дится над горизонтом в самый длинный день года
[375]
. Урувельский Кассапа, который стал учеником Будды, — это также 
персонифицированная заря, и его яркость также исчезла в великолепии солнечных 
лучей. Шесть еретиков — это поддельный свет пяти планет и луны. Мара — это дух 
тьмы, потерпевший поражение и обращенный в бегство солнечным богом
[376]
. Сам Будда — Вишну, воплощенный в Кришне
[377]
. Было бы неудивительно, если бы в ходе развития легенды какие-нибудь 
особенности она заимствовала бы из индуистской мифологии. Но даже те, на 
которые было указано, не позволяют нам сделать окончательных выводов, а для 
Керна они не были простыми добавлениями, так как это испортило бы его теорию, 
он считал их элементами основы мифа. Столкновение между Бодхисаттой и Марой, 
писал Керн, по меньшей мере в своих основных чертах относится к древнейшим 
преданиям нашей расы. Любой желающий вполне может поместить его рядом со 
сражением Индры с Вритрой, битвой Беовульфа с Гренделем и с подвигами Геракла, 
но нельзя утверждать, что это — одна из старейших частей предания о Будде. В 
самых ранних повествованиях нет его следов. Этот сюжет можно назвать и 
солнечным мифом, но это может доказать только, что предание, к которому он был 
привязан, было чем-то другим
[378]
.


Адитьябандху
(родич солнца), титул Будды, также не свидетельствует в пользу солнечного мифа, 
даже если переводить его, как Керн, «нечто вроде солнца». Это явно часть 
семейного предания, согласно которому шакьи, как и многие другие благородные 
индийские семьи, принадлежат к солнечному роду.

Чакравартин со своим имперским колесом — также, вероятно, добуддийский образ. 
Для буддистов колесо не было солнцем. Можно утверждать, что некогда оно 
обладало таким значением, но это было до того, как оно стало известно буддистам.


Однако теория солярного мифа не базируется ни на чем столь же же определенном. 
Она просто рассматривает описания людей и событий как аллегории астрономических 
явлений и принимает за доказательство своей истинности соответствие построенной 
ими модели, наложенной на астрономическую схему. Для Керна это была одна из 
важнейших частей сравнительной арийской мифологии, но в настоящее время не 
признается очевидным представление, согласно которому все мифы — это природные 
мифы или что все мифы — доисторические
[379]
. Воображение индусов продолжает изобретать истории и развивать новые 
представления о богах вплоть до наших дней, но нет никаких свидетельств о том, 
что привычка рассказывать аллегорические повести о явлениях природы, 
существование которой допускают до ведического периода, была жива через тысячи 
лет.


В учении о природе Будды мы можем видеть развитие новых представлений. Самые 
важные из них (помимо вышеупомянутых) — это вера в предшествовавших будд, 
теория Великого Человека
(махапуруша),
который должен стать или правителем вселенной, или Буддой, тридцать две 
отметины на теле такого существа, и теория Бодхисатты.


Некоторые полагали, что вера в предшествовавших будд свидетельствует о том, что 
хотя бы кто-то из них действительно существовал. Мы знаем, что Ашока увеличил 
ступу Конагаманы, пятого из шести предшествующих будд, и китайские паломники 
посетили ступы, по крайней мере три из них. Это доказывает лишь, что 
существовали предания о них, но доказательством историчности этих будд может 
быть не в большей степени, чем след Будды на Адамовом пике — доказательством 
того, что он посетил Цейлон
[380]
.


Шесть предыдущих будд упомянуты в суттах. Эти упоминания соответствуют 
приводящемуся перечню в санскритских текстах шести будд. Однако более длинные 
перечни разнятся, хотя во всех них упомянут Дипанкара, при котором Готама (в 
качестве брахмана Сумедхи) поклялся стать Буддой и который первым изрек 
пророчество о его жизненном пути. Теория преемственности наставников
(тиртханкаров)
обычна у джайнов, и есть с