ли та, что она сегодня уснет. Обычно ей этого 
не удавалось.

В воскресенье, четырнадцатого октября, в шесть часов вечера майор Массар 
получил из парижского штаба армии копию приказа о проведении казни. Его 
подписал капитан Бушардон. Последнее действие было назначено на следующее утро. 
Когда доктор Бизар в тот вечер был проинформирован о приказе, он решил в 
сопровождении сестры Леониды навестить Мата Хари в ее камере. Они говорили о 
разных маловажных вещах. Сестра спросила Мата Хари, как собственно она 
танцевала. Мата Хари сделала пару шагов. За прошедшие с того дня годы эта пара 
шагов во множестве книг превратилась в танец нагишом.

Внешне она сохраняла полное самообладание. Она не плакала и не показывала 
отчаяния во все время этого жестокого и изматывающего ожидания. Согласно 
доктору Бизару и доктору Бралю, она только порой бросала замечание, что просто 
не может понять французов. Если, вернувшись из Берлина, она как-то сказала в 
Голландии: «Эти грязные боши!», то тут она повторяла: «Ах, эти французы» Это не 
было выражением неприязни, как по отношению к немцам, только выражением 
невозможности для нее их понять, выражением непостижимости. Несмотря на все это,
 даже доктор Бизар, который оставил, в общем, очень сдержанно-корректное 
описание своей пациентки, не смог в конце подавить в себе чувство антипатии. 
Ему ее поведение не показалось тем, что французы называют словом «cran» — 
смесью мужества, презрения и хладнокровия. Он вдруг ощутил, что «она до конца 
играла свою роль, состоящую из храбрости и равнодушия». То есть, для него это 
была не храбрость, а лишь спектакль.

Как будто мужество перед лицом смерти могло быть каким-то другим.

В понедельник вскоре после четырех часов утра в «Сен-Лазар» прибыл капитан 
Бушардон. Ровно в четыре часа утра его забрали из дома на Бульваре Перейр. 
Доктор Бизар и его коллега доктор Браль прибыли почти в то же время, а Массар 
немного позже, в 4.45. Было холодное утро. Термометр показывал всего несколько 
градусов выше нуля. Каким-то образом информация о предстоящей казни дошла до 
журналистов. Вместо примерно тридцати человек, обычно присутствующих на казни, 
тут, по словам доктора Бизара, собралось не меньше сотни людей — гражданских и 
военных. Некоторые солдаты спали на тротуаре. Эмиль Массар насчитал примерно 
дюжину журналистов.

В помещении тюрьмы собрались еще несколько официальных персон: капитан Тибо, 
первый протоколист военного суда, которого привезли сюда из дома на Пляс 
Вожирар в 4.30, прокурор Морне, подполковник Сомпру (который всем приказывал 
оставаться внизу) и, конечно, мэтр Клюне. Кроме них, майор Жюльен, председатель 
прокуратуры Третьего военного суда, доктор Соке, военный врач, месье Жан Эсташи,
 начальник тюрьмы и генерал Ваттен, глава военной адвокатуры французской армии.

Мэтр Клюне заявил, что он слишком нервничает, чтобы подняться наверх. Он 
попросил Сомпру передать Мата Хари, что он здесь. Подполковник вовсе не 
собирался играть роль курьера. Он грубо ответил, что если месье Клюне «что-то 
хочет казать, то пусть изволит сделать это сам».

Сестра Леонида провела господ в камеру номер 12. Открыв ее, она показала на 
среднюю кровать. Мата Хари не спала нормально. Предыдущим вечером доктор Бизар 
дал ей двойную дозу снотворного. Обе женщины, спавшие справа и слева от Мата 
Хари, когда вошли мужчины, широко раскрыли глаза — они все поняли. Когда Мата 
Хари растолкали, чтобы она проснулась, они начали плакать. Проснувшись. Мата 
Хари упала им на руки и склонилась вперед. В ее глазах стоял страх. Она тоже 
поняла — и стала, пожалуй, самым спокойным человеком в этой камере.

Только теперь ей объявили, что просьба о помиловании отклонена. После мгновения 
тишины Мата Хари снова повторила те же слова, которые она сказала три месяца 
назад, услышав приговор: — Это невозможно! Это невозможно!

Согласно доктору Бизару, Мата Хари сама утешала сестру Леониду: — Не бойтесь, 
сестра, я сумею умереть!

Мужчины покинули помещение, чтобы дать ей возможность одеться. Только доктор 
Бизар оставался в камере. Пока она сидела на кровати и надевала чулки (тоже по 
описанию доктора Бизара), были хорошо видны ее ноги. Сестра Леонида попробовала 
их прикрыть. Но даже в этой ситуации присутствие духа не изменило Мата Хари. — 
Оставьте, сестра. Сейчас не время для чопорности.

Врач предложил ей нюхательную соль. — Спасибо, доктор, — ответила она. — Вы 
увидите, мне она не понадобится. Потом она попросила оставить ее на мгновение 
одну с преподобным Арбу. Затем и пастор покинул ее, выйдя, очевидно, в 
состоянии огромного душевного волнения. Мужчины снова вошли в камеру.

Мата Хари была готова. Она надела жемчужно-серое платье, соломенную шляпу с 
вуалью, свои лучшие туфли и накинула на плечи пальто. Красивая обувь всегда 
была ее страстью. На ней не было никаких украшений. Когда ее арестовали в 
феврале, все драгоценности были конфискованы. Она закончила свой туалет, надела 
перчатки и поблагодарила врача за все, что он для нее сделал. Ей снова пришлось 
утешать сестру Леониду, готовую расплакаться.

Мата Хари задали последний вопрос. Вопрос, породивший немало фантастических 
историй. По французскому законодательству это отнюдь не риторический вопрос. 
Если следовать букве закона, то его содержание должно быть подтверждено 
заключенным. Статья 27, первый абзац, французского уголовного кодекса (в 1960 
году переименована в статью 17) предписывает: «Если приговоренная к смертной 
казни женщина заявляет, что она беременна, и врачебная экспертиза подтверждает 
это, казнь может состояться только после рождения ребенка».

Согласно доктору Бизару Мата Хари ничего не ответила. Но военный врач доктор 
Соке спросил, «есть ли основание предполагать, что она находится в положении». 
Так как она сидела в тюрьме уже почти восемь месяцев, сам вопрос был излишним. 
Мата Хари отреагировала только очевидным удивлением и непониманием. Все те 
эмоциональные сцены, которые описывались во всех подробностях некоторыми 
склонными к фантазии авторами, причем именно мэтр Клюне якобы хотел помочь ей с 
помощью этой статьи и даже заявлял, что именно он отец ее будущего ребенка — 
выдумки чистой воды.

Когда она выходила из камеры, начальник караула хотел взять ее за руку. Но Мата 
Хари раздраженно стряхнула его руку. Обиженным тоном она заявила, что она не 
воровка и не преступница. Потом она взяла за руку сестру Леониду и направилась 
в бюро на первом этаже, которое называли «Авиньонским мостом». Здесь ее 
официально передали военным властям.

В этом бюро она попросила разрешения написать несколько писем, примерно три. 
Одно из них было направлено ее дочери. До сих пор остается тайной, что 
произошло с этим письмом. Она передала его то ли начальнику тюрьмы, то ли мэтру 
Клюне. Или — как слышал Анри Лекутюрье, которому впоследствии было поручено 
продать ее драгоценности, — протестантскому пастору. В любом случае, точно 
установлено, что дочь Мата Хари так никогда и не получила последнее письмо 
своей матери. Это однозначно следует из письма, написанного Джоном МакЛеодом в 
голландское посольство в Париже 10 апреля 1919 года. Он просил посольство 
прислать ему свидетельство о смерти его бывшей жены, которое могло понадобиться 
Нон, его дочери, на случай «возможного вступления в брак». «До нас не дошло ни 
единого прощального слова мадам Мата Хари к ее ребенку, несмотря на то, что — 
как пишут газеты — непосредственно перед смертью она написала два письма. 
Потому мы утратили надежду, услышать еще что-то». Но и во французских архивах 
этих двух или трех писем тоже нет. Доктор Бизар стоял лишь в десяти футах от 
Мата Хари, когда та писала. Он был готов вмешаться. Но она закончила письма 
спокойно и быстро. Ей понадобилось не более десяти минут.

В сопровождении конвоя, сестры Леониды и преподобного Жюля Арбу Мата Хари села 
в автомобиль, ожидавший ее. От центра Парижа до пригорода Венсен дорога была 
довольно длинной. Но улицы в это раннее утро были пусты. Автомобили приехали 
быстро. Сквозь легкий туман предрассветного утра виднелись очертания 
Венсенского замка, частично служившего военной казармой. Температура воздуха, 
вместо того, чтобы прогреться с полуночи, наоборот упала почти до нуля. Машины 
замедлили ход. Они проехали через узкие ворота замка и на минуту остановились 
справа у башни карцера, построенной еще в четырнадцатом веке. Затем они 
двинулись дальше, проехав оставшуюся часть двора, шириной с треть мили. Чуть 
позже машины проехали мимо часовни шестнадцатого века.

