— Я люблю графа Суворова, — со всею пылкостью и непосредственностью воскликнул 
он, — в нем все — и солдаты, и победа, и слава!

— О, помилуй бог, какой удалой! — сказал Суворов с радостным удивленьем. И тут 
же добавил: — Это будет не иначе как военный человек; помяните меня, я не умру, 
а он уже три сражения выиграет! А этот, — он испытующим проворным взглядом 
окинул более толстого и медлительного Евдокима, — пойдет по гражданской службе.

После этого Суворов поскакал к своей палатке, а за ним и все офицеры, которых 
перед тем генерал-аншеф пригласил к себе на обед.

К вечеру отец возвратился от Суворова и, сияя улыбкою, объявил матушке, что 
граф Александр Васильевич сам возжелал завтра после маневров непременно 
побывать в давыдовском доме и отобедать чем господь пошлет, вместе с семейством 
полковника и теми офицерами, которых он соизволит пригласить.

Лицо матушки слегка порозовело, а тонкие брови вскинулись кверху, что было у 
нее признаком крайнего волнения.

— Чем потчевать дорогого гостя, ума не приложу, — с неподдельною тревогой 
вздохнула она, — ныне на дворе-то, как на грех, неделя петровского поста...

— Да уж ты постарайся, голубушка, — с мольбою воскликнул. Василий Денисович, — 
всю округу всполоши, но уж рыбки раздобудь получше да покрупнее и всего там 
прочего, что к постному дню годится... Опять же прикажи, душа моя, зеркала 
камкою либо кисеей призавесить, граф, как сказывали, их вовсе терпеть не может. 
Да еще чтоб никто из домашних в черном платье к представленью-то не выходил, 
сей цвет для него тоже весьма не любезен.

Елена Евдокимовна сразу же после сего разговора, захватив с собою сыновей, 
помчалась в коляске во весь дух в Грушевку, и на лице ее была ясно обозначена 
суровая аскетическая отрешенность и готовность к самопожертвованию.

К назначенному часу все, однако, было готово...

В большой зале, обращенной в столовую, накрыли длинный стол на двадцать два 
прибора без малейших украшений посредине, без ваз с фруктами и вареньями, без 
фарфоровых кукол, столь тогда распространенных, — всего этого Суворов, как 
известно было, не любил. Даже суповых чаш не поставили, поскольку граф опять же 
предпочитал кушанье прямо с кухонного огня, без лишнего разлива, поскольку 
походную похлебку привык есть кипящую, прямиком из бивачного костра.

Первыми в дом, хоть и скакали из разных мест, прибыли Василий Денисович и 
Суворов. Оба на сей раз были покрыты пылью настолько, что черты лица у того и 
другого угадывались с трудом.

— Веди меня, полковник, поживее на обмывку, — приговаривал Суворов, следуя за 
отцом, — а то, помилуй бог, эдаким видом всех твоих домашних перепугаю...

Вскорости один за другим начали подъезжать и другие приглашенные к обеду 
офицеры. Все они, включая и отца, успевшего привести себя в порядок, были при 
полном параде, со всеми регалиями и в шарфах. А Суворов все из отведенной ему 
туалетной комнаты не выходил. Для Дениса это время ожидания тянулось 
нескончаемо долго.

Потом наконец заветная дверь распахнулась, и граф Александр Васильевич спорым, 
легким шагом вышел из мягкого полусумрака своего убежища к резкому и 
праздничному свету большой залы. Он весь сиял прямо-таки младенческой 
крещенской чистотой и опрятностью. На сей раз на нем был легкоконный мундир 
полного генерала, темно-синий с красным воротником и отворотами, шитый серебром 
и сияющий тремя алмазными звездами. Белый летний жилет его пересекала радужная 
лента Святого Георгия первого класса. На ногах блестящие глянцем ботфорты, на 
бедре шпага со старинным витым эфесом. Его белые, чуть тронутые желтизной 
волосы еще были влажны и кудрявились на лбу более обыкновенного.

Отец вышел навстречу, чтобы представить свое семейство.

Елену Евдокимовну Суворов ласково поцеловал в обе щеки и помянул добрым словом 
покойного ее батюшку генерал-аншефа Щербинина.

Переведя же взгляд на сыновей полковника, улыбнулся.

— А это мои знакомые!

И снова благословил обоих и дал поцеловать руку. И опять, кивнув на Дениса, 
убежденно повторил:

— Этот по всем статьям будет военным. Я еще не умру, а он выиграет три сражения.