известие из Москвы о том, что от нервической горячки скончался батюшка Василий 
Денисович...

...Вскоре русские войска провели еще несколько упорных сражений — и здесь же, 
под Шумлою, и в других местах. Во всех этих делах, исполняя все ту же должность 
бригад-майора авангарда, принимал участие и Денис Давыдов.

В придунайском краю в эту пору зной стоял невозможный.

И без того заносчивый и крайне неуравновешенный граф Каменский 2-й то ли по 
причине жары, то ли по причине наследственного умственного расстройства в 
последнее время сделался совершенно нетерпимым. По малейшему поводу, а то и без 
оного он приходил в злобу и бешенство, от коих страдали и нижние чины, и 
офицеры, и генералы. Многие способные командиры были своевольно удалены 
Каменским из Дунайской армии или, не выдержав его крутости и жестокосердия, 
сами вынуждены были взять абшид[32 - Взять абшид — уйти в отставку.].

Даже такой на удивление покладистый и добродушный человек, как Кульнев, не смог 
в конце концов вытерпеть необузданного нрава и несправедливых нападок 
главнокомандующего. Под Рущуком в припадке гнева Каменский, когда Яков Петрович 
попытался его урезонить, сорвался на истошный крик:

— Прочь!.. Убра-ать!.. Обезоружить!.. Арестова-ать!..

Кульнев трясущимися руками отстегнул с пояса свою саблю с надписью «За 
храбрость» и кинул ее под ноги главнокомандующему.

— Вы можете отнять ее у меня, граф, — сказал он глухо, — но помните, от вас 
своего оружия более не приму.

На другой день уязвленный Кульнев уехал из армии.

— Служить под началом этого Атрея[33 - Атрей — в греческой мифологии царь, 
отличавшийся чрезвычайной злобой.] выше всех сил моих. Иначе за себя не 
поручусь, — сказал он на прощание Давыдову.

Смертельно оскорбленный за своего старшего боевого друга и товарища, Денис тоже 
чувствовал, что ему невмоготу более оставаться на Дунае. И тут, к его великой 
радости, пришло письмо, в котором князь Багратион извещал, что получил главное 
начальство над 2-ю Западною армией, расквартированной в районе Житомира и Луцка,
 и будет рад видеть подле себя Давыдова, ежели он, конечно, уже вволю 
навоевался. На сей случай к письму была приложена дружеская записка к графу 
Каменскому с просьбою не чинить адъютанту Багратиона преград к отъезду для 
продолжения службы его при особе князя, на что имеется и высочайшее соизволение.


Воспользовавшись этим предлогом, Давыдов не мешкая отбыл к главной квартире 2-й 
Западной армии.

И неистовое басурманское солнце, и столь же неистового главнокомандующего, 
который, кстати, умрет через несколько месяцев в пыльном Бухаресте от 
нервического расстройства и лихорадки, он покидал без особого сожаления. Место 
графа Каменского 2-го займет ненадолго хитрый и изворотливый француз-эмигрант 
генерал-лейтенант Ланжерон, который не подвинет турецкую войну ни на толику. И 
лишь назначенный главнокомандующим Дунайской армией Михаил Илларионович Кутузов 
сумеет славно и победоносно завершить столь долгую кампанию и заключит с 
Османской Портой крайне необходимый для России мир перед самым вторжением 
Наполеона.



О последующем отрезке своей жизни вплоть до начала Отечественной войны Денис 
Давыдов так напишет в своей веселой мистифицированной автобиографии: 
«Возвратясь после рущукского приступа к генералу своему, получившему тогда 
главное начальство над 2-ю Западною армиею, Давыдов находился при нем в 
Житомире и Луцке без действия, если исключим курьерские поездки и беседы его с 
соименным ему покорителем Индии (Бахусом или Вакхом, иначе Дионисием)».

В этих полушутливо-залихватских строчках, конечно, полною мерой отдана дань 
бытовавшей тогда моде. Изображать себя эдаким праздным гулякой, беззаботным 
малым с неизменным пуншевым стаканом в руке почиталось хорошим тоном. Особенно 
заботился об этом Денис Давыдов, уже снискавший себе лавры певца вина, любви и 
славы. В реальной жизни все выглядело, конечно, куда скромнее. Близкий его друг 
и сотоварищ по приятельским застольям князь Петр Андреевич Вяземский напишет 
впоследствии: «Впрочем, нелишне заметить, что певец вина и веселых попоек в 
этом отношении несколько поэтизирован. Радушный и приятный собутыльник, он на 
деле был довольно скромен и трезв. Он не оправдывал собой нашей пословицы: пьян 
да умен, два угодья в нем. Умен он был, а пьяным не бывал».

Да и бумаги главной квартиры Багратиона этой поры, в которых часто встречается