Машины проследовали мимо аркад на другой стороне замка и медленно двинулись по 
мокрой от дождя, поросшей лесом, холмистой территории полигона. Они 
остановились рядом с уже готовой расстрельной командой. Протрубила труба. Мата 
Хари помогла громко молящейся сестре Леониде выйти из машины. Бок о бок обе 
женщины подошли к столбу, обозначавшему место казни. Это место пока было пустым.


Двенадцать солдат Второго зуавского полка выстроились в два ряда по шесть 
человек. Справа от них стояло четыре офицера. Неподалеку за ними встали сестра 
Леонида, преподобный Арбу и врач. Еще дальше, за расстрельной командой, войска 
производили построение. Там были кавалерийские. артиллерийские подразделения и 
пехотинцы. Офицер, стоявший вблизи Мата Хари зачитал: «Именем французского 
народа… «

Мата Хари отказалась быть привязанной к столбу. потому ей лишь слегка накинули 
веревку вокруг талии. Еще она не хотела, чтобы ей завязали глаза. Командующий 
офицер поднял саблю.

Смертельную тишину раннего утра разорвали двенадцать выстрелов. Лейтенант Шуго, 
военный врач, подошел к столбу, чтобы произвести «выстрел милосердия» в уже 
безжизненное тело. Доктор Робийар из военного госпиталя Бежен в Париже еще раз 
проверил, точно ли она мертва.

На часах было 6.15. Четырьмя минутами раньше, в 6.11, взошло солнце. Мата Хари 
— «Око дня» была мертва.

Позже в то же утро мэтр Клюне позвонил в голландское посольство. Оно 
проинформировало Гаагу. Тут открылись все шлюзы для фантазий, слухов и сплетен. 
Уже спустя месяц после казни в дело впутали даже само голландское правительство 
— благодаря статье, появившейся в одной немецкой газете. Там говорилось, что 
Мата Хари была придворной дамой королевы Вильгельмины. Нидерландский министр 
иностранных дел Джон Лаудон личной телеграммой проинформировал посольство в 
Париже, что «я приказал опровергать все подобные абсурдные истории». Он 
попросил посла в Париже «предпринять все, что в его власти, если такие слухи 
будут распространяться и во французской прессе, и позаботиться об 
информировании газет, что вышеназванная особа никогда не была придворной дамой 
и не имела ни малейшего отношения к королевскому двору».

Владелицы дома Мата Хари в Гааге, две сестры, написали в декабре 1917 года 
письмо в Париж, где спрашивали, известно ли посольству, кто будет дальше 
платить за жилье — «ее дочь, возможно», потому что «из-за нехватки жилья в 
городе сейчас самое лучшее время, чтобы продать или сдать этот дом». Им вскоре 
представился шанс. На аукционе 9 и 10 января 1918 года мебель и прочее 
имущество Мата Хари было продано. Барон Эдуард Виллем ван дер Капеллен 
старательно держался подальше от дома своей любовницы. Он даже не забрал свою 
фотографию, которая заняла выдающееся место среди продававшихся с аукциона 
вещей.

Джон МакЛеод в многочисленных письмах в министерство иностранных дел пытался 
получить справку, что стало с земным имуществом его бывшей жены. «Исходя из ее 
больших расходов в течение жизни» он предполагал, что «она обладала немалым 
имуществом». Как опекун своей дочки он хотел указать французским властям на то, 
что по праву часть этого ее имущества принадлежит его ребенку.

Посольство в Париже, получив ответ от французских властей, сообщило ему, что 
«все, что находилось в ее гостиничном номере, а также ее украшения из тюрьмы 
„Сен-Лазар“ и все прочее имущество было продано на аукционе 30 января 1918 
года». Чистая выручка составила 14251 франк и 65 сантимов. Это соответствует в 
наше время двум с половиной тысячам долларов. Деньги были выплачены 
французскому правительству, «имевшему на это преимущественное право, для 
покрытия расходов на судебный процесс».

Одновременно МакЛеоду сообщили, что после тщательной проверки установлено, что 
умершая не передавала прав на имущество и не составила завещания.

Реакция Джона была горькой: «Моя дочь была бы единственной наследницей свой 
матери, если бы все, что оставила эта женщина, благодаря заботливости 
Французской Республики не исчезло бы полностью, не оставив и следа. Они 
действительно прекрасно поделили добычу».

Но даже если бы Нон и унаследовала деньги своей матери, она не смогла бы ими 
воспользоваться. В том же письме Джона МакЛеода в Париж от 10 апреля 1919 года, 
в котором он просит выслать свидетельство о смерти своей бывшей жены «для 
возможного замужества» его дочери, он одновременно писал, что она собирается 
«вскоре оставить школу и отправиться учительницей в Голландскую Восточную 
Индию». К этому времени она уже прошла медицинскую проверку на предмет 
пригодности по состоянию здоровья к жизни в тропиках. Но ровно через четыре 
месяца, 10 августа 1919 года, она умерла. За день до того она вместе с мачехой 
подбирала шелковый муслин для вечернего платья, которое собиралась носить на 
корабле во время путешествия. Она была абсолютно здоровой. только при выборе 
ткани казалась немного нерешительной, что было ей несвойственно. В 11 часов 
вечера Нон отправилась спать. На следующее утро Гритье МакЛеод-Мейер нашла ее 
под одеялом мертвой. Ночью она умерла от кровоизлияния в мозг.

Отец пережил ее на немногим больше восьми лет. В возрасте почти семидесяти двух 
лет он был похоронен рядом со своей дочерью на кладбище городка Ворт-Реден близ 
Арнема. На могиле простой камень, без фамилии: «Наша Нон — родилась 2 мая 1898 
года, умерла 10 августа 1919 года — и ее отец, родился 1 марта 1856 года, умер 
9 января 1928 года».

Умерли и все остальные: патетический мэтр Клюне; капитан Ладу, который по 
намеку англичан заварил всю эту кашу; капитан Бушардон, завершивший работу Ладу 
и странным образом видевший свой долг в том, чтобы довести дело до 
единственного вывода, казавшегося ему правильным и подходящим, а затем 
подписавший приказ о казни; лейтенант Морне, с ходу отметавший все объяснения и 
протесты; подполковник Сомпру и его присяжные; и почти все, если не все, 
солдаты, расстрелявшие ее. Все они сейчас покоятся в мире в своих могилах, где 
бы те ни находились. Все, кроме Мата Хари.

В атмосфере недоверия, царившей во Франции 1917 года, никто из ее 
многочисленных друзей не набрался мужества потребовать ее тело после казни, 
чтобы достойно похоронить. Смертные останки оказались в прозекторской городской 
больницы в Париже, где это тело, вызывавшее столько вожделения, споров и 
восхищения, послужило прогрессу медицины.

Вышло так, что все, что осталось от Мата Хари — это немного серого пепла, 
где-то во Франции. Пепла, который когда-то был женщиной. Женщиной, жизнь 
которой началась в тихом и провинциальном голландском Леувардене, женщиной, 
любившей музыку, поэзию и красные платья, а позже еще деньги и мужчин, без 
которых она не могла жить.




БЛАГОДАРНОСТЬ И ПРИЗНАТЕЛЬНОСТЬ


Выразить благодарность тем многим людям, кто помог мне при поиске сведений и 
предварительной работе по созданию этой книги — почти безнадежное предприятие. 
Так как я впервые занялся делом Мата Хари больше тридцати лет назад, многие из 
тех, кто доверил мне свои переживания и знания, уже не принадлежат к числу 
живых. Прежде всего, это Анна Линтьенс, услужливый дух и самое доверенное лицо 
Мата Хари за многие проведенные ими вместе годы. Ей я особенно благодарен.

Также я должен поблагодарить за очень ценную поддержку француза Алена Преля. Он 
дополнил мои собственные материалы из секретного дела Мата Хари своими 
скопированными оттуда выдержками, что позволило мне дополнить последнюю часть 
книги важными подробностями, что не удалось бы без его помощи.

Мой старый друг Лео Фауст, который, будучи репортером в Париже встречал Мата 
Хари, достоин моей особой похвалы за его необычайную память. В начале тридцатых 
годов, когда он сменил журналистскую работу на владение и управление знаменитым 
голландским рестораном на Рю Пигаль, 36 (где на его фирменной вывеске было 
написано: «Поэт и торговец супом»), тема Мата Хари часто обсуждалась с ним за 
стаканчиком доброго голландского джина. За последние годы несколько встреч с 
ним в Голландии и многочисленные его письма дали мне немало неизвестных до сего 
времени фактов.

