— Приказ сей, граф, немедля объявить во всех частях и отрядах. Пусть воля моя, 
намерения и вера в победу ведомы будут всем от генерала до ездового в обозе. И 
отступая, я буду наступать!..

Еще три дня прошло в изнурительнейших маршах по ослепительно яростной жаре, с 
постоянною переменою направлений следования. Аванпосты Багратиона уже вовсю 
сшибались с наседавшим неприятелем. То сыпучими песками, то болотами, то узкими 
путаными проселками 2-я армия упрямо выдиралась из стальных Бонапартовых клещей.


26 июня Багратион, присоединив к себе по пути отряд Дорохова, вышел к Несвижу. 
И здесь понял, что ежели не даст хотя бы на сутки остановку своим войскам, то 
рискует погубить армию, так и не вступившую пока в решительное сражение. Она на 
глазах приходила в расстройство. Полковые и артиллерийские лошади стали. 
Буквально валилась с ног и пехота. В полках недосчитывались отсталых. 
Санитарные фуры были полны больными и изнуренными.

К тому же и губернатор Минска доносил, что авангардные части Даву вплотную 
приблизились к городу и вот-вот вступят в него. Спешить туда было уже 
бессмысленно...

И Багратион отдал распоряжение: отдыхать!

Со стороны наступавшего Вестфальского короля он выставил у местечка Мир 
кавалерийское прикрытие — атамана Платова с его казаками. В случае нужды ему 
должна была всячески способствовать конница 7-го пехотного корпуса — Ахтырский 
гусарский полк с конно-артиллерийскою ротою.

В этот же день главнокомандующий 2-й армией получил спешное донесение атамана: 
со стороны Кореличей появилась сильная кавалерия. «Несть числа», — торопливо 
писал Платов.

К нему тотчас же поскакал адъютант князя лейб-гусарский поручик Муханов со 
строжайшим приказом Багратиона — удерживать Мир любою ценой столько, сколько 
будет возможно.

Здесь, при Мире, а чуть позднее при Романове и разгорятся крупнейшие 
кавалерийские бои, в которых конница правого крыла французской армии понесет 
такое сокрушительное поражение, после которого она так и не сможет оправиться...


Наказному атаману Войска Донского, генералу от кавалерии Матвею Ивановичу 
Платову, которого французы прозывали «гетманом», шел в эту пору шестьдесят 
второй год.

Почти всю жизнь свою он провел в высоком казачьем седле, начав службу 13 лет от 
роду. В 18 лет был крещен марсовым огнем. Воевал славно на Перекопе, под 
Кинбурном и Очаковом. При знаменитом суворовском взятии Измаила командовал 
штурмовою колонною. Участвовал в Персидском походе, в войне против французов в 
Восточной Пруссии и против турок на Дунае.

С конницею Бонапарта познался еще в 1807 году, когда принял команду над всеми 
казачьими полками. И тогда же понял, что бить ее можно с успехом, что и 
проделывал не раз во многих сражениях и аванпостных сшибках.

Несмотря на немалый для кавалерийского генерала возраст, был атаман еще тверд 
рукою и крепок телом, лицо его, будто кованное из красной меди, гляделось на 
диво гладким, без морщин. Да и обширная залысина и длинные висячие усы, 
тронутые пороховым дымом седины, говорили скорее не о почтенных летах, а о 
жизни стремительной и бурной.

Нрава Матвей Иванович был крутого, но отходчивого. Отсиживаться по штабам не 
любил и в жаркие баталии полки водил всегда самолично. Хладнокровием и 
храбростью под огнем с ним могли равняться немногие. Да и в шумном застолье 
тягаться с атаманом стойкостью пока охотников не находилось — любого перепьет.

Прочитав предписание Багратиона, присланное с адъютантом Мухановым, атаман 
задумчиво покрутил правый ус, к которому он всегда благоволил более левого, и, 
вздохнув, сказал:

— Ну коли вышел приказ держать Мир, стало быть, будем держать. Сколь духу 
хватит. Но даст ли подмогу князь? Сил у меня сейчас — кот наплакал. При мне 
пять с половиной полков пятисотенного состава да рота Донской артиллерии. А 
неприятелю и вправду несть числа. Одних польских полков мои лазутчики-летуны 
насчитали двенадцать — и уланы, и егеря, и легкоконные... Да саксонских два 
тяжелых. Сих кирасиров я еще по седьмому году знаю. Качеств боевых отменных и 
выучки. Публика, прямо скажу, сурьезная. Вестфальцы эти, правда, пожиже будут. 
Но их четыре полка орлы мои заприметили. И все при пушках к тому же.

— Даст, даст подмогу князь Петр Иванович, — поспешил заверить его Муханов, —