— Да неужто Николенька Раевский? — удивился Давыдов. — Откуда?

— Николай-то Николаевич, братец твой двоюродный, обоих сыновей своих на войну 
взял, — ответствовал Матвей Иванович. — Старший, Александр, при нем. А этот, 
меньшенький, ко мне отпросился, поскольку лишь в кавалерии биться желает. 
Генерал и отпустил его под мой пригляд. Я из него такого казака сделаю, что 
залюбо-дорого... О жарких баталиях ныне не особо слышно. Только что вот у меня, 
— не без гордости добавил Платов, — да еще доносили мне, будто бы твой 
сердечный приятель генерал Кульнев знатно потрепал французов под Вилькомиром.

— Да ну? — обрадовался Давыдов. — Я об сем деле ничего не ведаю.

— Так вот Яков Петрович твой, как мне сказывали, лишь с двумя пехотными полками 
и гродненскими гусарами при нескольких пушках заступил путь 28-тысячному 
корпусу Удино. Восемь часов длилось упорнейшее дело. Удино этот самый все 
наличные силы свои в бой кинул. И без толку.

— Кульнев есть Кульнев, — улыбнулся Денис. — Он еще французам себя покажет. А 
про вас, Матвей Иванович, я уж и не говорю. Судя по всему, у нас здесь и далее 
жарко будет.

— Да уж, знамо дело, казачков своих без работы не оставлю, — бодро подтвердил 
Платов. — Да и вам, гусарам, вкупе с ними, полагаю, потрудиться придется. 
Поспевайте только сабли вострить.




Огненные версты


		Теперь ли нам дремать в покое,
		России верные сыны?!
		Пойдем, сомкнемся в ратном строе,
		Пойдем — и вужасах войны.
		Друзьям, отечеству, народу
		Отыщем славу и свободу,
		Иль все падем в родных полях!
		Что лучше: жизнь, где узы плена,
		Иль смерть, где росские знамена?
		В героях быть или в рабах?..

    Ф. Глинка. Военная песнь, написанная во время приближения неприятеля к 
Смоленской губернии

Весь день 29 июня атаман Платов со своими казачьими полками и ахтырскими 
гусарами простоял возле Мира.

Потерпевший два серьезных поражения кряду Латур-Мобур, более не рвался вперед 
сломя голову. Атаковать еще раз Платова, занимавшего место боя, он так и не 
решился. Лишь 30 июня, получив строгое предписание вестфальского короля 
прорвать казачью завесу, скрывавшую расположение войск Багратиона, он медленно 
и опасливо приблизился к Миру. Но оказалось, что конницы донского «гетмана» 
здесь уже нет. Еще накануне под покровом ночи Платов отошел вслед за 2-й армией 
в сторону Несвижа.

Столь же сторожко Латур-Мобур двинулся далее. Так кавалерия, им ведомая, дошла 
до Несвижа. Впереди, вздымая тягучую желтую пыль, маячили лишь немногочисленные 
казачьи разъезды, которые при приближении неприятельских сомкнутых эскадронов 
тут же в страхе, как казалось французскому генералу, спешили ретироваться. Это, 
должно быть, приободрило любимца Наполеона и подогрело его воинственный пыл.

После ночного привала рано поутру 1 июля Латур-Мобур со своим пышным конвоем и 
передовым эскадроном польских улан смело выехал на рекогносцировку от Несвижа 
по бобруйской дороге. Следом по его приказу должна была двинуться дивизия 
Рожнецкого. Но она, видимо, призамешкалась при построении и отправилась с 
некоторой задержкою.

Денис Давыдов, бывший в этот день с тремя вестовыми гусарами при арьергарде, 
которым командовал казачий генерал Карпов, разглядев как следует в зрительную 
трубу вырвавшийся вперед неприятельский конный отряд, сказал начальнику донцов:

— Аким Акимович, а не иначе какая-то важная птица за нами следом летит. Вон 
гляньте, сколь шитья мундирного да перьев на шляпах, — и передал Карпову трубу.

Тот приткнул к седой косматой брови окуляр.

— А и вправду гость знатный жалует. Кого только нет в конвое-то, — проговорил 
он раздумчиво и со знаньем дела начал перечислять: — В зеленых мундирах — это,