Также и госпожа Гритье МакЛеод-Мейер, третья супруга бывшего мужа Мата Хари, 
показала себя очень дружелюбной и гостеприимной (в этом случае, правда, вместо 
джина, было много кофе и пирожных), хотя беседа об ее жизни с дочкой Мата Хари, 
похоже, вызывала в ней тяжелые воспоминания.

Господин Виллем Дольк, городской архивариус Леувардена, и его предшественник 
господин Менсонидес, сейчас работающий в Гааге, были очень точны и исчерпывающи 
в своих справках и поисках и дружески посвятили мне большую часть своего 
времени. Также и господин Х. В. Кейкес из газеты «Леувардер Курант», урожденный 
фриз, чей журналистский и исторический интерес к Мата Хари не уступал моему. 
Кроме того, я благодарю госпожу Ибелтье Керкхоф-Хоогслаг и госпожу Бёйсман-Блок 
Вюбрандт, учившихся с Мата Хари в одной школе и рассказавших мне об этих 
далеких годах так, как будто все это происходило только вчера. Мадмуазель 
Люсьенн Астрюк, дочь многолетнего импресарио Мата Хари, предоставила в мое 
распоряжение интересные письма об артистической карьере танцовщицы. Очень 
ценную помощь оказала мне госпожа Рёйс, руководительница архива МИД Нидерландов 
в Гааге, и некоторые ее коллеги в голландском министерстве обороны.

Французское военное министерство было всегда готово помочь, когда речь шла об 
информации, которую мне разрешено было дать, ибо к самому секретному досье 
по-прежнему нет доступа. Также и немцы в МИД и министерстве обороны ФРГ в Бонне 
и Кобленце, и ряд чиновников в Восточном Берлине потрудились прилежно 
просмотреть все то, что осталось в их архивах Первой мировой войны, большая 
часть которых погибла во время уже Второй мировой войны при бомбежках Потсдама

Из всех тех, кого я посещал тогда — в 1932 году — в Голландии, художник и 
близкий друг Мата Хари Пит ван дер Хем доверил мне несколько очень ценных 
личных писем и сообщил много интересного из своих собственных воспоминаний о 
ней. Равным образом и доктор Рулфсема, господин де Балбиан Ферстер и обе милые 
голландские дамы, которых я в книге назвал просто «госпожа К.» и «госпожа Ф.». 
Им — в память — и многим другим, кто еще среди нас, а также всем тем, кого я, 
возможно, забыл здесь упомянуть, — моя самая сердечная благодарность!

Сэм Ваагенаар

Приложение. От переводчика

Книга Сэма Ваагенаара вышла первым изданием больше сорока лет назад. За это 
время выяснилось много новых интересных подробностей о жизни и смерти Мата Хари.
 В опубликованной в 2003 году в сборнике «Секретные службы в мировой истории» 
статье «Мата Хари — величайшая шпионка ХХ века?» немецкий историк Герхард 
Хиршфельд обобщает самые последние сведения, известные исторической науке об 
этой знаменитой женщине.

Герхард Хиршфельд. Мата Хари — величайшая шпионка ХХ века?

Оригинал: Gerhard Hirschfeld, Mata Hari: die grosste Spionin des 20. 
Jahrhunderts? Глава из сборника «Секретные службы в мировой истории», под ред. 
проф. Вольфганга Кригера (Geheimdienste in der Weltgeschichte, herausg. v. 
Wolfgang Krieger, Verlag C.H. Beck, Munchen, 2003).

Автор Герхард Хиршфельд — нештатный профессор новейшей истории Штутгартского 
университета и Директор библиотеки новейшей истории в Штутгарте.

Вред, который нанесла эта женщина, неописуем. Она, вероятно, величайшая шпионка 
нашего века.

Андре Морне, государственный обвинитель, 1917 г.

Итак, остается лишь призрак большой искусницы в любви, оказавшейся мелкой 
шпионкой-дилетанткой, которую расстреляли лишь потому, что осенью 1917 года 
понадобился широкий международный жест.




ИСТОРИЯ НРАВОВ ВРЕМЕН ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ , ПОД РЕДАКЦИЕЙ МАГНУСА ХИРШФЕЛЬДА, 
1929 Г.


Посвящается Гансу Блому в связи с его 60-летием



Вряд ли хоть одна современная женщина в такой мере возбуждала мужскую и, 
вероятно, также и женскую фантазию, как нидерландская танцовщица, шпионка и 
проститутка, выбравшая для себя артистический псевдоним Мата Хари. Со времени 
суда и казни в октябре 1917 года по обвинению в шпионаже в пользу Германии 
облик «эротической шпионки», ее экспрессивной жизни и трагической смерти 
постоянно менялись в коллективном сознании. В бесчисленных сообщениях очевидцев,
 в романизованных мемуарах, биографиях, пьесах и фильмах она продолжает жить 
как легенда, почти как миф, за которым поблекли и ее биография и исторический 
фон.

Маргарета Гертруда Зелле родилась 7 августа 1876 г. в Леувардене в 
нидерландской провинции Фрисландия. Дочь зажиточного буржуазного шляпника, 
потерявшего свое дело из-за собственного легкомыслия и финансовых спекуляций, 
после ранней смерти матери в 1891 году она жила у родственников в Лейдене и 
Гааге. В возрасте 21 года — без образования и собственных доходов — она 
ответила на брачное объявление колониального офицера шотландского происхождения 
из Нидерландской Индии (нынешней Индонезии), который был намного старшее ее и 
находился в Нидерландах в длительном отпуску. Быстро развивавшаяся связь между 
жизнерадостной и полной надежд Маргаретой Зелле и брутально-сентиментальным и 
по-солдатски авторитарным капитаном Рудольфом МакЛеодом с самого начала была не 
под счастливой звездой. Ни рождение двоих детей — сына Нормана Джона (январь 
1897 г.) и дочери Жанны Луизы (май 1898 г.), ни отъезд на Яву (июнь 1897 г.), и 
позднее на Суматру (май 1899 г.) не смогли спасти брак от расширяющейся трещины.


— Мой муж не покупает мне платьев, потому что боится, что я в них буду слишком 
хорошо выглядеть. Он невыносим. Кроме того, за мной увиваются молодые 
лейтенанты и влюбляются в меня. Очень тяжело вести себя так, чтобы муж не начал 
ревновать, — писала вскоре после приезда в колонию Маргарета своей подруге 
юности в Голландии.{1} Если Рудольф охотнее всего видел бы свою жену в обществе 
офицерских жен внутри хорошо охраняемого, но скучного мирка колониального 
гарнизона, то Маргарета открыла для себя, пусть поверхностно, магию 
дальневосточных культур, и, самое главное, силу своего очарования для мужчин 
этого военизированного окружения. Оба эти обстоятельства определят ее будущую 
жизнь.

И в то же время в ней развивается и третья страсть. В 1900 году в Париже 
проходит международная Всемирная выставка, и сообщения об этом событии доходят 
и до островов Нидерландской Восточной Индии. Для Маргареты Зелле с тех пор 
европейская метрополия обладает непреодолимой притягательной силой. Подруга, с 
которой она переписывалась, рассказывала потом, что Маргарета еще в то время 
выражала ей в письмах свое желание выступать в Париже как восточная танцовщица. 
Она уже тогда выбрала себе индийское имя: Мата Хари, око утренней зари.

Противоречия между супругами нарастали, особенно после смерти сына в июне 1899 
года — возможно из-за отравления (кем-то из слуг?). В марте 1902 года уже 
вышедший в отставку майор МакЛеод с женой и дочкой вернулся в Нидерланды. В 
августе того же года суд в Амстердаме зарегистрировал их развод (к тому времени 
Рудольф уже оставил свою жену), причем в пользу Маргареты, с которой осталась 
ее дочь Жанна Луиза. Одновременно супруг отказывается выплачивать ей 
назначенные судом алименты (якобы потому, что его бывшая жена крутится во 
второклассных отелях), а затем добивается того, что Маргарета в течение всей 
своей жизни больше никогда не увидит дочь.

Первая поездка 26-летней Маргареты в Париж — в 1903 году — и ее попытки стать 
там натурщицей оказались неудачными. Лишь через год ей под своим первым 
псевдонимом Леди Греша МакЛеод ей удалось быть принятой в парижские салоны. Как 
экзотически-эротическая танцовщица она привлекала к себе не только богемную 
публику. Ее выразительный, расплывчато напоминающий восточные храмовые танцы 
танцевальный стиль и ее с большой убедительностью рассказываемые «воспоминания» 
об ее юности на «юге Индии», с постоянно различающимися деталями биографии, 
находят живой интерес высшего парижского общества. Ее характерная смесь из 
открыто выставляемой напоказ эротики, дальневосточной культуры и научного 
обрамления представлений действует убедительно и буквально за ночь делает ее 
знаменитой. Ее «регулярный дебют» состоялся 13 марта 1905 года в музее Гиме, 
частном музее восточного искусства, уже окончательно под псевдонимом Мата Хари.

Газета «La Vie Parisienne» («Парижская жизнь») так комментировала необычное 
событие: «Эти абсолютно подлинные брахманские танцы мадам Мата Хари выучила на 
Яве у лучших жриц Индии. Эти танцы хранятся в тайне. В глубине храмов за ними 
могут наблюдать только брахманы и девадаши. К нашей большой радости и к 
наслаждению для глаз Мата Хари станцевала для нас танцы принцессы и волшебного 
цветка, призыва Шивы и танец Субрамайен. На ней очень упрощенное одеяние 
баядеры; в конце, как апогей простоты, она стоит перед Шивой гордо и без 
покрывала лишь в трико телесного света, скрывающем наготу. Чтобы умилосердить 
бога, она представляет себя ему. Это очень впечатляюще, очень смело и очень 
целомудренно. Мата Хари голландка, шотландка и яванка одновременно. От северных 
рас у нее высокий рост, сильное тело, а на Яве, где она выросла, она приобрела 
гибкость пантеры, движения змеи. Добавьте ко всему этому огонь, зажженный 
Востоком в глазах его дочери, тогда вы получите представление о новой звезде, 
которая зажглась вчера вечером над Парижем».

В одном лишь 1905 году Мата Хари больше тридцати раз танцует в эксклюзивных 
салонах Парижа и в домах знаменитых людей, среди которых барон Анри де Ротшильд 
и актриса Сесиль Сорель из «Комеди Франсэз». Она проводит шесть выступлений в 
«Трокадеро», еще одно в ревю-театре «Олимпия», ставшее центром притяжения 
парижского лета. Число частных приглашений и, правда, в большинстве своем, 
только краткосрочных ангажементов растет так быстро, что Мата Хари нанимает 
профессионального агента, Габриэля Астрюка. При его посредничестве она получает 
свой первый ангажемент за пределами Франции. В 1906 г. она танцует в Мадриде, 
где у нее начинается короткий роман с французским послом Жюлем Камбоном. Посол 
на ее процессе в 1917 году выступил одним из немногих свидетелей в ее защиту. 
Затем последовали выступления в Монте-Карло и в Вене, потом в Милане, вызвавшие 
интерес к исполнительнице восточных танцев уже во всей Европе. Мата Хари была 
на вершине своего успеха. На короткое время она стала одной из самых 
высокооплачиваемых танцовщиц в мире. Созданный не ею, но испытавший сильнейшее 
ее влияние «восточный кич» (Фред Купферман) был тогда особенно в моде. Портреты 
Мата Хари появляются на почтовых открытках, пачках сигарет и скоро уже на 
жестяных банках с голландским печеньем. Даже совсем обедневший к тому времени 
ее отец издал в 1906 году в Амстердаме книгу «История жизни моей дочери и мои 
претензии к ее бывшему супругу». Она продается очень хорошо — к большой выгоде 
Адама Зелле и к увеличению славы его дочки в Нидерландах.

Но таким же быстрым как взлет, оказался и спад славы. Мата Хари не удалось быть 
принятой ни на одну классическую европейскую сцену — ее выступления в 
Монте-Карло (1906, 1910) и в Милане (1912) были исключениями. Признанные 
режиссеры и композиторы тоже ею не заинтересовались. Рихард Штраус отклонил ее 
предложение выступить в роли Саломеи в Берлине, хотя она и утверждала, что 
«только я смогу станцевать Саломею». А кроме того, звезда восточных 
представлений столкнулась с конкуренцией. Молодые, более привлекательные, и 
главное, более талантливые танцовщицы, например, обучавшаяся в Берлине и 
Сан-Франциско канадка Мод Аллан, начинают наступать ей на пятки. Появившиеся в 
самом начале ее карьеры критические голоса теперь звучат все громче и больше. 
Они утверждают, что Мата Хари бесталанна, а ее дальневосточное искусство 
сплошное мошенничество. На некоторых критиков, например, на известного 
директора парижского театра она даже подает иск в суд за клевету. Судьи (после 
двухлетнего процесса!), наконец, принимают решение, что она создала нечто новое 
своими танцами, но ответчик-театрал отказывается выплатить ей компенсацию.

Но главным недостатком Мата Хари оставались ее образ жизни, несерьезный, 
непостоянный, ее тяга к переменам и огромная расточительность, приводящая к 
вечной нехватке денег и, прежде всего, к постоянному поиску богатых и щедрых 
мужчин, готовых профинансировать ее роскошный стиль жизни. Так в ее жизни все 
большую роль начинает играть проституция. Она уже была многолетней содержанкой 
богатых мужчин в Париже, Амстердаме, Берлине и Мадриде, но ее расточительность 
и параноидальный страх бедности — несомненно, пришедший от детства и от 
неудачного брака — заставляют ее идти на все новые, обычно мимолетные 
сексуальные связи с мужчинами, которые могут щедро заплатить за них.

Когда разразилась Первая мировая война, Мата Хари была в Берлине. У нее там был 
зажиточный любовник-немец, помещик и гусарский лейтенант Альфред Киперт. Кроме 
того, ей предложили работу во второклассном театре в оперетте «Вор, укравший 
миллион». Но назначенная на начало сентября премьера была отменена. 
Запланированное возвращение во Францию через Швейцарию уже невозможно. Как и 
другие иностранцы, голландская подданная сначала не может получить разрешение 
на выезд из Германии, а с введением военного положения и на нее 
распространяются строгие ограничения, налагаемые на иностранцев. В Германии ее 
несколько раз арестовывают, как сообщала Мата Хари французским следователям, ее 
считали подозрительной как русскую и, следовательно — шпионку: — Полиция 
обращалась с иностранцами как со зверями. Наконец, в середине августа ей 
удалось выехать в нейтральные Нидерланды. Ее старый друг и покровитель барон 
Эдуард ван дер Капеллен позаботился об ее материальном благополучии. Ее 
выступления в декабре 1914 года в Королевском театре Гааги, а затем в Арнеме 
оказываются даже небольшим сценическим успехом. Но тихая жизнь в нидерландской 
провинции не для нее. Несмотря на войну в Европе, она снова появляется в Париже,
 где поселяется в собственном доме (в Нелли), который подарил ей французский 
банкир и бывший любовник, и по-прежнему надеется на театральный успех.

Для космополитки Мата Хари начало войны стало катастрофой во всех отношениях. 
Конец «прекрасной эпохи» и вспыхнувший национализм имели печальные последствия 
для ее экстравагантного стиля. Внезапно отошло в прошлое все, к чему она 
привыкла — легкие и неконтролируемые путешествия, частые переезды и пребывания 
в дорогих отелях, а также то, что полиция раньше очень редко интересовалась 
личностью ее часто менявшихся сексуальных партнеров. Воюющие (а часто и 
нейтральные) страны запретили почти все путешествия, ввели ограничения почти во 
всех общественных и личных сферах жизни, и требовали от своих подданных 
безусловной лояльности.

Первая действительно тотальная война в европейской истории велась не только на 
многочисленных полях сражений. И на так называемых «внутренних фронтах» и 
особенно в головах людей она принимает новые формы массовой мобилизации и 
оказания влияния. Правительственная пропаганда и манипуляция становятся 
повседневным явлением на войне, как и постоянное расширение прав 
государственных органов, особенно осуществляемых ими контроля и цензуры. 
Несмотря на провозглашенные в начале войны в Германии Burgfrieden («гражданское 
согласие») и во Франции Union Sacree («священный союз») между всеми 
парламентскими партиями, общественными организациями и союзами, недоверие к 
предполагаемым врагам государства и к социальным аутсайдерам очень велико. И 
чем больше потерь приносит затянувшаяся война, чем призрачнее шансы на скорую 
победу, тем сильнее это недоверие. Особенно разрушительную роль в массовом 
сознании начинают играть так называемые шпионы и предатели.

Уже в первые дни войны во всех проводящих мобилизацию странах происходят 
беспрецедентные и массовые выступления против иностранцев и против лиц, 
считающихся ненадежными для нации. Иногда опасно даже говорить с чужеземным 
акцентом. Погромы, поджоги и единичные случаи судов Линча происходят прямо на 
глазах у полиции. Потому власти требуют интернировать всех проживающих в стране 
«враждебных иностранцев». Ипподромы (в Берлине), удаленные поселения (остров 
Мэн) и стадионы (в Париже) превращаются в места массового пребывания 
иностранцев из враждебных государств; многие из этих лагерей просуществуют всю 
войну. Быстрое введение осадного или военного положения правительствами с 
предоставлением полицейским органам широчайших полномочий приводит сначала к 
временному успокоению внутренней ситуации. Одновременно в населении этих стран 
возрастает чувство мнимой или постоянной опасности для внутренней безопасности. 
Большое значение имели при этом «представления о конспиративной войне» (Гундула 
Бафендамм), то есть рассказы о том, что то или иное событие на войне было 
результатом шпионажа или измены. Мата Хари была не первой публичной жертвой 
этих конспиративных фантазий и страхов, и она не будет последней.

Распространившуюся по всем ведущим войну странам шпиономанию никак нельзя 
назвать плодом Первой мировой войны. Еще в довоенное время, прежде всего, 
радикальные правые политические силы во Франции («Французское действие») 
пытались (тогда еще безуспешно) представить проживавших там иностранцев как 
потенциальных шпионов, а их предприятия — как резидентуры. Журналист Леон Доде 
в августе 1914 года возобновил свою резко направленную против Германии полемику 
и добился заметного «успеха». И серьезные газеты как Paris-Midi и L?Echo de 
Paris тоже включились в кампанию против немецких шпионов. Для Доде атаки 
регулярной немецкой армии на фронте и действия оперирующих в тылу у французов 
немецких шпионов — две стороны одной медали, которые лишь вместе взятые 
образуют картину «тотальной войны». В 1915 г. Доде основывает La Ligue pour la 
guerre d?appui («Лигу содействия войне»). Ее члены обязуются сообщать властям о 
любом подозрительном поведении своих сограждан (смена мест жительства, поездки).
 И хотя большинство французов отмахивается от его предложений, как от 
пропаганды, а праворадикальное «Французское действие» не может представлять 
собой всю картину французской военной прессы, тем не менее, экстремистский 
лексикон Доде и его враждебные по отношению к иностранцам мысли порой играют 
роль катализатора для увеличения общественной поддержки распространявшимся 
фантазиям о шпионах и заговорах.

Радикальная агитация Доде направлена не только против вражеских шпионов и их 
помощников во Франции. К его заслугам можно отнести и уход в отставку 
либерального министра внутренних дел Луи-Жан Мальви, ставшего в августе 1914 
года одним из архитекторов «Священного союза». Французские правые проводят 
беспрецедентную кампанию ненависти и клеветы против радикального социалиста 
Мальви, что вынудило его уйти в отставку в августе 1917 года. В 1918 году 
Верховный суд приговорил его к пяти годам ссылки за серьезные служебные ошибки, 
причинившие вред внутренней безопасности. Еще один радикальный социалист, 
довоенный премьер-министр Жозеф Кайо, в 1911-1912 годах сторонник проведения 
миролюбивой политики по отношению к кайзеровской Германии, был вынужден после 
войны держать ответ перед политическим судом Сената за предполагаемые контакты 
с противником. Следствие против Кайо вел в 1920 году судебный следователь 
третьего парижского военного суда Пьер Бушардон, который вел расследование и по 
делу Мата Хари.

Разросшаяся в Европе шпионская истерия получила особый акцент в связи с 
подозрениями, выдвигавшимися против женщин. В Великобритании не в последнюю 
очередь именно писатели, посвятившие себя жанру шпионского романа, стали 
раздувать представление о немецких нянях, медсестрах, официантках и школьницах, 
добровольно после 1914 года начавших служить кайзеру. Но и в Германии страх 
перед женщинами-шпионками был велик. Один сотрудник германской разведки по 
имени Феликс Гросс хвастал в своих мемуарах, что его организация с 1914 по 1917 
годы внесла в свои досье имена многочисленных русских шпионок, среди них две 
великие княжны, 14 принцесс, 17 графинь и многие другие дамы из русского 
дворянства, а также жены министров, послов и ученых. К этому, несомненно, 
добавился и сексуальный элемент «шпионки-соблазнительницы» (Джули Уилрайт): 
загадочная иностранка, расчетливая куртизанка как образ, противопоставляемый 
жертвующей собой супруге и верной солдатской невесте. Уже в 1909 году майор 
Джеймс Эдмондс, отвечавший за контрразведку в британском Военном министерстве, 
указывал в одном внутреннем документе на то обстоятельство, что «использование 
со стороны немцев женщин для получения разведывательной информации очень 
велико», и что немцы массово пользуются «горизонтальными профессионалками» (т.е.
 проститутками).

Зато первый руководитель британской Секретной Службы (позднее МИ 5) сэр Вернер 
Келл, организация которого во время получала в среднем по 300 сообщений в день 
от бравых земляков, доносивших на подозрительные «немецкие шпионские действия», 
в том числе достаточно часто и на женщин, относит особую склонность женщин к 
шпионажу полностью к писательским фантазиям:

— Женщины не способны быть профессиональными сотрудниками разведывательных 
служб. (…) Они могут быть лишь успешными наводчиками, знающими нужных людей, 
вербовщицами или обучать агентов в не связанных с техникой вопросах. Правда, 
книга Вернона Келла (Intelligence in War. Lecture Notes) вышла только в 1934 г.

Голландец Оресте Пинто, который в Первую мировую войну был французским агентом, 
а во Вторую стал известным контрразведчиком, написавшим после нее интересные 
работы о шпионаже, тоже очень низко оценивал в книге «Spycatcher Omnibus» 
(1952) эффективность женщин как агентов и шпионов, за одним исключением: — 
Жизнь в чрезвычайно тяжелой психологической ситуации часто приводит к тому, что 
женщина-шпионка поддается своим чувствам. (…) Мужчина с самообладанием никогда 
не позволит своему сексуальному поведению оказывать влияние на работу, которую 
он выполняет. Он может заниматься сексуальными авантюрами, но не будет 
подчиняться своим эмоциям. Среди женщин только проститутки могут вести себя так,
 но проституткам доверять нельзя. Потому из них никогда не выйдет надежных 
агентов. Женщины могут влюбиться именно в тех мужчин, за которыми они шпионят, 
таким образом, они переходят на сторону врага и уносят с собой всю информацию, 
полученную ими для решения их задач (…) Женщины уже по самой своей природе не 
пригодны к шпионажу.

Во время Первой мировой войны разведывательная организация в Париже, в которую 
входил Пинто, «Второе бюро», пришло в случае Мата Хари к совершенно иной оценке,
 которая и определила ее судьбу: и куртизанка, занявшаяся шпионажем, может быть 
очень эффективной агенткой на службе иноземной державы.

В начале декабря 1915 года Мата Хари покинула свою нидерландскую родину чтобы 
отправиться во Францию единственно возможным и очень сложным морским путем 
через Англию и Испанию. Британские власти, которым она 3 декабря в Фолкстоне 
заявляет, что собирается посетить Францию для решения своих личных вопросов, 
были совершенно не удовлетворены ее противоречивыми ответами. Она получила 
разрешение на продолжение поездки, но одновременно полиция заявляет, что при 
следующей попытке «мадам Зелле» не получит «разрешения на въезд в Соединенное 
королевство». Это был первый раз, когда власти воюющей страны официально 
обратили внимание на Мата Хари, за ним последуют другие.

Во время своего пребывания в Париже Мата Хари с сожалением заметила, что война 
изменила город и людей. Пусть вокруг было полно вернувшихся в отпуск с фронта 
офицеров, жаждущих наслаждений и готовых заплатить за быстрые любовные 
приключения, но о продолжении карьеры танцовщицы ей нельзя было и мечтать. 
Французская полиция обращает на нее внимание как на «подозрительную бельгийку» 
(!), но посланные по ее следу сыщики приходят к выводу, что когда-то всемирно 
известная танцовщица и бонвианка ведет тут «обычную мелкобуржуазную жизнь». 
Разочарованная Мата Хари уже в конце декабря возвращается в Гаагу.

24 мая 1916 года она отправляется в свое второе за время войны путешествие в 
Париж. Теперь ее маршрут проходил через Виго и Мадрид, где она несколько дней 
прожила в фешенебельном отеле «Ритц». По всей видимости, она уже тогда была 
«шпионкой Германского рейха», как утверждал французский обвинитель на ее 
процессе в 1917 году. В апреле Мата Хари познакомилась в Гааге с немецким 
консулом в Нидерландах Карлом Крамером, который, как выяснилось позднее, 
сотрудничал с секретной службой полковника Вальтера Николаи. Мата Хари сама 
признала, что Крамер предложил ей оплатить ее долги, он сразу дал ей аванс в 20 
тысяч франков. За это ей нужно было продолжить свою предшествующую жизнь: — 
Путешествуйте, привозите нам новости! Якобы она уже в это время — в любом 
случае, так предполагало обвинение — получила свой кодовый номер Х-21. Возможно,
 Мата Хари еще не поняла значение своего соглашения с Крамером, тем более что 
немецкий консул не потребовал от нее ничего нового. Напротив: она привыкла, что 
ее постоянно финансировали богатые мужчины и к ее талантам, несомненно, 
относилось умение вести беседы и рассказывать истории — или, при необходимости, 
их выдумывать.

Путешествие Мата Хари через Испанию в Париж вызвало подозрения Второго бюро, 
которое с 1914 года отвечало во Франции за разведку и контрразведку. Его 
руководитель с 1915 года капитан Жорж Ладу, пишущий на военные темы журналист и 
издатель газеты «Радикал», бывший выпускник военной академии Сен-Сир, кроме 
всего прочего — протеже главнокомандующего генерала Фоша. Второе бюро в то 
время, как и большинство секретных служб в начале своего существования 
представляло собой странное, временами забавное, почти любительское учреждение. 
Почетные агенты из различных слоев общества, среди них немало художников и 
актеров, затем профессиональные военные и полицейские смешались в нем как в 
калейдоскопе, сам их шеф — полный фантазий и не без тщеславия, очевидно 
ожидающий большого признания, как своей персоны, так и возглавляемой им этой 
новой и дорогостоящей организации.

Ладу направляет для слежки за Мата Хари двух своих агентов. Те наблюдают за ней 
несколько месяцев подряд и днем и ночью. Составленное на основе их донесений 
досье регистрирует почти всех ее посетителей с 18 июня 1916 года по 13 января 
1917 года, ее телефонные звонки, всех, с кем она переписывалась, покупки и 
поездки. Так у Второго бюро появляется портрет проститутки или бонвианки с 
международным флером, живущей, несмотря на войну, на широкую ногу и вращающуюся 
почти исключительно среди офицеров. Предъявленное на процессе описание ее 
передвижений и встреч называет в числе гостей Мата Хари в августе 1916 года 
среди прочего: французского лейтенанта «около тридцати лет, в пехотном мундире»,
 барона Роберта (Анри) де Маргери, двух ирландских офицеров Джеймса Планкетта и 
Эдвина Сесила О`Браейна, «двадцатилетнего ирландского офицера». Джеймса Стюарта 
Фернье, бельгийского генерала Баумгартена и «одного британского капитана». 
Когда на процессе ее спросили, почему она общалась почти исключительно с 
военными, которые могли давать ей сведения о перемещениях войск и военных 
планах, Мата Хари с потрясающей откровенностью ответила: — Я люблю офицеров. Я 
любила их всю жизнь. Я лучше буду любовницей бедного офицера, чем богатого 
банкира. Мое самое большое наслаждение — спать с ними, не думая о деньгах. Еще 
я люблю сравнивать разные нации. Кроме того, все эти господа заботились обо мне,
 и я говорила им «да» от всего сердца. Они уходили от меня удовлетворенными, 
ничего не говоря мне о войне.

Конечно, это не вся правда. Еще больше, чем бедного офицера, любила Мата Хари 
офицера богатого, гарантировавшего ей безоблачное будущее. Но настоящая шпионка,
 знакомящаяся с военными ради получения информации о текущем положении на 
фронте, о военных планах или даже о настроениях на фронте, поступала бы совсем 
по-другому. Она не позволила бы, чтобы любовные приключения мешали ее 
профессиональной деятельности и вообще поставили бы ее под сомнение. Большую 
любовь Мата Хари зовут Владимир (Вадим) Маслов, с которым она впервые 
встретилась в конце июля 1916 года. Ему был 21 год. Он был красивым и сильным 
капитаном особого полка российской армии, участвовавшего в битве при Шампани. 
Во время второй их встречи всего через несколько дней после первой, «Вадим» уже 
тяжело ранен и направляется в лазарет. После немецкой газовой атаки он ослеп на 
левый глаз, и у него повреждены легкие. Для выздоровления его направили в 
клинику в Виттель у подножия Вогезских гор. Мата Хари безуспешно пыталась 
добиться у ряда высокопоставленных чиновников разрешения на поездку к «Вадиму» 
в клинику, находящуюся в запретном военном районе.

На это время припадает и ее первая встреча с Жоржем Ладу. Мата Хари надеялась, 
что он поможет ей с пропуском в Виттель. Шеф Второго бюро позднее опишет свою 
встречу с ней в мемуарах («Les chasseurs d'espions: comme j'ai fait arreter 
Mata Hari»). Мата Хари — согласно Ладу — откровенно признала свое 
сотрудничество с немецкой разведкой еще в начале их разговора, что имело вид 
такого свободного диалога между шпионкой и контрразведчиком:

Мата Хари: — Эта идиотская игра должна, наконец, закончиться. Или я опасна и вы 
должны выслать меня из Франции, или я просто милая, безопасная женщина, которая,
 оттанцевав всю зиму, хочет пожить в спокойствии.

Ладу спросил ее, не хочет ли она сослужить Франции «большую службу».

Мата Хари: — Об этом я никогда не думала.

Ладу: — Вы, конечно, очень дороги.

Мата Хари: — Вы можете исходить из этого.

Ладу: — Как вы думаете, сколько стоит такая работа?

Мата Хари: — Очень много или совсем ничего.

Ладу: — Подумайте об этом. Посмотрите, сможете ли вы что-то сделать для нас. Я 
дам вам пропуск в Виттель. Только обещайте мне не соблазнять французских 
офицеров. (…) Какое бы решение вы не приняли, как только примете его, посетите 
меня снова.

Что бы ни думать о представленном Ладу в своих вышедших в 1932 году 
воспоминаниях, несомненно, написанных во многом ради самооправдания, описании 
этой странной беседы, ясно, что эта встреча во Втором бюро в августе1916 года — 
по крайней мере, с точки зрения самой Мата Хари — стала фундаментом для ее 
дальнейшей карьеры официально признанной французской разведкой 
немецко-французской «двойной шпионки». И получение желаемого пропуска она тоже 
восприняла как подтверждение того, что она теперь работает «на Францию». Нет 
документов о том, что обсуждалось этими двумя людьми, чьи черты характера в 
разных описаниях и биографиях показывают немало сходства, на этой и последующей 
встречах. Решающим стимулом для Мата Хари послужить французской стороне была 
хроническая нужда в деньгах и расплывчатая надежда избавиться, хотя бы частично,
 от своих долгов с помощью французской разведки. Ладу позднее называл сумму в 
один миллион франков, которую Мата Хари после поездки в Виттель потребовала от 
него для ее будущей шпионской деятельности. За это Мата Хари даже предложила 
встретиться со старшим сыном Кайзера, кронпринцем Вильгельмом, в его штабе 
(Группа армий «Германский Кронпринц») в Стенэ (к юго-востоку от Седана): — Я 
уже была его любовницей и, стоит мне захотеть, я всегда смогу его увидеть. 
Упоминание Ладу о связи Мата Хари с сыном германского Кайзера является, как 
нетрудно догадаться, его выдумкой постфактум. Мата Хари не была знакома с 
немецким кронпринцем, и, насколько известно, никогда не была в сексуальных 
связях ни с одним членом германского императорского дома. Но и она на процессе 
подтвердила, что запрашивала один миллион франков. Ладу, конечно, не 
откликнулся на это из ряда вон выходящее финансовое требование, но и не отверг 
его сразу, зато призвал Мата Хари: — Поезжайте в Бельгию. Вы получите 25 тысяч 
франков за каждого изобличенного агента противника.

Шеф Второго бюро объяснял потом то, что он так просто отпустил Мата Хари, тем, 
что он хотел подготовить для подозреваемой ловушку; он-де видел в ней всегда 
лишь «добровольную помощницу», но никак не действующую для Франции «разведчицу».
 Но, во всяком случае, Ладу в конце следующей их встречи 20 сентября передал ей 
список имен контактных лиц в оккупированной немцами Бельгии, работающих на 
Францию, и он же обучил ее обращению с симпатическими чернилами. И то, и другое 
— очень необычно для поведения профессионального охотника за шпионами, который 
якобы с самого начала был убежден в правильности своих подозрений в адрес этой 
«шпионящей для Германии бонвианки», как он неоднократно подчеркивал 
впоследствии. По совету Ладу, Мата Хари должна была вначале вернуться в Гаагу, 
чтобы подождать новых инструкций из Второго бюро.

Последовавшие за этим месяцы стали решающими для дальнейшей судьбы реальной или 
самозваной «двойной шпионки». Так как Мата Хари не получила никаких конкретных 
шпионских заданий ни от немцев, ни от французов, она сама проявила инициативу, 
делая то, что она делала всегда — и с большим успехом. Она начала встречаться с 
известными и влиятельными мужчинами — или с теми, которых считает таковыми. Ее 
важнейшее новое открытие — военный атташе немецкого посольства в Мадриде майор 
Арнольд фон Калле, который помимо обычных дипломатических сплетен и уже 
известных международных слухов сообщил ей о прибытии подводных лодок и об 
отсылке немецких и турецких офицеров на контролируемый французами марокканский 
берег. Задание офицеров — спровоцировать восстание местного населения против 
колониальной администрации. Мата Хари считает эту информацию настолько важной, 
что немедленно информирует об этом Ладу. В ответ майор фон Калле узнает от Мата 
Хари о том, как страдает население Парижа от тягот войны и о том, что боевой 
дух французских войск на третьем году войны никак нельзя назвать лучшим. 
Начальнику немецкой разведки в нейтральной Испании эти сведения, как признала 
Мата Хари на процессе, обошлись в 3500 песет (около 3000 франков). Но Калле мог 
почерпнуть такие же знания из репортажей корреспондентов испанских газет. В это 
же время Мата Хари завязывает любовную аферу с военным атташе Франции 
полковником Жозефом Данвинем, который отвечает за французскую разведку в 
Испании. Его она тоже информирует о шпионских операциях фон Калле. Данвинь 
высоко оценил ее сведения и переслал в Париж доклад на семнадцати страницах, не 
раскрывая свой источник. Оба господина знают друг друга и прекрасно друг друга 
понимают.

Самостоятельное и решительное появление Мата Хари в Мадриде в конце осени 1916 
года и факт, что она переносит информацию одновременно от постели к постели 
укрепляют в разведывательных кругах укоренившееся представление о ней как о 
«шпионящей куртизанке». Они явно замечают в этом случае воспринимаемую ими как 
некий симбиоз связь сексуальности и предательства. Несмотря на жалкое 
содержание обмениваемой информации у них в головах доминирует образ не знающей 
угрызений совести, отчаянной и готовой на все шпионки. Миф Мата Хари 
окончательно вытеснил реальную личность. При этом на задний план почти 
полностью отошли другие обстоятельства этих странных событий в Мадриде: 
присутствие другой шпионки Второго бюро в этом городе, которая в одно время с 
Мата Хари успешно действует в качестве двойного агента и в немецком списке 
значится под кодом S-32. Но в отличие от Мата Хари уроженка Лотарингии Марта 
Рише (она же Марта Ришар, девичья фамилия Бетенфельд) получила от Ладу 
официальное поручение: она искала и нашла доступ к военно-морскому атташе 
немецкого посольства Гансу фон Крону. Фон Крон не только информировал ее о 
передвижении действующих в Средиземном море немецких подводных лодок, он даже 
сообщил ей немецкий шифр для радиопереговоров между Берлином и Мадридом. Такой 
же код, который к этому времени уже был удачно вскрыт британской секретной 
службой, использовал майор фон Калле для своих телеграмм в Гаагу, чтобы 
потребовать денег и инструкции для агента Х-21. Мата Хари не догадывается, что 
ее постоянные просьбы к спонсорам в Нидерландах — консулу Крамеру и барону ван 
дер Капеллену — немедленно перевести деньги в Гаагу ее домоправительнице Анне 
Линтьенс, постоянно прочитываются Вторым бюро в Париже и систематически 
интерпретируются не в ее пользу. На ее процессе обвинитель Морне даже утверждал,
 что имя домоправительницы всего лишь кодовый псевдоним немецкого консула и 
разведчика Крамера.

Положение Мата Хари становится опаснее с каждым днем. Ее проявляемая в течение 
всей жизни склонность смешивать факты и фантазии, постоянно корректировать свой 
настоящий возраст и придумывать себе разные биографии вызывают у властей все 
больше подозрений. Во время недобровольной остановки в Англии — пассажирский 
пароход «Голландия», идущий в Амстердам, был задержан британским флотом и 
отведен в гавань Фалмут — английские полицейские заподозрили ее в том, что она 
на самом деле разыскиваемая немецкая шпионка Клара Бенедикс. Только с большим 
трудом после двух недель в лондонском следственном изоляторе ей с помощью 
голландских дипломатов удалось доказать, что она на самом деле «Миссис Зелле 
МакЛеод»(!). Удивленным сыщикам из Скотленд-ярда Мата Хари помимо прочего 
открыла, что она на самом деле французская шпионка, работающая на Ладу и его 
Второе бюро. На запросы Скотленд-ярда и нидерландского посольства в Лондоне 
Ладу дал отрицательный ответ — арестованная Мата Хари не имеет никакого 
отношения к возглавляемой им секретной службе. Напротив, он недвусмысленно 
подчеркивает, что считает эту даму немецкой шпионкой. На вежливом языке 
нидерландских дипломатов этот судьбоносный для Мата Хари пассаж звучит так: — 
(…) полученные официальными путями сообщения из Парижа дают основание 
предполагать, что миссис МакЛеод действительно занимается тем, что 
(французской) полицией рассматривается как нежелательное занятие. В первый раз 
Мата Хари не получила разрешения от англичан на выезд в Нидерланды, но зато она 
может — вероятно, с особого согласия Второго бюро — отправиться назад в Испанию.
 После официального дистанцирования Ладу от своей «двойной шпионки» ее 
дальнейшая судьба кажется предопределенной, а арест (который может произойти 
только на французской земле) становится лишь вопросом времени.

Нельзя не отметить, что Мата Хари постоянно игнорировала многочисленные 
предупреждения во время своего возвращения — в начале декабря 1916 года из 
Англии в Испанию, а затем 2 января 1917 года на поезде из Испании во Францию. 
Конечно, она не знает о содержании послания Ладу Скотленд-ярду, где он 
отрекается от нее, но ведь обстоятельства ее почти насильственного возвращения 
должны были заставить ее задуматься, как и намеки ее друзей -испанцев, что за 
нею повсюду следит агент Второго бюро. Полная надежд на то, что ее удачная 
агентурная работа в Мадриде очень впечатлила начальника французской разведки, и 
доверяя бесчисленным высокопоставленным французским знакомым и любовникам, 
всегда помогавшим ей в трудных ситуациях, Мата Хари 3 января возвратилась в 
Париж. Но тут она и попала в западню, из которой не было выхода. 13 февраля 
1917 года она была арестована в отеле на Елисейских полях и обвинена в 
«шпионаже и сотрудничестве с разведкой противника», «в целях поддержки его 
(военных) операций». Арест «шпионящей куртизанки» сразу же стал считаться 
большим успехом полиции, и с политической точки зрения, он, по меньшей мере, 
временно, оказался очень полезным для правительства.

С зимы 1916/17 гг. военное и экономическое положение, и, в первую очередь, 
настроения в стране драматично ухудшились. Весной французская армия оказалась в 
тяжелейшем кризисе. Ни оборонительные сражения у Вердена с 1915 года с их 
огромными потерями, ни британские и французские наступления на Сомме не 
принесли желаемого существенного улучшения для французских военных перспектив. 
Неподготовленное наступление на Шмен-де-Дам окончилось неудачей. Командующему 
генералу Роберу Нивеллю не удалось прорвать немецкие оборонительные линии и 
избежать битвы на истощение. В связи с гигантскими потерями в апреле 1917 года 
начинаются мятежи в регулярных французских частях, которые быстро 
распространяются. Лишь отставка Нивелля в середине мая и подавление бунтов 
(драконовскими методами военных трибуналов) сменившим его Филиппом Петэном 
консолидировали ситуацию и настроение в армии. Но бурлило и мирное население. 
Постоянный продовольственный кризис и галопирующая инфляция привели в Париже, а 
затем и в других местах, к первым забастовкам в январе1917 года, которые через 
несколько месяцев переросли уже в целое забастовочное движение, перекинувшееся 
и на предприятия военной промышленности. В лагере французских правых и 
консервативной буржуазии распространяется мнение, что за кампанией неподчинения 
в армии и забастовками парижских рабочих стоит систематически направляемое 
иностранными агентами движение. Конспиративные предположения и фантазии 
получили новый толчок, как непреходящий страх перед иностранными шпионами и 
внутренними предателями.

На фоне этих событий и в связи с раздуваемыми прессой сенсационными историями, 
создававшими атмосферу ненависти к иностранцам, Мата Хари вряд ли могла 
рассчитывать на честный суд. Но получилось еще хуже. Адвокат Мата Хари мэтр 
Эдуард Клюне, ее бывший поклонник, был прекрасным специалистом по 
международному праву, но не имел опыта процессов, связанных с военными 
преступлениями. Так что честолюбивому судебному следователю Пьеру Бушардону 
оказалось легко запутать обвиняемую во множестве свидетельствующих против нее 
противоречий, и таким путем значительно расширить и укрепить скудную поначалу 
обвинительную базу. Жорж Ладу, единственный человек, который мог бы дать 
подлинно экспертные показания, предпочел молчать как о своих договоренностях с 
этой «двойной шпионкой», так и о вполне банальных результатах ее шпионской 
деятельности. На в общей сложности 14 допросах Мата Хари, которые провел 
Бушардон между февралем и июнем 1917 года, все время речь шла о деньгах, 
которые она требовала, просила, в которых ей отказывали или ей переводили — в 
общем, о деньгах, якобы полученных от немецкой стороны за агентурную работу.

Это было самым слабым местом у Мата Хари, потому что она никогда не 
задумывалась о происхождении поступавших ей денег. Часто ее наивность не знала 
границ. Майор Калле однажды затребовал для нее из Берлина десять тысяч франков, 
сообщила она следователю, но на самом деле заплатил ей всего 3500 песет, но это 
был ее гонорар за предоставленные ему «нежности». Наконец, она подтвердила 
получение двадцати тысяч франков от консула Крамера в Гааге, предназначенных 
для оплаты ее поездок и получения «полезной информации»; но с другой стороны 
немцы в августе 1914 года конфисковали в Берлине все ее меховые шубы. Они 
стоили как раз двадцать тысяч франков, так что в результате просто была 
восстановлена справедливость. После 14 допросов Бушардон уже был убежден, что 
случай Мата Хари, как он заметил, является недвусмысленным, практически она 
взята с поличным («in flagrante delicto»). В этом случае приговор военного суда 
мог быть только одним.

Процесс Мата Хари начался 24 июля 1917 года и проходил, как и все французские 
военные суды, за закрытыми для публики дверями. И в парижской прессе появилось 
лишь одно короткое сообщение об открытии процесса против «шпионки, танцовщицы 
Мата Хари (…), которую обвиняют в сотрудничестве с врагом». Шесть судей 
военного трибунала принадлежали к разным родам войск. Защитник мэтр Клюнэ 
безуспешно пытается найти свидетелей для защиты. Только два ее бывших любовника,
 посол Жюль Камбон и высокопоставленный чиновник министерства иностранных дел 
Анри де Маргери, нашли в себе мужество, чтобы лично высказаться в пользу 
обвиняемой. Бывший военный министр генерал Адольф-Пьер Мессими, который тоже 
был в любовной связи с Мата Хари, сообщил суду в письменном виде, что»она (Мата 
Хари) не выманивала у него никакой (военной или политической) информации и не 
пыталась этого делать». Но свидетельство Мессими не имело значения, потому что 
председательствующий судья Альбер Сомпру отказался назвать имя генерала.

Мата Хари не нашла способа убедить суд в ее невиновности. Она безуспешно 
настаивала на том, что ее контакты с немцами были лишь любовными, но не могла 
развязать противоречия в ее показаниях об этих краткосрочных, но хорошо 
просчитанных и принесших материальную выгоду встречах. Как «международная 
женщина» — так назвала себя обвиняемая в одном из выступлений — она не обязана 
быть лояльной Франции, и она может иметь друзей и в тех странах, с которыми 
Франция ведет войну. Для консервативных судей военного трибунала такое 
заявление представляется просто ужасным перед лицом борьбы, которую Франция 
ведет за само свое существование как нации. При оценке свидетельских показаний 
обвинитель Андре Морне умело приплел это замечание, чтобы еще более очернить 
обвиняемую. Одновременно характеристика, данная ей Морне, в наиболее открытом 
виде иллюстрирует тот упрек, который предъявило французское общество времен 
войны женщине, инстинктивно сопротивлявшейся «новому моральному порядку» (Джули 
Уилрайт) этого общества: — «Эта г-жа Зелле выступает против нас как одна из тех 
международных женщин (…), которые стали для нас опасными с началом войны. 
Легкость, с которой она может общаться на нескольких языках, особенно на 
французском, ее многочисленные любовные связи, ее изощренное коварство, ее 
смелое поведение, ее примечательный ум, ее врожденная или приобретенная 
аморальность — все это делало ее подозрительной. 

Несомненно, да, подозрительной, но виновной ли? Несмотря на все смягчающие 
обстоятельства и оправдательные свидетельства для обвинителя Морне ясно, что 
Мата Хари нанесла «неописуемый вред». Но как измерить этот вред? Один из 
участвовавших в процессе военных судей после войны попытался подбить баланс 
этого вреда — с явно спекулятивным результатом. В письме к автору книги «Les 
Espionnes a Paris» (1922) Эмилю Массару капитан жандармерии Жан Шатен через 
пять лет после процесса заявлял: — Я опираюсь на доказательства, которые были у 
меня на руках, и на признание этой грязной шпионки, когда утверждаю, что, 
возможно, пятьдесят тысяч детей нашей родины на ее совести, не считая тех, кто 
находился на борту судов, потопленных в Средиземном море, несомненно, благодаря 
информации, переданной Х-21.

Но ни предъявленные обвинением улики, ни показатели свидетелей, ни путаные 
«признания» Мата Хари о том, что она передавала немецкой стороне лишь «не 
имеющую ценности информацию» не позволяет сделать такой вывод. Однако и для 
всех прочих судей виновность обвиняемой не подлежит сомнению. Большинство 
ответило положительно на все восемь вопросов о предполагаемой шпионской 
деятельности Мата Хари «ради пользы вражеских операций». Лишь один судья дал 
ответ «нет» на три пункта обвинения, но, в конце концов, и он согласился со 
смертной казнью.

Жизнь Мата Хари окончилась ранним утром 15 октября 1917 года на стрельбище 
крепости Венсен в Париже. Безуспешно ее адвокат подавал апелляцию, а затем 
просил лично президента Пуанкаре о помиловании. Во время ужасной войны и на 
фоне массовой смерти тысяч французских солдат смерть одной иностранной шпионки 
для Пуанкаре вполне приемлема, потому он отклонил прошение. Парижские газеты с 
удовлетворением писали о победе французского правосудия. «Le Goulois» 
комментировала казнь «продажной шпионки, заплатившей за свою вину перед 
обществом», указывая одновременно на казни других женщин-шпионок и иностранок в 
Венсене, Лионе, Марселе, Гренобле и Бельфоре. Это знак настоящего равноправия 
мужчин и женщин: женщины «заслуживают того, чтобы выполнять равную с мужчинами 
работу и получать такое же равное наказание».

Ни обстоятельства процесса, ни драматический конец Мата Хари не объясняют 
появления и тем более всемирного распространения мифа о «великой шпионке» и 
зловещей «роковой женщине». Объяснением не могут служить и легенды, пущенные в 
оборот сразу после казни, а затем отраженные в биографиях и свидетельствах 
очевидцев, о соблазнительной танцовщице, расчетливой кокотке и шпионке — 
интриганке, способствовавшие этому мифу. В первую очередь причиной мифа стали 
события войны и ярко выраженная тяга людей сводить непонятные и сомнительные 
обстоятельства к «конспиративному толкованию и рассказам о военных событиях» 
(Гундула Бафендамм). Что отличает дело Мата Хари от десятков других похожих 
случаев шпионажа или подозрений в нем, то это быстрое превращение его в 
инструмент пропаганды и у немцев, и у союзников. Уже 16 октября телеграфное 
бюро Вольфа в своем сообщении о казни Мата Хари обвинило французов (и тем самым 
— всех союзников) в двойной морали, напомнив о протестах и выступлениях, 
организованных в свое время правительствами Антанты в своих странах и среди 
общественности нейтральных стран против казни немцами английской монахини и 
медсестры Эдит Кэвелл в октябре1915 года в оккупированной Бельгии. Кэвелл 
(действительно помогавшая бегству английских солдат из плена и входившая в 
группу бельгийского сопротивления) тоже была обвинена в шпионаже и приговорена 
к смерти. Допускаемая тут (и абсурдная) параллель между двумя случаями на всю 
войну стала играть большую роль в пропаганде обеих враждующих сторон, а также и 
в нейтральной прессе: с одной стороны — мужественная мученица и популярная 
героиня сопротивления, борец за дело союзников, а с другой — невиновная, 
возможно, несколько наивная артистка, ставшая жертвой французской юстиции ради 
удовлетворения кровожадной общественности. На роль немецкой героини Мата Хари 
никак не подходила, но зато вполне устраивала немцев, чтобы вызывать сомнения в 
якобы более высокой морали стран Антанты.

После войны образы и интерпретации времен войны зажили собственной жизнью, и 
история Мата Хари стала сюжетом бесчисленных романов и фильмов (среди прочих, с 
Марлен Дитрих, Гретой Гарбо и Жанной Моро). Правильная шпионка, как указывала 
книга «История нравов времен Первой мировой войны», вышедшая под редакцией 
Магнуса Хиршфельда в 1929 году, это тип, «культивированный в Голливуде в 20-х 
годах как»женщина-вамп», до дрожи холодная, эгоистичная, склонная к коварным 
интригам, тип, который видит в мужчине не человека, а лишь объект эксплуатации, 
и, тем не менее или именно поэтому притягивает их к себе с демонической силой». 
С исторической личностью этот культовый персонаж из кино имеет очень мало 
общего, зато куда больше — с той «эротической шпионкой» Мата Хари, которую 
создали секретные службы разных стран и, наконец, осудила на смерть французская 
военная юстиция.